Большой и Малый театры впервые за полтора века объединили усилия
На Новой сцене Большого театра случилось то, чего ждали, можно сказать, 150 лет: коллективы двух прославленных «императорских» театров, Большого и Малого, совместно поставили «Снегурочку» Островского с музыкой Чайковского. Именно в таком виде, с вокально-симфоническими номерами, написанными Петром Ильичом специально по просьбе Александра Николаевича, состоялась 11 (23) мая 1873 года мировая премьера знаменитой «весенней сказки».
Тогдашнее событие с самого начала мыслилось исключительным – императорские театры предполагали отметить им 50-летие прославленного драматурга, которого уже в ту пору называли «русским Шекспиром». Не случайно и то, что живой классик позвал в соавторы молодого (33 года) Чайковского, звезда которого, впрочем, тоже уже стремительно восходила: обоих художников объединяло стремление к прямому выражению живых горячих человеческих чувств и обращение к максимально широкой аудитории.
Представление, в котором были задействованы лучшие артисты времени – Ермолова, Федотова, Живокини, Кадмина и др. – имело успех, но выдержало лишь ограниченное количество показов, главным образом из-за сложности реализации столь многосоставного проекта. Пьеса Островского с тех пор, конечно, ставилась сотни раз, точно так же и мелодии Чайковского звучали в концертах, но – порознь друг от друга.
С идеей нынешнего спектакля дирекция Большого театра год назад обратилась к своим коллегам из Малого и встретила горячее одобрение его легендарного худрука Юрия Соломина. К сожалению, месяц назад Юрия Мефодьевича не стало, но, по заверению его преемника и режиссера теперешней «Снегурочки» Алексея Дубровского, Соломин до последнего следил за подготовительной работой. Сам Алексей Владимирович перед пресс-показом напомнил, что режиссерских разработок спектакля 1873 года не сохранилось, так что теперешнему зрителю является новая оригинальная работа, но, конечно, выполненная в уважении к традициям обоих академических коллективов.
Увиденное затем не противоречило словам режиссера. Прежде всего покоряет отточенное мастерство знаменитых актеров Малого – внешне простоватого, но глубинно-мудрого Берендея (Михаил Филиппов), обаятельно-наивного Бобыля (Владимир Носик)… Ну а про Ирину Муравьеву (Бобылиха) я бы сказал, что своим характерным чутьем и неизменным «чертиком» внутри она переигрывает всех, если б не боялся обидеть других прекрасных участников постановки. В том числе юную (3-й курс Щепкинского училища, мастерская Владимира Бейлиса) неотразимо-очаровательную в чистоте созданного ею образа Снегурочки Анастасию Ермошину.
К удачам я бы отнес и органическое сочетание драматической составляющей с музыкальной, которую обеспечили лучшие молодые солисты Большого – меццо-сопрано Алина Черташ (Лель), тенор Константин Артемьев (Дед Мороз). Кстати, оба они заметили прессе, какую громадную пользу принесло им общение с мастерами драматического искусства. Впрочем, и те признались, что музыка стала важной направляющей в их актерской работе.
Многофигурный спектакль действительно красив, особенно в сценах массовых плясок и хоров с их калейдоскопическим узорочьем костюмов (художник Мария Утробина). Может быть, на этом фоне проигрывают декорации, навеянные «органной» графикой заросшего сосульками предвесеннего леса, но выполненные как-то небрежно и, как показалось, из дешевой пластмассы.
Наконец, респект молодому, но уже активно сотрудничающему с ГАБТом дирижеру Ивану Никифорчину, которого смело можно назвать еще одним режиссером постановки. Проникновенность оживших по мановению его рук деревянно-духовых «хоралов» (тот самый «лесной орган»?), трогательных кларнетовых и фаготовых соло, огонь знаменитой Пляски скоморохов задали спектаклю эмоционально-образный костяк. В частности, крайне любопытно было наблюдать, сколь многое взял из идей Чайковского автор написанной 8 годами позже одноименной оперы Римский Корсаков – пляшущие форшлаги духовых в хоре птиц, цитаты народных песен «Ай во поле липенька», «А мы просо сеяли»…
И все же выскажу крамольную мысль – силы корсаковского оперного творения (которое, к слову, уже много лет не идет в Большом) музыкально-драматическая версия даже с именем самого Чайковского на титульном листе, на мой вкус, не достигает. Спору нет, она может и даже должна быть в репертуаре театров, благодаря которым появилась на свет. Но, при всей симпатии к тем же песням Леля при словах «Туча со громом сговаривалась» в голове (по крайней мере моей) неизменно возникает не мило-жанровая вещица Чайковского, а дышащая неизбывной молодой силой мелодия Корсакова. Главное же – мощная музыкальная драматургия развития образа Снегурочки от первой ее звонко-колокольчатой арии «С подружками по ягоду ходила» до последнего нежно-изумленного предсмертного причета «Люблю и таю», переворачивающего, по-моему, всякую хоть сколько-нибудь музыкальную душу. Поразительно, но Петр Ильич музыки для этого главного момента пьесы почему-то не написал.