ПО СОСЕДСТВУ С МЕДВЕДЕМ
В этом дивном месте, где Бирюса кипит на пороге возмущением и только метров через триста успокаивается плесом, живет отшельник из отшельников старовер Петр Абрамович Харин. Ближайший сосед у него - медведь. Люди здесь - гости редкие. Иногда ему кажется, что на всем белом свете, кроме него, никого и не осталось. А лет пятнадцать назад все у него было и большая семья, и дом, и хозяйство. Но когда дети выросли, он сел в лодку и отчалил от общинного берега.
Получается, староверы ушли подальше от мира, а Харин еще дальше - от своих же единоверцев. Отшельника я представлял себе угрюмым нелюдимом, а встретил он меня как родного. Горячую лепешку - в руки. Копченых окуньков - на стол. Чай - в кружку. Тепло - в душу. Легко и спокойно с ним сразу стало. "Монастырь" Харина насчитывает несколько келий. Две избушки и землянка. Все в разных местах построил. "Это для того, - поясняет, - чтобы, когда наскучит, можно было перебраться в другую обитель, как в гости сходить".
Нынешней весной Харину пришлось увидеть небо с овчинку. Еще вечером он ходил в радости - река разродилась ледоходом. А ночью холодным прикосновением разбудила его вода. Будто собака влажным носом в лицо ткнулась.Проснулся - и обомлел, землянка наполовину водой заполнена. Он - в дверь, а она не поддается, будто кто ее подпер снаружи. Потом понял: река стремительно вышла из берегов и придавила всей своей массой и льдом его землянку.
Дверь он еще осенью старательно сделал без единой щелочки, чтобы тепло не выдувало. И теперь, из-за крепости двери этой, Харин оказался словно в подводной лодке. Несколько часов стоял в студеной воде, в кромешной темноте, с поднятыми руками. В одной держал спички, в другой - паспорт. Все, что могло плавать в его землянке, плавало.
Смерти он не боялся. За долгие годы отшельничества успел о многом передумать и постичь то, что большинство как раз и понимает только тогда, когда оказывается на краю жизни и изменить уже ничего нельзя. Душа его пребывала в спокойствии. Бирюса, сделавшая Харина пленником, стала и спасительницей. Вода неожиданно хлынула в образовавшуюся промоину и сама отворила дверь.
А прошлой осенью тот самый "сосед" его навестил. Харина в избушке не было, медведь этой отлучкой и воспользовался. Слопал целую бочку копченой рыбы и, насытившись, убрался восвояси. Зимой они оба "сосали лапу". Каждый, правда, по-своему.
Харин на все эти напасти смотрит через свою простую философию. Жизнь - это дар. Самый нежданный и самый главный. Он счастлив уже тем, что получает его каждый день. Значит, нужно жить этими мгновениями сегодня, сейчас. Жить, а не маяться. И жалость к себе в себя не пускать. Впустишь - как камень на дно утянет.
В тайге он не хозяин и не гость. Такой же обитатель, как звери и птицы. "Только ты не думай, что я святой какой, - спускает меня с небес на землю Петр Абрамович. - И я перед соблазнами мирскими слабость иногда проявляю. Могу, допустим, и выпить с рыбаками".
ЖИТЬЕ-БЫТЬЕ ПО "КОРМЧЕЙ КНИГЕ"
Для бирюсинских староверов никогда не звонит колокол. У них нет священнослужителей и патриарха, они не признают церковную иерархию. Общение с Богом идет напрямую, без церковных посредников. Мужчины в обязательном порядке носят бороды и подпоясывают рубахи. Женщины, выходя замуж, повязывают головы платочком и больше их роскошные волосы никто, кроме мужа, увидеть не может.
Суженого нужно выбрать один раз и на всю жизнь, причем только из староверческого племени. Детей рожают столько, "сколько Богу будет угодно". Аборты запрещены под страхом смертного греха. Водку употреблять вообще-то нельзя - "питие хмельное из мира", хотя свою медовуху делать не возбраняется. Чай, "трекляту траву", тоже не пьют. Курить нельзя, табак - "антихристово зелье". И этот перечень можно продолжать. Кажется, не жизнь, а сплошные запреты. Но живут староверы размеренно и уверенно. Побывал в пяти таежных поселениях. Ни в одном нет ни органа власти, ни участкового милиционера, а порядок есть. Свое житье-бытье выстраивают по "Кормчей книге", написанной еще в XIII веке.
Староверческий житейский уклад однажды пришлось сравнить с современным леспромхозовским жизнеустройством. Деревни Чигашет и Шивера - рядом, в прямой видимости, петухи у соседей запоют - слышно. Но попробовал на ночь лодку с поклажей оставить на берегу, так шиверинские староверы, стыдливо пряча глаза, как будто виноваты в чем, отсоветовали: "Не надо. Худо может быть".
