Главный концептуалист Эрик Булатов считает реализмом всякое подлинное искусство
Сегодня в галерее МУМ на Ленинградском проспекте открывается выставка «Формальные отношения» — своеобразный диалог поколений. За молодое отвечает мало пока известный публике Владимир Логутов, за старшее — живущий ныне в Париже Эрик Булатов, один из корифеев советского концептуализма 60-80-х годов. Жив ли сегодня реализм и почему споры вокруг этого направления вновь обострились? Об этом — разговор художника с «Трудом».
— Вы видели картины Владимира Логутова, с которым у вас общая экспозиция?
— К сожалению, я не участвовал в подготовке этой выставки (устроенной Государственным центром современного искусства. — «Труд») и даже не знаю, кто такой Владимир Логутов. Да что Логутов — у меня не было контакта с даже поколением
— К Дню города Москвы 2012 года вы сделали логотип «Лучший город земли». Вы как уже более 20 лет парижанин вправду так считаете?
— Нет, так вопрос ставить смешно. Дело не в том, лучший он или нет. Просто Москва — мой город, я целиком с ним связан. И как бы я ни любил Париж, ни признавал, что он красивее и комфортнее Москвы, моим городом все равно остается Москва. Поэтому, когда возникло предложение что-то сделать для Москвы, я, конечно, не мог отказаться.
— А почему все-таки Париж?
— Там мне удобно и спокойно — никто не дергает. Наверное, для работы это самое лучшее место. Но в Москве я бываю постоянно, и, возможно, когда-нибудь мне все-таки удастся так организовать жизнь, чтобы часть года работать в Москве. Пока не получается.
— Вы слышали историю с премией Пластова?
— Нет, не слышал. Я не пользуюсь интернетом, и о том, что происходит в Москве, узнаю либо по телефону, либо когда приезжаю. А что за премия?
— На самом деле правительство Ульяновской области учредило ее еще три года назад, но в этом году нашлись бизнесмены, которые вложили в премию имени Аркадия Пластова деньги, и ее фонд составил 500 тысяч фунтов.
— Ого!
— А наш министр культуры Владимир Мединский поддержал начинание, сказал, что премия Пластова должна стать аналогом Нобелевки. Но эту премию дают только художникам-реалистам. Как думаете, есть у реализма будущее?
— Это слишком абстрактный вопрос, нужно ведь четко понимать, что такое реализм. В той ситуации, которую вы описали, я примерно представляю, что речь идет о художниках круга Глазунова и Шилова. Но я как человек, давно и серьезно занимающийся искусством, понимаю, что это вообще не имеет никакого отношения к реализму, более того — к искусству в целом. Но если не эти художники, то какие? Социалистические реалисты? Или те, кто на них похож? Если я не ошибаюсь в своих суждениях, то тогда эта история отвратительна — развивать, вкладывать в деньги в искусство, которое уже само по себе — пародия, это ни к чему хорошему не приведет.
— Эрик Владимирович, а вы можете дать определение настоящему реализму?
— Не вижу больших реалистов, чем Пабло Пикассо, Ансельм Кифер или Энди Уорхолл. Любой серьезный художник — уже реалист, ибо так или иначе связан с реальностью нашего существования, он выражает состояние нашего сознания на сегодняшний день. Вот главное условие реализма. С моей точки зрения. А то, в какой форме это выражается — фигуративной или предельно абстрактной, — не имеет никакого значения. Фигуративный реализм сам по себе тоже не плох и не хорош. Вот художники могут быть хорошие и плохие — в любом художественном направлении.
— А что с социалистическим реализмом? Ведь, по сути, это течение было самопровозглашенным — его как директиву для писателей и художников выдвинул Максим Горький на I Съезде советских писателей в 1932 году. Но был ли он на самом деле реализмом?
— Он был изначально фальшивым, особенно в изобразительном искусстве. Соцреализм должен был стоять на службе идеологии и выражать реальность жизни не как велит глаз художника, а как того требует идеология. Что касается формы, то здесь за образец принималось дореволюционное искусство, а отнюдь не Родченко и не Малевич. Хотя в то время в России существовало едва ли не самое крупное художественное явление за всю ее историю — авангард. Но мы должны были подражать искусству имперской России — Репину, Сурикову, при этом выражая старыми формами новую советскую жизнь, и не абы как, а «как надо».
— Но ведь и Репин, и Суриков, не говоря уж о передвижниках, были для своего времени вполне революционными художниками.
— Вторая половина XIX века в России — это засилье академизма, который был страшно фальшив и полностью отрезал искусство от жизни. Передвижников, противостоявших ему, смело можно назвать революционерами — и по форме, и по содержанию. Социалистическим реалистам до них далеко. Если советский художник хотел изобразить что-то критическое, то пожалуйста: есть разрешенные герои — белогвардейцы, кулаки. Нужен трагизм — военные сцены...
— У вас ведь тоже был период реализма, точнее, фотореализма.
— Фотореализма у меня никогда не было, как и соцарта. Например, для фотореалистов подлинной реальностью является не жизнь, а то, как ее увидел бы фотообъектив. Мои картины пространственно строились совершенно иначе, чем фотографии, и смысл их был как раз в этом. Я мог использовать что угодно — коллажи, репродукции известных произведений, фотографии, но организация пространства — это всегда лично мое.