Ну что ж, вернемся к Володину, Астафьеву и праправнуку Николая I Димитрию Романову
Писатель Виктор Шендерович выступил на «Эхе Москвы» и в соцсетях с заявлением. Под этим текстом появились несколько тысяч восторженных лайков. Не будь их, не стала бы вступать в спор с автором, пусть остаются эти речи на его совести. Но тут, чувствую, надо бы кое-что прояснить, ведь задеты дорогие имена.
Итак, цитирую Виктора Шендеровича. «Когда три дня назад в эфире я говорил о добре и зле, которые надо осторожно распутывать в военной теме, я удивительным образом НЕ вспомнил Александра Володина. Того самого, автора «Пяти вечеров» и «Осеннего марафона». А ведь он воплощение этой темы! И герой войны, проливавший кровь за родину, — и оккупант, советский солдат, «освобождавший» в сороковом году Латвию... Та вина жила в нем. И она ничуть не отменяла ни его мужества, ни подвига солдат Великой Отечественной. Наоборот: именно способность отделить зерна от плевел, разобраться в своем прошлом и открывает человеку (и нации) путь в будущее. Просить прощения — удел сильных...»
Весь этот пассаж, кажется, написан для одного: чтобы в конце, подытоживая, назвать нас всех «ущербной нацией» (другое словцо от Шендеровича я опущу).
Ну об ущербных нациях рассуждать не берусь. С этим, пожалуй, стоило бы обратиться к Гитлеру, он-то знаток был по этой части. А вот тот факт, что Шендерович 9 Мая заговорил об Александре Володине и как бы от его имени, меня задел. Кто-то может подумать, что автор «Осеннего марафона», «Пяти вечеров» и других замечательных произведений действительно требовал от нас массового покаяния. Это неправда!
Мне тоже довелось быть знакомой с Александром Моисеевичем. Удивительно непафосный, деликатный, ранимый был человек. Принадлежал к тем людям, которые точно знали, что «быть знаменитым некрасиво». Берусь утверждать, что и ныне он не стал бы кидаться громкими фразами в угоду нынешней моде — настолько это было против его натуры.
Володин не был публичным человеком в сегодняшнем, вульгарном смысле этого слова. Мог слиться с толпой, «от обожанья уклоняясь», ходить по своей Петроградской стороне неузнанным. А ведь он был человеком театра, кино, его пьесы были популярны. Но не он сам! В этом разница. Он был скромным человеком. Замечательный драматург, сомневался в своих способностях. «Я-то знал, что я бездарный» — это можно было слышать от него постоянно, и в том не было рисовки.
Звоню ему из редакции газеты «Ленинградский рабочий», волнуюсь, прошу его стихов для публикации.
«Да что вы, какие стихи!» — доносится из трубки. И Володин убеждает меня, что стихов писать не умеет. Растерявшись, начинаю доказывать, что видела его поэтическую подборку в литературном журнале, стихи замечательные, вот только подавать их надо по-иному...
Кто я? Вчерашняя студентка журфака, а Володин — уже Володин. Но назавтра Александр Моисеевич в редакции высыпал на стол пачку разрозненных листов со стихами. Уверяя, что ничего интересного тут нет, так, какая-то ерунда.
Публикация вышла прекрасная, но самой удивительной для меня стала реакция автора. Володин заявил, что сам никогда бы не додумался так стихи объединить. Это все — не о моих редакторских способностях, это об Александре Володине, широте его души, об отношении к людям.
«Стыдно быть несчастливым» — тоже его урок. Он всегда помнил, что вернулся с войны, а другие не вернулись. Отношение к жизни как к подарку — вот что двигало им. Да, он говорил о своей вине перед Литвой, что он пришел туда «оккупантом», но это была его личная вина, его личное прозрение. Это был результат его трудной духовной работы. Ведь он был тем самым красноармейцем, который в первые дни войны был подвержен всеобщему угару скорой победы и шапкозакидательства...
