К 80-летию Эдуарда Лимонова
22 февраля исполняется 80 лет со дня рождения изгоя и классика Эдуарда Лимонова, писателя, сделавшего предметом творчества собственную судьбу со всеми ее смыслами и превратностями.
ЭВЛ, дед и Эди-бэби. Бунтарь, изгой, пророк и мифотворец, а по выражению Эммануэля Каррера, человек выдающийся судьбы и биографии, этого мнения о себе, впрочем, не разделявший. Бытует анекдот, что, услышав этот комплимент от своего французского биографа, писатель хмыкнул: «Хреновая была жизнь».
Насчет хреновой — это как посмотреть. Легендарный и старательно не замечаемый (не секрет, что при жизни его книги мало обсуждали, а интервью с ним откровенно избегали из-за его политической деятельности), Лимонов был человеком-шарадой, человеком-противоречием. Его наследие — и поэтическое, и прозаическое — лабиринт, чьих ложных ясностей, сумрачных закоулков и философских тупиков хватит на тень посмертия, длиною сравнимую с самыми что ни на есть классическими образцами. Хотя, по правде говоря, в факт смерти Лимонова не очень-то верится, он из тех «героев, о ком пишут на заборе — «жив»!
По-декадентски эстетствующий, не чуждый масочности Лимонов с толстовской жесткостью сметал условности. Ворвавшийся в литературу с одиозным, как бы автобиографичным «Эдичкой», во французской редакции озаглавленным неполиткорректно «Le poète russe préfère les grands nègres», он написал грандиозный мировой роман об одиночестве и любви, который ставят в один ряд с «Анной Карениной» и «Коллекционером» Джона Фаулза. Неудачливый ловкач, живущий на эмигрантское пособие с прекрасной и неверной Еленой, он стал первым в своем поколении писателем, не законсервировавшимся, а расцветшим за границей. Искавший себя через образ (все эти кружевные рубахи и туфли на платформе американского периода вошли в анналы стихийного лимонововедения), он нашел этот оголенный нерв провокации.
Ерничавший по поводу Пушкина, называвший его поэтом для календарей, Лимонов явил вполне пушкинский тип литературного героя, сделавшего личностное становление темой творчества. Отточенный как дамасский клинок иронист, горе-инициативщик, не стеснявшийся своих неудач, вдохновенный нью-йоркский бездельник, начинавший день в чайна-тауне и завершавший в бесконечных блужданиях по паркам и авеню, он, как говорят плохие преподаватели литературного мастерства, «писал ногами»: фиксировал, коллекционировал, осмысливал, воспевал, уничтожал.
Характерный пример «отношения к материалу» приводит критик Лиза Биргер в эссе на переиздание романа «Это я — Эдичка»: «Не автобиография, а скорее художественный вымысел, надстроенный на так необходимом советскому человеку чувстве настоящего. Мол, любовь важнее денег, капитализм виновен в убийстве любви, но мы выбираем любовь. А безответная любовь, по-настоящему искренняя, такая, чтобы гореть за кого-то,— это, конечно, «да, смерть!» Но не стоит верить Лимонову до самого конца, ведь и он же сам в 1997 году, повстречав свою Елену на вернисаже, запишет зло и обидно: «21 год тому назад я написал книгу о прекрасной блудливой девочке и даме, чтобы теперь встретить эту старую толстую крейзи».
В этом есть что-то дендистское и опять-таки пушкинское: страстно любил, боготворил и уничтожил — вспомним посвящения Амалии Ризнич или Анне Керн, которая то гений чистой красоты, то вавилонская блудница. Кстати, за Лимонова, как за Пушкина, можно пострадать — помните, как героиня Венедикта Ерофеева говорила: «Я женщина грамотная, а хожу без зубов. Он мне их выбил за Пушкина». Вспоминают, как на вручении премии «Нацбест» один писатель захотел почтить память Лимонова минутой молчания, а другой, видимо, не сочтя того достойным произнесения «великого имени», предложил покинуть зал или получить с ноги...
Впрочем, склонный к пророчествам писатель предсказывал свое посмертное величие.
— Вы могли умереть великим и непримиримым русским писателем, а вы умрёте человеком, о котором многие говорят: дед уже не тот, — безжалостно заметил ему в разговоре один журналист, ныне признанный иноагентом.
— Я и умру великим и непримиримым русским писателем — был ответ. — Я даже с вами не готов смириться. Я всегда не слушал других и правильно делал. И шёл своим путём, и я считаю, что ни разу не ошибся. Все депутаты моего времени, писатели ушли к Господу Богу и куда-то там рассеялись, задымились и исчезли, и их нет. А я по-прежнему есть, по-прежнему актуален, а когда меня приберёт Господь, как говорят, я буду ещё более актуален. Это факт. И будут читать все мои книги. А больше никого не будет.
Большое видится на расстояние, и порхающий на французских ножках лимоновский стиль переживет, наверное, почти всех коротко знаменитых сегодня авторов, как он пережил литературу своих сверстников, слово бы не заметив ее. Но и писатели, делающие предметом творчества сам факт своей судьбы, еще будут появляться. Русский человек в своем развитии — говорили о Пушкине. Таков и Лимонов.