Васильеву 60, и жизнь его, кажется, удалась вполне. Он в фаворе, один из первых театральных режиссеров не только в России, но и за пределами. Всегда делал то, что хотел. У него есть ученики. Есть свой театр, а скоро, возможно, будет своя "Высшая школа драматического искусства". Практически каждый из его спектаклей вошел в историю театра - это мало кому удавалось. Хотя случилось так не потому, что Васильев делал одни шедевры. Просто каждый из его спектаклей (которых было не так много) означал некий новый эстетический (и этический) поворот в его судьбе: "Соло для часов с боем", "Первый вариант "Вассы Железновой", "Взрослая дочь молодого человека", "Серсо", "Шесть персонажей в поисках автора", "Иосиф и его братья", "Диалоги" Платона, "Дон Жуан, или Каменный гость и другие стихи", "Маскарад", "Дядюшкин сон", "Плач Иеремии", "Пушкинский утренник", "Моцарт и Сальери", "Медея. Материал".
В каком-то смысле "Плач Иеремии" оказался тем идеальным (в логике мастера) спектаклем, той театральной мистерией, к которой Васильев стремится в последние годы. Выбор героя оказался не случаен. Иеремия - один из самых ярких библейских пророков. Пророчествовал о разрушении Иудеи на фоне общего благодушия. Сулил гибель тем, кто упорствовал во грехе и отказывался признавать то, что провидцу представлялось очевидным. Обрек себя на поношение и повседневное осмеяние, был проклят семьей и собственным народом. Был несчастен и оттого, что его горькие пророчества сбывались... По преданию, он был до смерти камнями забит александрийскими евреями за обличение пороков. Похоже, для Васильева этот образ есть символ всякого творца и мыслителя - личности, предельно самостоятельной в суждениях, умеющей служить лишь своей высокой художественной идее и чуждой "сытому" искусству, толпе, власти.
Всякий режиссер - одиночка. Успех с ним делят все, за неудачу он платит сам. Но и среди одиночек Васильев одинок. А порой сам - своим равнодушием к прессе, холодностью к чужакам, "недемократичностью" к случайным попутчикам, нетерпимостью к убаюкивающей "традиционности" - усугубляет свое одиночество. По-настоящему он нуждается разве что в своих актерах, которые придают его поискам осязаемый смысл. Преданные ему всей душой, эти идеальные марионетки (в понимании немецкого режиссера Гордона Крэга) вполне послушны его воле и способны воплотить самые смелые его фантазии близко к "тексту" (разумеется, режиссерскому).
Некоторые Васильева за это не любят. Другие обожествляют. Кто-то называет его гением, кто-то - шарлатаном. Наверное, это удел всех реформаторов. Хотя втайне, может быть, они и желают успеха, как обыкновенные смертные. Однако существование полярных мнений о Васильеве только подтверждает, что эта личность знаковая в нашей театральной жизни. На его премьеры не зазывают, на них просачиваются, их ждут. У него хотят учиться. Его прошлогодняя фестивальная программа "Узкий взгляд скифа" (Васильев грозится повторять ее каждую пару лет), показанная в рамках Театральной олимпиады, пользовалась большим успехом у интеллектуалов и имела особый "практический" смысл для профессионалов.
Он мог бы почивать на лаврах, а все тащит в гору свой камень и все чего-то хочет добиться. Пытается оживить канон и традицию, нащупать новый "тон", новый звук на сцене, увлечен идеей "непсихологического вербального театра", системой психофизических актерских тренингов, мечтает освободить театр из сцены-коробки и вдохнуть в него свободу открытой площадки. Он хочет многое успеть. И тот, кто его торопит, ему мешает. Крутой его нрав известен. Он может вспылить, накричать, поссориться навсегда. А может помириться назавтра и быть деликатным, безмерно обаятельным. Критики не торопятся его "раскрывать", поэтому режиссер с мировым именем до сих пор остается сам себе биографом и глашатаем творческого метода. В Европе вышло семь его книг. В Москве пока ни одной. К тому, что пишут о нем другие, он недоверчив - часто врут. В общем, все, что сказано об Анатолии Васильеве, - не более чем версии его творческой судьбы. Был же у Марины Цветаевой "мой Пушкин", а у многих наших театралов, эстетов есть "свой" Васильев".
Он начался где-то в апреле 1979 года. В Театре Станиславского сдавали спектакль "Взрослая дочь молодого человека", и сотрудники журнала "Театр" просочились на прогон вместе с "папами и мамами". Нам было строго-настрого наказано (не Васильевым, мы были незнакомы) бурно изображать реакцию народа - "если что". А от комиссии из Министерства культуры, которая обычно принимала спектакли, всегда ждали какого-нибудь подвоха. Однако изображать ничего не пришлось, мы были заворожены, восторг обуял нас без всяких "если". Войдя в раж, мы скандировали вместе с артистом Гребенщиковым "Я - чу, он - ча", а самым молодым в нашей компании старшие товарищи успевали еще и объяснять, что значит "джаз на костях". В тот день мы вернулись в редакцию в состоянии энтузиастическом, но нерабочем. Однако к концу дня опять оживились невероятно, узнав, что у Васильева скоро день рождения, и, вооружившись ножницами и клеем, старыми газетами, журналами и фотографиями, аврально сочинили один из лучших, я думаю, номеров журнала "Театр". Он был посвящен Васильеву, существовал в единственном экземпляре и был ему подарен в день рождения. Не помню, что мы там написали, но помню, что от души. И удовольствие от процесса получили колоссальное, просто потому, что как-то небанально высказали благодарность человеку, который подарил нашему поколению нашу "Чайку".
