Пушкинский музей рассказывает историю любви Пабло Пикассо и Ольги Хохловой
Знойный довоенный Париж, пронизанный смятенной музыкой модернизма, царит на очередных «Декабрьских вечерах». Эти вечера, детище великого пианиста Святослава Рихтера и президента ГМИИ Ирины Антоновой, славятся исполнителями-звездами, союзом музыки и поэзии с изобразительным искусством. На сей раз фестиваль именует себя «музыкальным подстрочником» выставки «Пикассо&Хохлова». Пожалуй, впервые в практике авторитетного московского музея столь откровенно проект увязан с личной жизнью знаменитости.
Концерты на Волхонке проходят в обрамлении картин Пабло Пикассо и зарисовок его друзей — свидетелей превращения неистового испанца из полуголодного enfant terrible в достопочтенного мэтра. А все дело в лав-стори — любви Пабло Пикассо и его первой жены, балерины дягилевской труппы Ольги Хохловой. Той самой, что, по отзывам друзей и недругов, сильно изменила и облик, и строй мыслей художника-бунтаря.
Впрочем, найденный внуком Хохловой Бернаром Руис-Пикассо архив бабушки, долгие годы пролежавший в ее дорожном сундуке, оставляет массу загадок и вопросов. А пока ответ зрители и слушатели ищут в музыке, звучащей на фоне картин: сочинения Мориса Равеля, Мануэля де Фальи, Франсиса Пуленка, Артюра Онеггера, Игоря Стравинского, мелодии дягилевских балетов, беспокойные ритмы фламенко... Услада для глаза и уха!
Итак, двое: Пикассо и Ольга. Это была любовь-буря, любовь-ненависть, где страсть соседствовала с желанием остепениться и нарочитой буржуазностью и со счастьем отцовства, впервые изведанным на рубеже сорокалетия. Такое бывает в жизни, но для художника это не только факт биографии, личной судьбы, но и крутые виражи в творчестве. Эти резкие перемены живописной манеры, причем не раз и не два, отражены в выставке.
Стартует экспозиция в Белом зале, увешанном бесчисленными портретами Ольги — сначала изящной юной дамы в мехах, с книгой, в танце, за пианино, а чуть позже — матроны, обретающей не свойственный ей в жизни монументальный облик: живописец стремительно уходит от конкретных форм к обобщениям, к сюрреализму. А вот портреты сына Пауло, рожденного в 1921-м. Поначалу маленький принц — на руках у матери, на ослике в парке, за рисованием, в столь любимых Пикассо костюмах Пьеро и Арлекина. Дополненные архивными фото, они вызывают умиление, если бы: Если не знать, что потом восторги отца сменятся разочарованием и раздражением: первенец не оправдал его надежд, не выказал талантов. Вроде бы увлекся автогонками — и мэтр снизошел, сделал сына личным шофером.
Пикассо — ГМИИ, именно в этом музее в 1956-м состоялась первая его выставка в СССР, открывшая путь к официальному признанию — через шесть лет он получит Ленинскую премию, как говорят, не без помощи Ирины Антоновой. Творчество испанца многократно показано на разные лады, но теперь музей попытался исследовать эволюцию художника сквозь призму любовных переживаний. И уже получил упреки за склонение к «попсе». Однако тут важно не выплеснуть с водой и ребенка, разобраться, насколько любовные эмоции способны влиять на творчество.
Русская дворянка Ольга Хохлова в донжуанском списке Пикассо не первая, но до встречи с ней художник, переживая роман за романом, не помышлял о женитьбе. Равно как о возвращении к спокойной, реалистической живописи в духе классицизма (таков известный портрет Ольги в кресле, написанный в подражание Энгру). Созданный в 1917 году по фотографии (она есть на выставке, как и само «кресло Ольги» с цветочным орнаментом) холст якобы отразил ее желание узнавать себя на портретах. Еще одно знаковое ее изображение, в мантилье, — подарок матери Пикассо, сразу предупредившей невесту о сложном характере сына. Разумеется, в пору влюбленности такие доводы не действуют. Паре было отпущено семь счастливых лет, омрачавшихся лишь тревожными письмами родных из России, но в ту пору художник не скупился им помогать. Однако затем от идиллии не осталось и следа, как и от классического стиля — он сменился новыми деформациями лиц и фигур, несхожими с периодом «Авиньонских девиц», но не менее яростными.
Пикассо добился успеха еще до Первой мировой. И когда в 1916-м поэт Жан Кокто, автор либретто балета «Парад», пригласит друга-испанца оформить спектакль «Русских сезонов», к Дягилеву приедет уверенный в себе маэстро, способный задавать тон. Кокто перепишет сценарий балета под диктовку Пикассо, именно к этому варианту создаст музыку Эрик Сати, а русский импресарио, заметив, что художник воспылал страстью к одной из его танцовщиц, предупредит: «Осторожно, на русских надо жениться!..»
Так оно и вышло. В Риме, где шли репетиции скандально провалившегося балета, случится перелом в судьбе Пикассо, что приведет его к новой вершине успеха, откроет двери в светские салоны, где привыкла вращаться Ольга. А дальше... Вполне можно было бы сказать, что эгоистичный художник безжалостно сломал судьбы и жене, и сыну. Ольга, поначалу купавшаяся в обожании и светской роскоши, десять лет прожила фактически брошенной под одной крышей с мужем, занимавшим отдельный этаж в шикарном доме на улице Боэси и не отказывавшим себе в удовольствиях.
В 1927-м он увлекся юной Мари-Терез Вальтер, возникшей и на его полотнах. Впрочем, не сходила с них и Хохлова, но уже в образе страшного, бесформенного существа с разверстым в крике ртом. А в 1935-м Вальтер явилась к жене Пикассо, дабы показать «лучшее его творение» — новорожденную дочь. Ольга уехала из дома, увезла сына на юг Франции, подала на развод, но так его и не получила: мэтр был против дележа имущества, что предписывал брачный договор. Пикассо не давал свободу жене, а та сгорала от ревности и безуспешно добивалась справедливости, пока не умерла в 1955-м от рака.
Впрочем, авторы выставки, среди которых внук Хохловой Бернар Руис-Пикассо (дорожный сундук, в котором он обнаружил архив бабушки, — еще один мемориальный экспонат выставки), затеяли вовсе не выяснение отношений в духе навязших телешоу с бесконечным полосканием грязного белья. Картины и музыка возвышают над бытом и возносят в те выси, где есть вечные вопросы — и очень редки ответы. Выставка повествует о вещах не менее драматических, чем отношения двух незаурядных людей: о переходе от радости жизни 1920-х к смутным предчувствиям 1930-х и катастрофе, разразившейся в 1940-х. Изломанные формы, трагический надрыв картин, казалось бы, отразивших личную драму, служат предвестием главного его полотна — «Герники»: мастер кричит, что прежний мир разрушен...