«Как нас подвели к Литве... До войны, до войны еще... И сказали: к такому-то часу открыть огонь по таким-то точкам. А за 10 минут до этого — приказ: огня не открывать, твою мать, входим через границу. А на другой день в газетах было написано, что Эстония, Латвия и Литва добровольно присоединились к братскому Союзу Советских Республик. Так их было жалко, жалко, как тех, про кого я писал. А с Чехословакией что было... боже мой! Когда наши танки вошли туда, я с ними уже дружил... Мне очень нравились чешские фильмы — «Любовь-блондинка» Формана. Мне очень нравился театр чешский. Я был ошеломлен прелестью этой страны».
Но ни в какой степени Володин никому не диктовал: кайтесь! Настолько это несовместимо с его личностью, с его обостренной совестливостью. «Человек, которому стыдно» — так даже фильм про него назывался. Но чтобы он сам кого-то принуждал к коллективной ответственности? Это так глупо и пошло, что просто немыслимо для него. Это Шендерович с криками «Покайтесь!» не замечает, что становится пародией, водевильным отцом Федором из «Двенадцати стульев». Кто должен каяться? Перед кем? Красная армия в том, что спасла мир от нацизма?
Коллективная ответственность, как мы хорошо знаем, есть попытка размазать ответственность личную и тем самым избежать возмездия. Володин ни в чем подобном замечен не был. Наоборот, он был требователен к себе и удивительно нежен, милостив с другими. Никому никаких требований не выдвигал — только себе самому. Много говорил и писал об одиночестве. Этому тоже можно у него поучиться. Он не был церковным человеком, но покаяние понимал как нечто глубоко личное. Потому что он не был профанатором.
Как и Виктор Астафьев, на которого тоже так предвзято и так некстати ссылается Шендерович. Фронтовик Астафьев требовал от советских военачальников, этих «истребителей русского народа», покаяния и имел на это право: «Сколько потеряли народа в войну-то? Знаете ведь и помните. Страшно называть истинную цифру, правда? Если назвать, то вместо парадного картуза надо надевать схиму, становиться в День Победы на колени посреди России и просить у своего народа прощения за бездарно «выигранную» войну, в которой врага завалили трупами, утопили в русской крови...»
Шендерович трактует это с точностью до наоборот: «И вместо того, чтобы громыхать гусеницами и пердеть танками, надо открыть архивы в честь очередного 9 Мая. Чтоб мы все могли, кто хочет прочитать, как оно было. И ужаснуться. Покаяться, как советовал Виктор Петрович Астафьев... В этот день мы должны каяться и просить прощения. А не праздновать чего-то».
Виктор Астафьев всегда знал, что он празднует 9 Мая. Да и мы знаем, и люди доброй воли знают.
Праправнук Николая I Димитрий Романов, на тот момент руководитель Объединения рода Романовых, приезжая помолиться 17 июля у Екатерининского придела Петропавловского собора, где с 1998 года погребены останки последнего русского императора, членов его семьи и слуг, говорил мне в интервью: «Россия должна помнить свое прошлое. Молодые Романовы, или Ивановы, или Петровы пускай тоже вспоминают родину, семью и то, что Россия пережила во время войн и бедствий. Когда я встречаю ветеранов, я тоже стараюсь для них что-то сделать. Ветераны защищали мою Родину и Родину моего отца.
Молодые кузены в США, Франции и других странах знают это и чувствуют. Каждый несет это в сердце. И помнит ужас того, что случилось в России в прошлом веке, — войны, голод, бедствия. Как можно забыть Ленинград, блокаду, то, что творилось здесь! Мне даже думать об этом трудно. Нужно помнить, что было, но идти вперед».
Заметьте, князь, чьи родители когда-то были изгнаны из России, приезжал на панихиду по своим родственникам, убитым здесь соотечественниками. Но никого каяться не призывал, к современной повестке ужасные события прошлых лет не подверстывал. Был рад уже самому звучанию русской речи. Которая благодаря Победе осталась свободной и оплачена такой немыслимо высокой ценой.