С тех пор мы ходили на "Взрослую дочь" регулярно, водили туда друзей, просто "забегали", идя мимо, и замечательный театральный администратор Володя Лавров никогда никому не отказывал: в театре аншлаг - может ли быть большее счастье? Однажды, взглянув с балкона в зал-кишку Театра Станиславского, я поняла, что, если сейчас случится пожар, то не спасется никто (все проходы были заняты стульями). Ну что ж, зато погибнем мы как единомышленники. Кстати, "Взрослая дочь" не была так совершенна, как, скажем, "Первый вариант "Вассы Железновой", тоже выдающийся спектакль Васильева. Но именно "Взрослой дочери" суждено было стать началом новой театральной революции. Васильеву было тогда 37 лет.
В начале мая ему исполнилось 60. По этому поводу не было пышных торжеств. Во-первых, потому что Васильев тогда гастролировал во Флоренции. Во-вторых, потому что он - не тот человек, который может и хочет исполнять роль официального юбиляра, утопающего в цветах и принимающего поздравительные адреса. Да и особо праздничного настроения, наверное, не было. Еще в апреле вокруг Школы драматического искусства разгорелся странный скандал. Город, построивший экспериментальному театру Васильева потрясающее здание на Сретенке, вдруг решил переподарить его... Петру Фоменко. Такого экстравагантного "подарка" ко дню рождения не получал, я думаю, ни один знаменитый юбиляр. Бесспорно, Мастерская тоже уникального Театра Фоменко давно нуждается в улучшении своих "жилищных условий". Но решать проблему, сталкивая лбами двух режиссеров с мировым именем, - это уж слишком смахивает на времена советского руководства культурой. Петр Наумович, естественно, отказался от такой "чести", как отказался бы от нее любой уважающий себя режиссер. В таком щекотливом деле, как театр, на чужом несчастье счастья уж никак не построишь. Кроме того, здание выстроено по проекту Анатолия Васильева и его художника Игоря Попова, а значит, в нем уже живут их мечты и осуществляются их планы.
На самом деле я уверена, что скандал забудется, как страшный сон, а юбилей начнется 4 июня, когда официально откроется то самое здание на Сретенке, - откроется "Моцартом и Сальери". В новой редакции исполнителями будут Игорь и Александр Яцко. А потом мы увидим "Илиаду" и "Пушкинский утренник". И вновь соберутся в Школе участники недавно учрежденного Васильевым постоянно действующего семинара (для режиссеров, актеров, педагогов, критиков России и СНГ) - "Театр как школа драматического искусства"... И новая программа "Узкий взгляд скифа" опять будет показана под этими сводами. И приедет из Парижа Валери Древиль, чтобы сыграть свою "Медею". И мольеровский "Амфитрион", которого Васильев недавно поставил на самой прославленной сцене Франции "Комеди Франсэз", перекочует в русском варианте на Сретенку. И мы послушаем недавно выпущенный диск с уникальной записью старой работы Васильева - знаменитого в 80-е годы радиоспектакля "Портрет Дориана Грэя" с великими Бабановой и Смоктуновским в главных ролях. Ждать осталось недолго.
Его актер и друг, безвременно ушедший Юрий Гребенщиков однажды сказал ему: "Твоим театром заниматься очень сложно: актер должен взять себя за волосы, подтянуть, оторваться от земли и так немножко повисеть". Известный французский режиссер, актер и драматург Антуан Витез назвал его "рыцарем театра". Кто-то зовет мучеником, игроком, фанатиком. А может быть, он вечный ученик, терзаемый раем и адом режиссерской профессии, который утверждает, что "если изучаешь профессию и владеешь ею в совершенстве, то всегда находишься в пограничной ситуации. Одними и теми же средствами можно сделать два противоположных произведения - для Бога и для дьявола".
Жозеф Гран из романа "Чума" Альбера Камю на вопрос, чем он, в сущности, занимается, бормочет что-то невнятное, и люди смутно догадываются, что "речь идет о каком-то личном самоусовершенствовании". Потом узнают, что Гран сочиняет роман. Правда, никак не сдвинется с мертвой точки, с первой фразы - об амазонке на белом коне. Герой сочиняет и пересочиняет эту фразу бесконечно, меняет в ней эпитеты, убирает их вовсе, потом сжигает рукопись - и начинает все сначала... Когда в городе разражается чума, Гран говорит себе: "Какое счастье, что у меня есть моя работа". И всякий раз подгоняет себя фразой: "Я обязан добиться совершенства". Кому обязан? Зачем обязан? Просто обязан...