Директор уникального музея-театра в Останкино Геннадий Вдовин делится дерзновенными планами
На этой неделе в Москве проходила знаковая международная конференция «Уникальный памятник архитектуры конца XVIII века дворец-театр в Останкине в контексте международного опыта реставрации и сохранения дворцовых комплексов: новый взгляд на старые проблемы». Перед началом масштабной реставрации в музей-усадьбу пригласили видных представителей мирового музейного сообщества. Важность такого разговора трудно переоценить, как и опыт тех, кто уже прошел между Сциллой планов и Харибдой суровых реалий. Неудивительно, что беседа корреспондента «Труда» с директором музея в Останкино вышла далеко за пределы обсуждения судьбы замечательного памятника.
Геннадий Викторович, конференцию такого масштаба «Останкино» проводит впервые. Будете обращаться к граду и миру?
— Именно так. Знакомить научное сообщество с проблемами, которые перед нами стоят. Такая форма получения информации людям нашего цеха привычней интернета. К тому же мы приглашаем коллег из немецкого Сан-Суси и шведского Дротт-нингхольма, голландских специалистов по реставрации бумажных обоев. Хотим пообщаться с теми, кто имеет опыт работы с деревянными памятниками, особенно с теми, кто уже пережил подобный реставрационный кошмар.
— Бюджет уже известен?
— Только приблизительно. Точные цифры появятся при разработке проектной документации, а это можно будет делать только после утверждения самого проекта.
— Сколько продлится «эпоха Возрождения»?
— Тоже пока сложно сосчитать. Но мэр столицы Сергей Собянин на пресс-конференции в парке «Останкино» сказал: торопиться не будем. Нас это радует — не хочется золотить гнилье и сдавать его под фанфары к какой-нибудь круглой дате.
— Проект реставрации Останкинского дворца начали разрабатывать еще два года назад. Вы довольны результатом?
— Это очень непростая работа. К чести зодчих, они презрели свое архитектурное высокомерие и вникли в наши проблемы. Так что проектом мы в целом довольны. Сейчас он идет на экспертизу. Это займет три-четыре месяца. Если проект утвердят, будет объявлен тендер на проведение работ, а сами работы тогда начнутся будущим летом.
— Многие москвичи опасаются, не постигнет ли «Останкино» судьба «Царицыно», где, как известно, именно золотили гнилье и «поправляли руины новостроем»...
— Чтобы преодолеть «царицынскую фобию», мы работаем в социальных сетях: на страницах музея постоянно докладываем, что происходит. Выиграли грант в номинации «Первая публикация» конкурса «Меняющийся музей в меняющемся мире» фонда Потанина. На эти средства сделаем сайт, где будем рассказывать о реставрации буквально в пошаговом режиме — не просто что делают, а почему на каждом этапе принимается то или иное решение.
— То есть в данном случае полагаетесь на интернет, тогда как повальную компьютеризацию музейного дела вы не одобряете?
— Меня она настораживает. Музей призван дарить человеку чувство подлинника, а мы призываем посетить его виртуально, заменяя подлинник копиями. То есть отдаляем человека от истинного, ведя его к виртуальному. Кому-то и копии вполне достаточно, но чем больше копий мы будем производить, тем больше народа ими и удовлетворится. Но вопреки распространенному мнению, сегодня и молодым виртуальность приелась, не так интересна. Я не раз слышал от хороших, умных мальчишек: «Это для вас компьютер все еще чудо, а мы в этом родились, так что дайте нам подлинное — потрогать, понюхать...»
Это очень важный нюанс. Зачастую власти легко покупаются на все, что модно, дешево и сердито. Гораздо дешевле выложить на сайте картинки, чем реставрировать те же памятники и коллекции, устраивать выставки с неизбежными страховками и транспортировками. Но надо ясно представлять: если эта тенденция победит, это будет одно из самых крупных поражений в культурной политике.
