.jpg)
Заядлый книгочей Герцен обожал не только Бомарше
Нынешний год оказался щедр на весомые даты, пусть и не всегда круглые: 400-летие Мольера, 290 лет со дня рождения Бомарше и 210 — Диккенса, а еще 200 лет назад не стало Гофмана, 190 — Гете и 185 лет — Пушкина. В Музее истории русской литературы им. Даля нашли оригинальный способ отметить их, рискнув объять необъятное в рамках одной выставки, главным героем которой стал не писатель, а... читатель. Зато такой неординарный, как Герцен. Экспозицию, развернувшуюся в доме-музее Александра Ивановича в переулке Сивцев Вражек, так и назвали — «Пушкин, Гете, Гофман, Диккенс, Гюго, Бомарше и Мольер в круге чтения Герцена».
«Эта выставка может кому-то показаться парадоксальной, — предположил Дмитрий Бак, директор ГМИРЛИ им. Даля. — Даже произнося название, улавливаешь два различных стихотворных метра. Пушкин, Гете, Гофман, Диккенс — это хорей. Гюго, Бомарше и Мольер — амфибрахий. Однако связанные в единую нить сюжеты и судьбы этих прекрасных авторов помогают нам яснее представить, чем жили хозяин этого дома, его друзья и близкие. Их собеседниками были литературные герои и в каком-то смысле они, эти герои, более подлинны, чем мы с вами».
В названии выставки имя Пушкина неслучайно стоит первым. Известный историк и пушкинист Натан Эйдельман полагал, что Александры, при всей разности судеб и дарований, — натуры родственные: «В русской литературе, кажется, нет двух других столь похожих людей, как Пушкин и Герцен, если иметь в виду сходство внутреннее. Сколько угодно скорбных, раздвоенных, или аскетически печальных, или фанатически прямолинейных, или мрачно ипохондрических... А эти два — светлые, гармонические, эллинские в своем стремлении во что бы то ни стало найти выход, положительное решение». Свет, исходящий от обоих, вырабатывался, по мнению Эйдельмана, благодаря некоему «внутреннему электричеству». Но оно-то откуда бралось? Ответом на этот вопрос и служит выставка.
Домашнее воспитание в дворянской семье основывалось на книгах, а в Сашином распоряжении была огромная отцовская библиотека. Когда семнадцатилетнего Александра зачислили на физико-математический факультет Московского университета, за плечами юноши уже был университет. И не один: «Без чтения нет настоящего образования, нет и не может быть ни вкуса, ни слога, ни многосторонней шири понимания; Гете и Шекспир равняются целому университету. Чтением человек переживает века, не так, как в науке, где он берет последний очищенный труд, а как попутчик, вместе шагая и сбиваясь с дороги». Эти строки Александра Ивановича, обращенные к сыну, отражали опыт человека, всю жизнь не выпускавшего книгу из рук.
«Собрать писателей столь разнородных — идея, безусловно, авантюрная, — признается куратор выставки Светлана Головко. — Но чем авантюрнее, тем увлекательнее. Тем более что мы еще и ограничены пространством старинного особняка, то есть воплотить замысел можно было только в камерном формате. До сих пор жалеем, что не всем экспонатам физически хватило места на витринах. Мы долго ломали голову над тем, что может стать лейтмотивом выставки, но в результате он нашелся сам собою. Моцарт! Александр Иванович очень любил Бомарше, много раз его перечитывал, «Свадьба Фигаро» — блистательная опера Моцарта, а «Моцарт и Сальери» для Герцена — одно из знаковых произведений. Круг замкнулся. Эпиграфом к выставке и стало знаменитое: »: Как мысли черные к тебе придут, / Откупори шампанского бутылку / Иль перечти «Женитьбу Фигаро».
