Актер Сергей Гармаш - о новых сюжетах в творчестве и жизни
Проект «Театральная провинция» («Труд» уже писал о нем в номере от 10 апреля 2015 года) стартовал лишь месяц назад. И вот после удачного дебюта с МХТ им. Чехова в Калуге — новый шаг: в Туле состоялась первая онлайн-трансляция из театра «Современник». Однако с ведущим актером легендарного московского театра Сергеем Гармашем мы говорили не только о театре, но и о том, что происходит со всеми нами.
— Сергей Леонидович, онлайн-трансляции спектаклей — антикризисная мера или реальная альтернатива полноценным живым гастролям?
— Конечно же, никакой альтернативы живому театру быть не может. «Театральная провинция» просто приближает театр к тем людям, которые не могут приехать в Москву и увидеть все своими глазами. Раньше театры по стране много ездили: система гастролей была иная. Сегодня за счет продажи билетов гастроли можно окупить только в очень больших городах. В Туле, где в режиме онлайн показали наш спектакль «Три сестры», население не превышает 500 тысяч, а сколько по стране городов, в том числе областных центров, где жителей и того меньше? Туда такой театр, как «Современник», не доберется по совершенно объективным причинам. И если у нас появилась возможность сделать это с помощью современных технологий, этому можно только радоваться.
— Онлайн-трансляция может стать самостоятельным жанром?
— Это технический прием, не более того. Самостоятельный жанр — это телеспектакль, когда постановку снимают специально, а затем монтируют. Здесь же камеры работают прямо в зале, и зритель за сотни километров от Москвы понимает: все играется вживую, происходит здесь и сейчас. И если технология будет доработана с учетом разницы во времени, эти трансляции можно будет распространить на всю стану, и Владивосток будет смотреть спектакль «всего лишь» с опозданием на 9 часов.
— Как отбирались спектакли для проекта?
— Отбор еще впереди. «Три сестры» — пилотный вариант, чтобы понять, какие из наших постановок лучше всего подходят для трансляции. В любом случае мы постараемся показать онлайн лучшие наши спектакли.
— Вы как-то признались, что после стольких «настоящих полковников» хотите сыграть человека слабого...
— Сильных, жестких, волевых персонажей я сыграл немало. Это, если хотите, шлейф (не люблю слово «амплуа»). Отклеить от себя типажность в кино очень трудно. Были случаи — в «Поклоннике» у Николая Лебедева или в «Механической сюите» у Дмитрия Месхиева, — когда мне это удавалось. Надеюсь, еще представится такая возможность, хотя прекрасно понимаю, что мое желание может не совпасть с желанием режиссера.
Впрочем, главное для меня не то, насколько силен или слаб мой персонаж, а насколько он сложен. Вы «Весну на Заречной улице» помните? Сколько фильму лет? Почти 60. Нет сейчас таких отношений производственных. И любовь выражают сегодня иначе. Но люди все равно смотрят это старое кино. Почему? Объяснений может быть много, причина одна: если картина хорошо снята и хорошо сыграна, ее будут смотреть и пересматривать. Как хорошую книгу читают и перечитывают спустя десятки, а то и сотни лет после того, как она была написана.
— Да мы последнее читающее поколение! Дети наши читают с неохотой, а внуки вообще разучатся это делать...
— Меня тоже тревожат такие мысли. Ребенку с раннего детства объясняют, что зеленку лучше не пить, а пальцы в розетку не совать. И раз уж интернет стал неотъемлемой частью нашей жизни и изолировать от него ребенка невозможно, значит, нужно ему в первом же классе объяснить разницу между книгой и интернетом. И то и другое приносит пользу, но даже с точки зрения физиологии почерпнутое из книги и считанное с экрана воспринимается по-разному. Доступ к знаниям и доступ к информации — не одно и то же. И понимать эту разницу необходимо.
— Второй кит, на котором держится воспитание, — история. Вы ею еще в школе увлеклись. Что думаете по поводу единого учебника?
— Мне кажется, пока это вряд ли получится. Я стараюсь избегать рассуждений на политические темы, поскольку считаю, что имею право говорить о политике только языком театра и кино: я артист и должен заниматься своим делом. Но тут случай особый... Наша история сплошь построена на крайностях. То мы церкви ломаем, то ставим их возведение чуть ли не на поток. Последнего императора и его семью канонизируем, но станцию метро «Войковская», названную в честь одного из главных инициаторов убийства членов царской фамилии, не переименовываем. Аналогичных примеров в мировой истории немало. Оливер Кромвель замахнулся на устои британской монархии и немало поспособствовал тому, чтобы Карл I лишился и короны, и головы. После восстановления на троне короля Карла II останки лорда-протектора выкопали из могилы, повесили, затем четвертовали и, наконец, кажется, сожгли. Однако памятник в Вестминстере ему установили, и никто его не сносить не собирается, хотя Англия остается монархией. Личностей, сыгравших в русской истории весьма неоднозначную роль, огромное количество. И на то, чтобы каждой отвести соответствующее место, ничего не замалчивая и ничего из истории не вымарывая, потребуется немало усилий и еще больше — времени.
— Третьим китом прежде считалось искусство — «Чувства добрые я лирой пробуждал...» Но сегодня оно заточено больше на развлечение, не так ли?
— Русский философ Иван Ильин говорил: никогда не жалуйся на время, в котором живешь, ибо ты рожден для того, чтобы сделать этот мир лучше. Если так не думать и не пытаться так работать, то зачем вообще нужен театр? Тогда это не театр, а секта. Когда в Москве только начиналось широкое студийное движение, всех увлекала стихия эксперимента: мы — вот такой театр, нам зритель и не нужен вовсе. Но иссякал эксперимент и: заканчивался «вот такой театр». Театр не может существовать без зрителя. Нелепо, конечно, перед спектаклем собираться и обещать друг другу играть сегодня так, чтобы все рыдали, чтобы все, кто в ссоре, немедленно помирились. Но если после спектакля хотя бы 20 зрителей из 800 задумаются о том, как и для чего они живут, значит, мы не зря работали.
— Русский театр старался отыскать лучшее в человеке, в зрителе, а сейчас режиссеры словно соревнуются, кто больше мерзости в нем откопает. Где та грань, за которую театр переступать не должен?
— Думаю, грани определены изначально: театр не может позволять себе пошлость, аморальность и политику в голом виде. Остальное, думаю, можно рассматривать как поиск новых путей и форм. Но я совершенно не приемлю, когда в Чехова, Достоевского или Пушкина начинают что-то дописывать «от себя». Вместо того чтобы запрещать матерный язык — он ведь неотъемлемая часть нашей жизни, как ни крути, — задумались бы лучше о том, как защитить классическое наследие. Здания, возведенные Росси, Щусевым или Кваренги, не может владелец перестроить по собственному усмотрению — памятник есть памятник. Вот и для классики надо бы такой статус ввести: Пушкина с Пелевиным скрещивать не надо.