У режиссера нового спектакля Большого театра чувство юмора заглушило все остальные чувства
На Новой сцене Большого театра поставили одну из главных мировых опер – «Дон Жуана». Ставили, судя по признаниям участников команды, с разными намерениями – кто-то хотел приблизиться к «аутентичному Моцарту», кто-то – вернуть партитуре ее «веселость», о которой якобы забыли многие не в меру серьезные современные постановщики. Оно и вышло по-разному: где-то убедительно, где-то не очень… Но дотянуть, по моему ощущению, можно. Да и сейчас уже спектакль не назовешь стыдным. Впрочем, для продукции Большого театра это вряд ли такой уж комплимент.
Вернуть «Дон Жуану» веселость захотел режиссер Семен Спивак. Вообще-то художественный руководитель Санкт-Петербургского Молодежного театра На Фонтанке, в опере, как можно было понять из его витиеватых объяснений на предпремьерном брифинге, новичок – впрочем, законы театра, по его же справедливому замечанию, едины для всех жанров. И действительно, не могу сказать, что где-то решения постановщика шли явно против музыки (что, увы, не редкость даже в работе тех, кто специализируется на опере, в том числе в Большом театре). К режиссеру у меня лишь один, но важный вопрос: так ли однозначно весел Моцарт? И справедливо ли сводить его dramma gioccoso («веселая драма» – авторский подзаголовок «Дон Жуана») к одному лишь комикованию?
Можно по-разному относиться к опытам, скажем, Дмитрия Чернякова («Дон Жуан» 2010 года в Экс-ан-Провансе и нашем Большом), дробящего действие на тысячи психологических бликов-гримас, или, допустим, Ромео Кастеллуччи (Зальцбургский фестиваль, 2021), превратившего карнавал в игру бледных призраков. Но у каждого из этих постановщиков спектакль пронизан большой идеей, будь то противостояние яркого героя филистерскому миру серостей в первом случае или неизбежный крах личности, отлучающей себя от Божьих идеалов – во втором.
Ничего подобного не обещает и, соответственно, не делает Спивак. Его «Дон Жуан», говорит он, перенесен в 1960-е, поскольку «это годы надежды во всем мире, что все будет классно», ну и «стиль одежды нравится». На это заметим, что, во-первых, и в 1960-х далеко не все было так «классно» – в Америке убили двух Кеннеди и Мартина Лютера Кинга, у нас прихлопнули «оттепель»… Во-вторых, если уж говорить о стиле, то шестидесятых в спектакле не так много – скорее пятидесятые в платьях подружек Церлины «а-ля Лолита Торрес и Людмила Гурченко», или 1920-е в «египетских» прическах женской свиты Дон Жуана, а сама центральная парочка – беспутный хозяин и его вертлявый слуга – вообще, кажется, пришла из первых фильмов Чаплина (художник по костюмам Галина Соловьева). Все же в целом напоминает по духу кабаре – жанр, в котором, кстати, вполне возможны и серьезные высказывания: достаточно вспомнить знаменитый одноименный фильм Боба Фосса. Но то, повторю, не путь Спивака. Чье решение, между прочим, неплохо работает в первом действии с его нарастающим темпом, достигающим пика в финале, где на фоне праздничного пира (красиво уходящий в перспективу ряд столов с яствами) пятерка мстителей «пронзает» негодяев разноцветными зонтиками. Вообще многие детали придуманы вполне остроумно: и эти несерьезные зонтики, и, например, постепенная инвалидизация Оттавио (финский тенор Туомас Катаяла) – велеречивого рохли, «расправляющегося» с обидчиком своей невесты Анны исключительно в возвышенных ариях, притом являющегося зрителю с перевязанной головой, сломанной рукой, наконец загипсованной ногой, невесть в каких «зонтичных» боях покалеченных.
Эффектна придуманная сценографом Семеном Пастухом «решетка» из вертикальных и горизонтальных черных кулис, движение которых мгновенно трансформирует городскую площадь в таинственно затемненный зал замка, в улицу с балконом Эльвиры, в тесную гостиную, куда Дон Жуан позвал Командора на роковой ужин.
Но в целом во втором действии все сильнее ощущается пробуксовка «комической концепции». Спасая которую, постановщикам приходится то выдумывать странные ходы вроде превращения арии Эльвиры в сеанс написания портрета Дон Жуана (как говорится, ничто не предвещало – на художественные устремления этой дамы в опере нет ни малейшего намека), то, когда таких ходов не находилось, просто ударяться в банальность: кладбище – ну вот вам частокол памятников-истуканов; ад – получите столбы огня и клубы дыма.
Во втором действии сценические решения становятся все банальнее
Примерно по той же траектории развивалось ощущение и от музыкального воплощения оперы. Начиная с увертюры, блеск которой оркестр под управлением Тугана Сохиева воспроизводит с той степенью аутентичности, каковая соответствует представлениям этого дирижера, известного скрупулезностью, но и несклонностью к крайностям. Жильные струны он, в отличие от своего предшественника Теодора Курентзиса (та самая постановка 2010 года), не использует и вибрато не избегает, утверждая (опять же на брифинге), что «весь аутентизм уже заключен в партитуре Моцарта». Дальше, через отдельные небольшие помарки вроде слишком торопливой «арии с шампанским» Дон Жуана – Ильдара Абдразакова или смазанных фиоритур в арии «Ну, прибей меня, Мазетто» Церлины – Екатерины Воронцовой, музыкальный ток с нарастающим напором приближается к финалу первого действия с его отлично слаженным терцетом врагов Дон Жуана и кульминационной общей скороговоркой.
Но во втором действии, как и в зрелищной составляющей, все больше ощущается усталость исполнителей – в нарушающейся чистоте интонации Светланы Лачиной (Донна Анна) и даже супер-мастеровитой Динары Алиевой (Эльвира). Потрясающий мужской терцет развязки его участники – Ильдар Абдразаков, одаренный дебютант Большого театра (и партии Лепорелло) польский бас Кшиштоф Бончик и успешно сберегший весь свой кураж для финального выхода Денис Макаров (Командор) провели великолепно. Но тому же Бончику это, видимо, стоило изрядного волнения в середине акта, где в сцене несостоявшейся казни Лепорелло он тоже заметно сбивался с тона.
Учитывая класс исполнителей (их у Большого театра в запасе еще один, а то и два состава) – выражу уверенность, что музыкально постановка будет дотянута до своего истинного уровня. А что касается зрелища… тут остаюсь при немодном убеждении старого меломана: в опере главное – музыка. И если, допустим, вы будете просто слушать увертюру, как это делали до вас десятки поколений публики, а не смотреть режиссерский трюизм в виде устроенного на цирковой манер парада-алле будущих героев, то силы вашего впечатления, поверьте, не убудет.