В экспозиционных витринах тесно от раритетов. Первое издание «Моцарта и Сальери» в альманахе «Северные цветы» (1832) и первая публикация запрещенных стихов Пушкина — «Вольность», «Деревня», «Кинжал», «Послание к Чаадаеву», «В Сибирь» — в альманахе Герцена «Полярная звезда» (1856). Роскошный трехтомник пьес Бомарше с поразительными иллюстрациями, изданный в преддверии столетия выдающегося французского комедиографа. И редкое (Амстердам, 1725 год) издание Мольера с великолепными иллюстрациями. И — открытие, совершенное в ходе подготовки к выставке: иллюстрации к комедиям Мольера, выполненные Франсуа Буше. Сотрудники музея даже не знали, какое сокровище хранится в фондах, ведь все эти гравюры — авторские оттиски! На них — сцены из всех самых значимых пьес мэтра — «Тартюф», «Скупой», «Мизантроп», «Мещанин во дворянстве», «Мнимый больной».
Иллюстрированные издания ныне редки, а тут такая возможность сравнить собственное впечатление от прочитанного с видением выдающегося художника. Такое же удовольствие доставляют и редко выставляющиеся гуаши Алисы Порет, талантливой ученицы Владимира Фаворского, иллюстрирующие, пожалуй, самый загадочный роман Эрнста Теодора Амадея Гофмана «Житейские воззрения кота Мурра». Надо отдать должное сотрудникам музея — они смогли отыскать к каждому рисунку соответствующий фрагмент текста, несмотря на то что сегодняшние читатели пользуются не тем переводом, с которым работала художница.
.jpg)
Кстати, свое третье личное имя Гофман, не чуждый музыке в той же мере, что и литературе, взял именно в честь Моцарта. Герцен посвятил неистовому немецкому романтику и фантазеру свою первую литературоведческую статью, опубликованную в журнале «Телескоп», впервые опробовав псевдоним Искандер, который в скором времени будет известен всей читающей России. А в витрине можно увидеть русский перевод знаменитого романа, сделанный другом Герцена Николаем Кетчером.
Темпераментного фантаста Гофмана Герцен ценил не меньше философического, раздумчивого Гете, произведения которого сам перечитывал всю жизнь, а впоследствии привил к ним вкус детям. В первую очередь, конечно же, к «Фаусту»: «В событиях жизни, в науке, в искусстве нас преследуют неразрешимые вопросы, и вместо того, чтоб наслаждаться жизнию, мы мучимся. Подчас, подобно Фаусту, мы готовы отказаться от духа, вызванного нами, чувствуя, что он не по груди и не по голове нам. Но беда в том, что дух этот вызван не из ада, не с планет, а из собственной груди человека, и ему некуда исчезнуть. Куда бы человек ни отвернулся от этого духа, первое, что попадается на глаза, — это он со своими вопросами».
.jpg)
С Диккенсом, несмотря на то что Александр Иванович более десяти лет жил в Лондоне, он никогда не встречался. Тем не менее «Дэвида Копперфильда» он звал, как и свое собственное знаменитое произведение, «Былым и думами» английского писателя. Романами Диккенса зачитывалась вся семья: старшего внука Герцена, тоже Александра, в семье называли Тутсом, в честь одного из персонажей «Домби и сына».
.jpg)
А вот с Гюго Александр Иванович встречался и многие годы состоял в переписке. «Собор Парижской Богоматери» настолько поразил Александра еще в юности, что он подарил эту книгу своей кузине и будущей невесте Наташе Захарьиной. На беду, тетушка Марья Алексеевна Хованская заставила читать роман вслух и на второй странице, обнаружив какую-то крамолу, отобрала книгу и заперла в сундук, откуда та была изъята только после кончины суровой дамы.
Признаюсь честно: и я покидала выставку с желанием поскорее открыть, опять или заново, буквально все из представленных на ней произведений. А также с догадкой: не было ли это внушенное стремление тайной, притом, возможно, главной целью устроителей? Что ж, они своего добились.