В Чигашете живут обычные православные и атеисты. К ним даже цивилизация в дозированном виде поступает: часа на два в день - электричество и на столько же - телевидение. Есть школа-девятилетка. Подобие магазина. И, конечно, сопутствующие цивилизации атрибуты - воровство и пьянство. Не послушался я совета, кое-что оставил на берегу. Утром - как корова языком слизнула...
В чисто староверческих Луговой, в Усть-Кайтыме и Бурном двери на замки не закрываются. На берегу оставляй что хочешь - не пропадет, проверял на собственном опыте. Воровство здесь - грех, поэтому ничего и не крадут. И не из-за того, что руку отрубят или на кол посадят, а просто "потому, что нехорошо это". Так мне объяснили.
Живут староверы общинами, в которых уважительно-бережно объединяются отдельные личности. Спрашиваю: "Кто у вас главный?" - "Да нет у нас никого", - отвечают. - "А наставник есть?" - "Есть, - говорят, - но это же не главный". Наставник у староверов - самый почитаемый праведник. Если его избрали - честь большая, но не привилегия. Наставник может всех созвать помолиться, посоветоваться. А вот права командовать не дано. У староверов нет кумиров, тщеславие отсутствует. Потому что к власти отношение особое: помощи от нее не принимай и все своим трудом добывай.
Удивляться здесь нечему - все беды и страдания, болезни и несчастья приходили к ним из греховного мира. И жив еще непримиримый принцип:"С табашником, со щепотником, с бритоусом и со всяким скобленым рылом не молись, не дружись и не бранись". Хотя нынешние времена для староверов исключительные - никаких претеснений.
И из одной посуды с вами действительно многие есть не будут, вы - "из мира". Молодежь от этого уже отходит, а старики хорошо помнят, как из-за таких общений с чужим человеком мор от болезней начинался. Вот и оберегаются до сих пор. Но все это компенсируется такой удивительной роскошью гостеприимства, что вы даже обидеться не успеете - и тут же душевно оттаете. Так было по всей Бирюсе...
Староверы хотя и не от мира сего, но и не святые. Видел среди них и тех, кто украдкой покуривал, и тех, кто медовуху без меры потреблял. Рассказывают, как в Шивере бабку-староверку застукали за подпольным смотрением телевизора. Правда, насчет телевидения в канонах ничего не прописано, но старики считают, что "ляктронна душа в ящике развращает" и настоящей никогда не заменит, а потому и телевизор смотреть, и радио слушать не подобает.
А крепкий молодец Федор Харин, сын Петра, у которого уже четверо своих детей, все пытал меня про компьютер. Что за штука такая и не могут ли через нее людьми с другого конца управлять?
Получается, староверы при лучине сидят, но и к мирским достижениям понемногу примериваются. Без проблем в их жизнь вошли и тракторы, купленные в складчину, и бензопилы, и моторы на лодках. Старец из Луговой Павел Никитович Мартюшев не скрывает, что, если кто газету с оказией привезет, читает с удовольствием. И новости по радио слушает. Ну а потом грехи замаливает.
БЛАЖЕННЫЙ ЛАПТЕВ
Откуда он взялся, я так и не понял. Зашли во двор - никого. И вдруг как из-под земли вырос: ни дать ни взять - вылитый старичок лесовичок. Приземистый. На голове, словно шляпка подберезовика, ветхий накомарник. Рубаха с прорехами. Смотрит, как на базаре покупает - с хитрецой и лукавинкой.
Я ему сразу за здравие, а он спиной ко мне, словом ощетинился: "Че пожаловал-та?"
Вот так я попал к староверу-мельнику, который, как и полагается, живет на самом отшибе деревни. Это о нем, Леониде Кирилловиче Лаптеве, мне еще за добрую сотню километров до его обители бирюсинские староверы рассказывали всякие истории. Будто расхаживает он по деревне в дерюге. С валенком на одной ноге, с сапогом - на другой и в шапке задом наперед. Идет и встречных разговорами на душевную прочность проверяет. Да еще и мысли всякие крамольные без оглядки высказывает. Кто-то о нем прямо так и сказал: "Блаженный, что с него возьмешь".
- Вот если бы ты мне веревку привез, - подает голос Лаптев, - тогда дело бы было. А так что с тобой о мельнице разговаривать...
- ?!
- А ты не смотри на меня худо. Дурак я и есть дурак. Речку вот - и ту в честь меня прозвали.
Насчет названия - чистая правда. Дом Лаптева стоит на берегу Дураковки. Даже на некоторых картах это наименование прописано.
