Русская литература вновь потянулась к теме «маленьких людей»
Крупнейшие литературные премии «Большая книга» и «Ясная Поляна» огласили списки номинантов. Судя по ним, один из главных фокусов нынешней писательской оптики — способ существования «обреченного» героя, в каждом произведении своего и не похожего на «собратьев», но неизменно равнодушного к своей судьбе.
Вообще-то это критическое замечание годится для любой эпохи: отечественной прозе не хватает положительного персонажа — человека чести, действия и достойной социальной биографии, способного бросить вызов козням истории и собственной судьбы. Если говорить о сегодняшней литературе, то попытки реставрации соцреализма, как правило довольно натужные, не поправляют положения — по страницам большого русского романа продолжает бродить «недостоверный рассказчик»: растерянный интеллигент-восьмидесятник, современный городской невротик, простачок-расследователь, оказывающийся разменной монетой в игре таинственных кукловодов, а то и откровенно хтонических сил.
Новый сезон, открывшийся шорт-листами главных премий, предсказуемо не возродил благородно ищущих правду «крапивинских мальчиков», зато выявил по-настоящему остросоциальную тенденцию. В поле зрения современной литературы попали «несбывшиеся» люди — представители потерянных поколений, кое-как обживающие руины былой страны, общества, семьи.
Метафорой этой искаженной, нащупывающей реальность оптики стал сюжетный замес романа череповецкой поэтессы и прозаика Александры Шалашовой «Салюты на той стороне», вышедшего в издательстве «Альпина.Проза». Герои ее книги — подростки с нарушением зрения, обитающие в санатории у реки, с противоположного берега которой постоянно доносятся звуки взрывов и перестрелок. Обращающиеся другу к другу по кличкам, от которых невольно вздрагиваешь (Сивая, Белка, Муха, Крот), с нетерпением ожидающие обеда из макарон с морковкой, силящиеся рассмотреть хоть что-то в душном тумане этого близорукого мира, они создают собственную неформальную иерархию, основанную на культе силы.
Идея бессмысленности социального подчинения и полного отказа от всякой общественно-приемлемой деятельности удивительным образом проникла в антагонистичные по жанру вещи двух очень обсуждаемых в последнее время авторов. Это (ожидаемо) роман «Роза» — завершающая часть автофикшн-трилогии поэтессы, прозаика, лауреата премии «Нос» Оксаны Васякиной. И (внезапно) — влившаяся в ту же тенденцию публицистичная антиутопия «Комитет охраны мостов» журналиста и прозаика Дмитрия Захарова, выстрелившего пару лет назад с романом «Средняя Эдда» о «русском Бэнкси» — уличном художнике Хиропрактике.
На самом деле книга Захарова, вышедшая в серии «Остроактуальная проза» в «Редакции Елены Шубиной», лишь прикидывается остросоциальным памфлетом. В центре сюжета — документальный материал резонансного дела об умниках-студентах, задумавших взорвать мост через Енисей ради компьютерной игры, но угодивших на реальную скамью подсудимых. Главный герой, звезда красноярской журналистики и местной тусовки Никита, равно как и его подопечные, протестующие представители «непоротого поколения», воспринимающие суровую реальность как игру в «танчики», — всего лишь «десять негритят», суетящихся в абсурдистском антимире, где Сибирью правит загадочный Зимний Прокурор, чья задача — обеспечивать некий Порядок, заложенный мифическим (привет Татьяне Толстой) Кыш-Кысем. О том, что в этом «судебном романе» все иронично-бессмысленно, внимательному читателю становится ясно очень быстро — рассказчика выдает рваный, нервный ритм повествования и суетливая самоупоенность от нахождения в бешеной мешанине людей-событий.
На острие рефлексии о маленьких, «напрасных» людях — и упомянутый роман «Роза» Оксаны Васякиной, продолжающий ее же «Рану» и «Степь». Эпиграфом ему служит фраза «Ад мой там, где я ступлю» (из «Майской прогулки болящей» Анны Буниной). Подобно немецко-английскому «путешественнику по временам» Вингфриду Георгу Зебальту, в своих книгах восстанавливающему историческую память по фигурам умолчания, Васякина рефлексирует о себе, пытаясь разгадать тайну короткой, «невесомой» жизни своей тетки Светланы — незамужней, безработной, гулящей и пьющей паршивой овцы в благонравной пролетарской женской семье.
Автор идет от детали — пахнущая подъездом прокуренная фиолетовая кофта с черными и серыми треугольниками позволяет восстановить атмосферу унылых семейных торжеств, где сначала долго обсуждают еду, потом поднимают тосты за любовь и мужчин, которые, несмотря на весьма условную пригодность (пьют, бьют, мало в дом приносят), считаются важным атрибутом благополучия. Из этой пропитанной фальшью материи вырисовывается история никчемного Светланиного существования: «Когда она родилась, ее принесли в квартиру на шестом этаже и положили в детскую кроватку. Спустя несколько лет на место этой кроватки поставили раскладную софу, и Светлана стала спать на ней. Когда софа стала совсем негодной, ее место занял диван. На этом диване она умерла». Вся жизнь и смерть — в одной комнате «двушки» в панельной девятиэтажке.
Тема несбывшейся маленькой и незаметной жизни вырастает до размеров бытийной драмы и в дебютном, но сразу вошедшем в короткий список «Большой книги» романе белорусской писательницы Хелены Побряжиной «Валсарб». Главная героиня, безымянная девочка с большими голубыми глазами, просиживающая дни напролет в пыльном книжном магазине, слышит голоса «бывших людей», живших когда-то в ее родном городе, умерших и оставшихся после ухода безымянными, без памятников и могил. Бесхитростные, наивные, болтающие о пирогах, бытовых неурядицах и семейных выходах в церковь и на базар, они ходят за девочкой по пятам, врываются в ее сны и никуда не исчезают, пока не оказываются услышанными и не возвращают свои имена. Ищут ли они отмщения или признания, пытаются ли остаться в вечности? Нет, просто избывают одиночество, ставшее в романе Побряжиной вторым именем человеческого бытия.
P.S. Мотив потерянного поколения и его призраков, невидимок и симулякров, высветившийся за последнее столетие в творчестве Ремарка, Генри Миллера, Чака Поланика, заложил в пространство сегодняшнего русскоязычного романа смертельную кощееву иглу уже не социального, а экзистенциального свойства: рушатся не отдельные судьбы — попытки общей судьбы. Как сказал в восьмой Дуинской элегии Рильке, «мы неявленным обделены» — не потерянных поколений не было и не бывает.