Уцелевшую половину романа о дьяволе можно увидеть в «коммуналке» на Зубовском бульваре
В доходном доме Любощинских — Вернадских «поселились» новые жильцы — Михаил Афанасьевич и Елена Сергеевна Булгаковы. В главном здании Музея истории российской литературы имени В.И. Даля открылась постоянная экспозиция под названием «Дневник Мастера и Маргариты». В свое время сотрудники музея, осваивая новое здание, второй и третий этажи превратили в традиционные пространства для сменных выставок, а на четвертом сохранили «квартирный» принцип. Большую его часть предоставили бывшим жильцам этого дома, среди которых немало выдающихся личностей — историк Николай Альбертович Кун (автор знаменитого сборника «Легенды и мифы Древней Греции), врач, писатель и литературовед Викентий Викентьевич Вересаев, философ Борис Александрович Фохт, к которому захаживали в гости Валерий Брюсов, Андрей Белый, Александр Скрябин...
Многие вещи, представленные в постоянной экспозиции «Зубовский, 15: дом науки, литературы, искусства», помнят эти стены, поскольку переданы в музей наследниками знаменитых жильцов. Остальную часть четвертого этажа занимала пятикомнатная квартира под номером 9. В ней музейщики сохранили первоначальную планировку и со временем «поселили» своих любимых авторов. Первыми «въехали» Мандельштамы, за ними — Платоновы, и вот недавно последнюю оставшуюся комнату «заняли» Булгаковы.
Получилась такая «литературная коммуналка» (после революции этот дом, как и все, пережил вакханалию уплотнений) — воплощение остроты квартирного вопроса в Москве 1920-1930-х. Но если оторваться от быта, то под общей крышей таким образом оказались не просто литераторы одной эпохи, но современники, по-разному смотревшие на время, в котором им выпало жить. И эта полифония взглядов и судеб создала совершенно особую атмосферу, очень схожую с той, что клокотала в литературной Москве той эпохи.
Михаил Афанасьевич в этом доме не только не жил, но никогда не бывал, притом музеями в столице никак не обделен. Почему же выбор пал именно на него? «Мы очень долго думали, кого „подселить“ в эту квартиру, — признается куратор выставки Лариса Алексеева. — Предпочтение было отдано Булгакову по двум причинам. Во-первых, еще в 1983 году, когда ни одного булгаковского музея в Москве не было, мы получили из семьи Сергея Шиловского, сына Елены Сергеевны от первого брака, ее секретер, письменный стол самого писателя и книжные полки. Кажется, все просто — есть метры и есть мебель. Но был и второй аргумент — Булгаков не только прекрасно знал Москву, но и много писал о ней. И благодаря ему мы смогли обустроить на месте бывшего коридора символический литературный бульвар. Даже скамейку поставили и указатель „Берегись трамвая“ водрузили. А еще раздобыли редкие хроникальные кадры, снятые одним американцем, долго жившем в столице».
«Москву 20-х годов я знаю досконально. Я обшарил ее вдоль и поперек. И намерен ее описать. <:> На будущее время, когда в Москву начнут приезжать знатные иностранцы, у меня есть в запасе должность гида», — писал Булгаков в «Трактате о жилище».
Маршрут с помощью цветастого «Плана города Москвы» 1929 года можно строить в любом направлении. Вот Наркомпрос на Сретенке в доходном доме акционерного общества «Россия» (самое большое министерство у большевиков), где Булгаков служил секретарем. Арбатская и Пушкинская площади. Дом в Лаврушинском, увековеченный как «Дом Драмлита», в котором так хотелось поселиться самому писателю. Усадьба Герцена на Тверском бульваре, где размещались писательские организации и тот самый ресторан, со вкусом описанный в «Мастере и Маргарите». Дворец Пашкова, Патриаршие, дом Пигита с «нехорошей квартирой»...
Экскурсия будет веселой, поскольку с каждой витрины этого «бульвара» на посетителей смотрят шаржи и карикатуры, в том числе Николая Радлова и молодых Кукрыниксов, без которых не обходилось тогда ни одно уважающее себя издание. Рядом многочисленные фельетоны самого Булгакова, сардоническое остроумие которого оттачивалось в знаменитом «Гудке». Меж ними, будто бы случайно, затесалась скромная тоненькая книжица с пьесой некоего С.М. Чевкина «Иешуа Ганоцри. Беспристрастное открытие истины в 5 действиях, 6 картинах», изданная в 1922 году. А в соседней витрине — стопка пожелтевших листков. Это машинопись «Собачьего сердца» с правками Николая Ангарского, главного редактора альманаха «Недра». Ему повесть понравилась, но: компетентные люди публиковать вещь отсоветовали. Листочки остались у Михаила Афанасьевича, в 1926 году были изъяты при обыске в квартире на Большой Пироговской и возвращены только спустя три года.
После того обыска сам писатель дневники вести перестал. В 1929-м он познакомился с Еленой Сергеевной, ставшей для него всем — музой, сестрой милосердия и, конечно же, летописцем. Благодаря ее дневникам мы и знаем о нем так много. Записи из них — как каркас старинного абажура, того самого — оранжевого, который священен и ни при каких обстоятельствах не может быть сдернут с лампы. Его светом залита крохотная комната, где прижался к стене массивный секретер, свидетель «настоящей верной и вечной любви», и книжные полки притулились к старинному столу, за которым столько всего написано...
Однако главное место на нем занимают не рукописи, а пять хрупких страничек, полных боли и отчаяния, — письмо советскому правительству, перепечатанное на машинке Еленой Сергеевной. «Я лично своими руками бросил в печь черновик романа о дьяволе, черновик комедии и начало романа „Театр“. Все мои вещи безнадежны:» Булгаков действительно разорвал каждую страницу тетради с рукописью пополам, оторванное сжег. Правда, корешок тетради с оборванными листами оставил, и сегодня эта тетрадь притягивает как магнит — располовиненные страницы, исписанные энергичным, летящим почерком.
Рядом источники, которыми пользовался Михаил Афанасьевич, — массивные фолианты «Иудейской войны» Флавия, «Истории Иисуса Христа» Фредерика Фаррара с изумительными литографиями. По соседству — тетради с последующими редакциями. И наконец, заботливо переплетенные номера журнала «Москва» с первой публикацией «Мастера и Маргариты». Эти выпуски до сих пор бережно хранятся во многих семьях, а в некоторые даже аккуратно вклеены фрагменты, купированные тогда, в 1960-е, по цензурным соображениям.
Дневник Елены Сергеевны тоже здесь, под стеклом. 12 февраля 1937 года: «Я узник. Меня никогда не выпустят отсюда. Я никогда не увижу света». 29 февраля 1940 года: «Ты для меня все. Ты заменила мне весь земной шар». История счастливой и горькой любви умещается между этими строками. Ее финал тоже можно свести к одной фразе: «Я обещала ему многое перед смертью. Верю, что я выполню все».