Екатерина Антоненко продирижировала «Страсти по Иоанну»
В Московской филармонии исполнением «Страстей по Иоанну» стартовал абонемент «Бах. Гендель». Музыка, по-особому нужная слушателю. В нынешние дисгармоничные дни это ощутимо с крайней ясностью.
Несколько лет подряд столичная филармония радовала публику осенним фестивалем Генделя. Это было роскошно – во-первых, потому что отдавало долг справедливости мастеру, которого до последних десятилетий у нас исполняли недостаточно. Во-вторых – потому что понятие «роскошь» очень подходит к самой личности и музыке Генделя. Разумеется, речь не о каких-либо гедонистических излишествах, которым чужды жизнь и творчество одного из величайших композиторов и тружеников мира. Роскошны сами его музыкальные образы, хлещущая через край тематическая изобретательность, эмоциональность выражения.
Но в силу разных обстоятельств эти фестивали прекратились. Зато – пришел нынешний абонемент. В чем-то, чисто внешне, делающий шаг «назад» – к Баху, который филармоническим вниманием вроде бы никогда не был обделен. Но я не случайно поставил в кавычки слово «назад». Бах – из тех, крайне немногочисленных мировых фигур, в чьей привычности можно бесконечно открывать новые глубины. И, конечно, очень интересно в сопоставлении двух крупнейших композиторов барокко яснее почувствовать самость каждого.
Для меня она такова: когда слушаешь Генделя, тебя будто удостаивает своего величественного слова монарх. Когда слушаешь Баха – с тобой говорит Господь, имя которому – любовь. Или – тебя обнял отец родной.
Совершенно не настаиваю на этой ассоциации. Но не случайно именно музыку Баха выбрал для финала своего фильма «Зеркало» Андрей Тарковский. Где образ и голос отца – лейтмотив ленты, неотъемлемой частью фонограммы которой стали стихи Арсения Тарковского, отца режиссера, в исполнении их автора.
Думаю, неслучайно постановщик тогда выбрал именно «Страсти по Иоанну». Рассказывающие главную историю христианского мира. Притом делающие это с особым трепетом – в написанных семь лет спустя «Страстях по Матфею», пусть и более масштабных в целом, именно трепета будет чуть меньше. По крайней мере по выражению тревоги, боли и притом высшей предопределенности – всего этого вместе! – я не знаю ничего равного первому номеру «Бог, о Господь наш».
Эта или какая другая мысль руководила составителями абонемента, но они, с моей точки зрения, поступили очень точно, открыв цикл именно «Страстями по Иоанну». И безошибочно поручили исполнение Екатерине Антоненко и ее коллективу Intrada вкупе с Государственным камерным оркестром России.
Сегодня многие исполнители музыки давних веков увлекаются так называемым аутентизмом. Но часто подменяют это понятие, означающее «достоверность», другим – «не так, как играли непосредственные предшественники». Однако кто на самом деле знает, что достоверно по отношению к музыке, написанной триста лет назад? Когда не то что звукозаписи не было – и в нотах, как правило, не расписывали подробно темпы, громкость, а то даже конкретный состав партитуры. Разумеется, многое можно восстановить по книгам – исполнительским руководствам Иоганна Маттезона, Карла-Филиппа-Эммануила Баха, Иоганна-Иоахима Кванца... Но это огромная исследовательская работа, да и она не всегда дает точный рецепт. Не проще ли поступить по принципу – играем быстро там, где раньше играли медленно. Ну и далее в той же логике…
Екатерина Антоненко действует по-иному. Во-первых, она – глубокий исследователь. Во-вторых – артист, помнящий, что главная цель всех научно-музыкальных изысканий – художественное впечатление. И ее Бах для меня аутентичен, то есть достоверен в высокой степени. Начиная с того самого «Бог, о Господь наш», сжавшего сердце печальными, но строго размеренными, как само время, фигурациями струнных. Переплетающимися в щемящих диссонансах линиями флейт и гобоев, словно ангелы в вышине горестно касаются друг друга руками. Хоровой полифонией, продолжающей эти инструментальные интонации.
Этот верный тон удается сохранить на протяжении последующих шести десятков номеров. Правда, с разной степенью точности. Например, мне не показалось, что сопрановые арии «Я тоже, ликуя, иду за тобою» или «Разлейся, о сердце, потоками плачей» прозвучали вполне адекватно в трактовке Лилии Гайсиной: легкость голоса – еще не все, что нужно, чтобы соревноваться в проникновенности пения, допустим, с великой Элизабет Шварцкопф. Точно так же не убежден в удачности решения поручить самые нервные и трепетные арии вроде «Свершилось» (момент, когда умер Иисус) контратенору Артему Крутько. Не столько потому что у Баха конкретно этот номер помечен как альтовый (что может быть расшифровано и как женское меццо-сопрано), сколько из-за бескрасочности голоса этого исполнителя.
Соло тенора Игоря Морозова, баритона Игоря Подоплелова и бас-баритона Богдана Петренко в целом гармонично влились в звуковую панораму целого. Но главной удачей я бы назвал партию Евангелиста в исполнении Михаила Нора. Вот здесь была вся палитра эмоциональных и тембровых красок, требуемых в этой стержневой линии партитуры, объединившей в себе и собственно повествование, и страстное переживание рассказываемого. И все это – не выходя за рамки ангельски-пастельной звучности, которой всегда держались в баховских теноровых партиях самые великие исполнители – Эрнст Хефлигер, Петер Шрайер…
Ангельская нежность – вот, пожалуй, ключевое свойство всей интерпретации Екатерины Антоненко. Именно так были спеты все хоралы – опорные точки выражения религиозного чувства в любой баховской партитуре с хором. Тем ярче на их фоне выделились выплески других состояний – нарочито усложненная, подчас лихорадочная полифония массовых сцен с выкриками «Распни», наоборот, подчеркнуто правильные, словно с линейкой рассчитанные контрапункты первосвященников «У нас есть закон, и по нему Он должен умереть», откровенный гротеск (Бах владел и таким приемом!), в минуту издевательского славословия «Да здравствует царь иудейский» пародирующий ту самую арию сопрано «Я тоже, ликуя, иду…». И все это – один и тот же камерный коллектив Intrada, в секунду преображающийся из небесных сладкопевцев в злобную толпу, а из нее – в скорбящий о своем Спасителе народ.
Добавим сюда прозрачные, но выразительные, как та ангельская пастель вокала, голоса оркестра от скорбно-тихой виолы да гамба в аккомпанементе арий до яркого, как труба, гобоя да каччья в эпизоде землетрясения и бури, которыми природа ответила на смерть Иисуса…
Добавлять, впрочем, можно было еще долго – Бах, как уже сказано в начале этих заметок, неисчерпаем. Поэтому оставлю дальнейшие попытки описания его в высокой степени достойной нынешней интерпретации и выражу надежду, что последующие программы абонемента – оратория Генделя «Радостный, Задумчивый и Умеренный» 3 ноября и «Страсти по Матфею» Баха 24 апреля – пройдут не менее успешно.