- Ох, беда-то. Вишь, живем жалеючи, - начинает причитать Лаптев. - Даром что мельница есть. А квашню состряпать не из чего, чтоб хлеб испечь. Робить не могу, старый стал. Коня нет. Все на корове приходится возить. И дрова, и сено, и назем. В избу зайди - нищета...
Неожиданно замечаю, что позади меня, на крылечке, как на галерке, расположились все лаптевские домочадцы. А сам Лаптев, получается, перед нами, как на паперти.
А в избе действительно - небогато. Посередине - русская печь, по бокам - лежанки, в уголке - икона. Все. Аскетизм. Больше взгляду не на чем остановиться. Но эта жизнь при лучине, отрешенность от мира - сознательный выбор Лаптева. Он относится к числу самых набожных староверов, которые в уходе от соблазнов видят свое спасение.
Пока топаем на мельницу, спрашиваю Лаптева о его отношении к тем немногим староверам, которые начали получать пенсии.
- Недобре это. Грех. За таких поклон не ложат. Но кажен про себя живет.
Спрашиваю не случайно. Жена его перед этим с сожалением обронила: "Сын-то, Андрей пособие начал от власти брать". Лаптев об этом молчит. Ну и я больное не трогаю.
Он идет, прихрамывая, одна рука подвисает. Двадцать лет назад изувечил его медведь. Ранил косолапого кто-то из пришлых, он и начал мстить человеку. И хотя староверы медвежатину не едят - нужно было идти добывать зверя. Только не Лаптев подкараулил медведя, а медведь Лаптева. Собаки даже тявкнуть не успели, когда он выскочил из-под валежины. Но на небесах Лаптева, видно, еще не ждали, выстрел приятеля отодвинул смерть. Та злополучная встреча произошла на берегу Дураковки. Позднее здесь же он поставит свою мельницу.
Почти вся она сделана из дерева. Плотины нет, Дураковка - речка быстрая, и силы течения вполне хватает, чтобы крутить лопасти колеса. А когда молоть нечего - вся конструкция поднимается воротом над водой. Поначалу даже редуктор был в виде веревочных передач. "Мучился всяко", пока налаживал. А затем Лаптев "выехал в мир" и в Кирсантьеве раздобыл "нужну железяку", а на берегу нашел "дуру таку" - подшипник. За день теперь мешок зерна перемолоть - "ерунда делов".
Я чувствую, как Лаптев хочет выплеснуть свою гордость, похвалиться умением, да сдерживает себя. Смирен должен быть старообрядец. Поразительно, но делал он свою мельницу без всяких чертежей, по памяти.
- Видел я ее в Дубчесе, в детстве, когда там старцы жили, - поясняет Лаптев и неожиданно начинает говорить резко и отрывисто, как топором рубит: - Ох, была там мельница! Красива. Шестистенна. Отец Симеон, мой дядя, делал. Мастер - не чета мне. А потом нечистики заявились. Нас в обход пустили. А сами позади с огнем. И давай все жечь, рушить. Зарево стояло...
Лаптев уже не старичок-лесовичок. Бунтарь с поднятой головой:
- Зачем жечь? Зачем?! Красота така. Все огнем погубили. И дома рублены, и постройки. И ветряну мельницу... Это подумать надо... Это ж трудов столько!
Лаптев задыхается от воспоминаний, как от горького дыма. То, о чем он рассказал, случилось в 1951 году на притоке Енисея - Дубчесе. Прослышав, что в таежной глухомани, за четыре сотни километров от ближайших селений "преспокойно живет" большая община староверов, туда направились "особисты" с вооруженным отрядом.
Схваченных людей посадили на сделанные плоты и под конвоем вывезли в сталинскую действительность. Для детей и женщин этот путь закончился выселками. Для мужчин - лагерями, из которых мало кто вернулся обратно. Таежных отшельников, не общавшихся с миром, обвинили в антисоветской агитации и активной подрывной деятельности. Главой "контрреволюционной организации" был назван отец Симеон - Симон Яковлевич Лаптев. А Леньке Лаптеву в 51-м было 10 лет.
- А веревку ты, Христа ради, пришли с оказией, - просит он на прощание, - сети совсем худые стали.
Мы расстаемся на пригорке. Таежная даль открывается завораживающая. С левого берега впадает говорливая Дураковка, с противоположного - речка Родина, а посредине - стремительный, труднопроходимый порог Бурный. Кстати, порог этот раньше звался Дураком - за непредсказуемый характер. Но после того как староверы сумели объездить его, словно дикую лошадь, стал называться по-нынешнему. И если вспомнить о двух известных российских бедах, то с одной таежные люди уже справились, а с другой у них и не было никогда проблем - ввиду полного отсутствия дорог.