Разговор с писателем Михаилом Тарковским, три десятилетия живущим в туруханской глуши
Выучившись на учителя географии и биологии, Михаил Тарковский — выходец из знаменитой столичной семьи, внук поэта, племянник режиссера — в 1981-м уехал в Туруханский район Красноярского края. И прикипел, остался. Устроился полевым зоологом, занимался охотой, одновременно начал писать стихи, а потом и прозу, сразу обратившую на себя внимание.
Его книги «За пять лет до счастья», «Замороженное время», «Енисей, отпусти!», «Тойота-креста» отмечались литературными наградами. Новый сборник «Избранное» удостоен премии «Золотой Дельвиг», на вручение которой Михаил добирался в Москву из далекого туруханского села своим ходом, за рулем.
— Михаил, вы редкий гость в столице. Рады встрече?
— И рад, но более встревожен. Нынешняя Москва по духу и облику имеет мало общего с прежней. Сейчас будто за границей оказался, в каком-нибудь сверхплотном мегаполисе наподобие Каира. Вокруг пуб-лика, далекая от глубинной жизни России, Сибирь для нее — неведомая местность. Спрашивают: «А вы правда сюда, в Россию, на машине приехали?» А мое обращение к залу «Братья и сестры!» вызвало усмешку даже у старинных знакомых. Хотя у нас в Сибири принято считать русский мир от океана до океана своим домом, равно родным и дорогим, будь то Калининград или Южно-Курильск. Москвичей же частенько чихвостят за то, что из Москвы исходят законы, разрушающие образование и культуру.
Именно в Москве пролегает линия обороны, стоит стена к стене дух русский и дух иноземный. Многое, чем живет провинция, здесь чуждо или воспринимается как чудачество, а то и экстремизм. Что я имею в виду? Приверженность национальным традициям, подвижничество, которое в провинции все сильнее. Яркий пример — елфимовский фонд «Возрождение Тобольска», музей бересты и школа в Мариинске художника и музыканта Юрия Михайлова, сургутский центр «Словесность» Сергея Лагерева, духовно-просветительское «Единство» Николая Александрова в Новосибирской области, горноалтайский ансамбль народной песни в Турочаке...
А еще вороговский, чусовский, бахтинский музеи. Люди служат Отечеству безвозмездно. Возводят храмы (в Бахте, Ерофей Палыче, поселке Бор, барнаульской Топчихе), восстанавливают памятники, возрождают народные промыслы, издают книги, проникнутые любовью к родной земле. Для них прозападнические взгляды некоторых известных москвичей выглядят дикими, особенно сегодня.
— Расскажите о жизни в таежном поселке.
— Народ пребывает в делах насущных. Тревожится разобщением, принесенным рынком. Цивилизация с ее болезнями приблизилась в упор, отняв ощущение другого, особого мира. Но по-прежнему природа накладывает сильнейший отпечаток, наполняет тебя ощущением неискусного и настоящего, вышибая все наносное. Дорожишь этим миром как своим кровным. Тайга дает и силы, и ощущение основательности, заложенной в самой основе России.
— Таежных сел все меньше?
— Поселений примерно столько же, сколько и было, но не все выживут. Это во многом зависит от местных руководителей. Огромная проблема — рождаемость и возможность сохранения полной школы. Поселок, в котором школу закрыли, обречен.
— Чему научила вас тайга?
— В тайге один закон — трудолюбие и выручка. Какие-то особые «законы тайги» — придумки горожан. Учит не столько место, сколько люди. Без Енисея меня как писателя не было бы. Образ Енисея в моем сердце создала проза Виктора Петровича Астафьева. С отшельничеством я до поры покончил. Год литературы открыл серией встреч в библиотеках Красноярска, Кемерово, Барнаула, Омска, Тюмени, Сургута, Екатеринбурга, Перми и Москвы.
— Что думают читатели-сибиряки о происходящем в России и мире?
— Сибирь и Дальний Восток — не отдельное царство-государство, а такая же Россия. И люди так же переживают раскол славянского мира, войну на Украине. Понимают, что нынешнюю изоляцию надо использовать для того, чтобы встать на ноги.
— Вы разгадали Россию? Почему на земле, столь богатой недрами и хорошими людьми, все так неустроенно, такой дефицит счастливых лиц?
— Разгадать Россию — задача скорее для иностранца. А мы ее просто любим, чувствуем и живем с ней. Почему дело худо? Потому что общество, перекроенное Горбачевым и Ельциным по чужим лекалам, лишено идеи. Идея сытого брюха, удовлетворения материальных потребностей и свободы от морали для нас тупикова. Идеология служения Отечеству нужна, но попробуй ее донести до человека. А насчет счастливых лиц не соглашусь. Наблюдаю одухотворенные и уверенные лица у людей, занимающихся делом, от которого наша земля становится лучше.
— Современную литературу вы не очень жалуете?
— Скорее не разбираюсь в ней. Многое не подходит по звучанию, по интонации. Что-то написано с пренебрежением к языку, будто подстрочник с иностранного. А я привык к классическому слову. В разные годы на меня влияли Батюшков, Пушкин, Гумилев, Гоголь, Бунин, Распутин. Из современников часто обращаюсь к поэзии Николая Зиновьева. Уважаю творчество Николая Александрова — молодым рекомендую его книгу «Тайны счастливой жизни». Я вообще стою на позиции неделимости русского пространства и времени. Русь и православие неразделимы. Для меня отказ от языческого или советского периода равносилен ампутации.
— Что последует дальше, за сборником стихов и очерков, получившим «Дельвига»?
— Это первое серьезное издание моей поэзии вместе с прозаическими текстами, к которым приложен диск с документальным фильмом «Замороженное время». Мы снимали его с красноярскими режиссерами Владимиром Васильевым и Александром Калашниковым и оператором из Новосибирска Борисом Травкиным. А сейчас я в поиске. Время от времени нужно новое зрение. Тема же моя единственная — русский человек на русской земле. Верую во внутреннюю силу нашего народа, но хочу разобраться, что случилось с его душой. На будущее смотрю без рассуждений и пророчеств, с засученными рукавами.