— Кстати, знающий народ с азартом обсуждает проект «Основ» этой самой культурной политики. Вы как к нему относитесь?
— Проделана огромная работа, но я не очень понимаю, что нам, служителям культуры, этот документ даст. Тут действует какая-то цыганская логика — чего этих чад мыть, мы же новых нарожаем! По закону об охране памятников никто никогда не был наказан — даже рублем не поплатился. Направить бы энергию депутатов на то, чтобы заставить работать существующие законы. И не надо говорить, что они несовершенны, — совершенного законодательства не бывает в принципе. И увеличение количества законов не делает существующие лучше. Каков будет статус нового документа?
— По идее он ляжет в фундамент Стратегии развития культуры до 2025 года.
— Какой будет эта стратегия — плохо представляю. Но при нынешнем бедственном положении культуры переводить пар не в турбину, а в свисток вряд ли разумно. За всем этим камланием деньги стоят пока виртуальные. На его основе вряд ли кто-то будет перекраивать бюджет.
— В «Основах» есть отдельная глава о защите русского языка...
— Да не нужно его защищать! Сам справится. Переварит и это англоязычное нашествие, как переварил франкоязычное в XVIII и в первой половине XIX века и немецкоязычное — во второй. Конечно, я с некоторой завистью смотрю на братьев-чехов, которые в свое время сознательно образовывали для иностранных слов отглагольные существительные: самолет — летадло, пароход — плавидло. У них был давний прецедент: театр — дивидло, от слова «диво». Потому и автомобиль можно назвать ездадло или ездидло. У нас Шишков попробовал — не прошло.
— От нецензурщины его тоже защищать не надо?
— Нет! Давайте защитим русский мат от нецензурной брани. Ругаться матом — дело нехитрое. Хитрое дело — говорить на нем. Это такое же достояние русского языка, как и многое другое. И дело не в том, что иногда без него никак. Есть понятия, которые он гораздо емче выражает. Кто такой «чудак на букву «М», нормальными словами не объяснишь. Однажды очень хороший канадский славист сказал, что много лет живет в России, а что такое этот «чудак», понять не может. Я пояснил — это человек альтернативно одаренный: вроде и умен, и образован, а: Он все равно не очень понял. А закон: Ну что, нет у нас проблем, кроме как бороться с курением, матом и охранять русский язык неведомо от кого и чего? При том, что ЕГЭ по русскому наши дети сдают на двойку с плюсом.
— Малограмотность давно уже в порядке вещей!
— На то есть совершенно объективные причины. Минувшие 20 лет были такой плотности и событийности, что в стремлении успеть за происходящим нам было важнее сказать, чем думать о правильности речи. Не вижу я никакой катастрофы — если, конечно, мы не перестанем читать сами и привьем любовь к чтению своим отпрыскам.
— Как?
— А все тем же способом — личным примером. Папа с книжкой — хороший аргумент. Или семейное обсуждение за ужином нового романа. Один юнец страдал-страдал и, наконец, спросил, про что «Живаго»...
— И что вы ему ответили?
— Русский язык лишен глагола «любить». Физический процесс литературно никак не описывается — либо мат, либо технология, либо биология. «Живаго» — мощнейший эксперимент по созданию русской эротической прозы. Без единого матерного слова! Ничего эротичнее у нас нет. «А, — сказал юнец, — тогда я буду читать». Но читать-то надо уметь. Уметь работать с книгой. Много вы сейчас встречаете людей, читающих с карандашом в руках?
— Совсем не встречаю. Но, боюсь, многим разбираться в устройстве текста покажется уже слишком скучным.
— Не думаю. «Как это устроено?» — самый интересный вопрос для человека в любом возрасте и в любую эпоху. На одной «Биб-лионочи» я предложил при библиотеках открывать кружки, где учили бы писать стихи. Через это искушение в определенном возрасте проходит любой — слишком сильна охота к самовыражению. Почему бы ее не использовать? Думаю, не защищать язык надо, а научить им пользоваться.