.jpg)
Великую оперную драму в МАМТе спели и сыграли на 4+
Какому из столичных театров, как не Московскому академическому музыкальному, имеющему в составе белькантовую звезду мировой славы Хиблу Герзмаву, замахнуться на «Норму» Винченцо нашего Беллини? После многих лет отсутствия легендарной партитуры на сценах Первопрестольной уже само это название и имя центральной исполнительницы обеспечили нынешней премьере сенсационный интерес.
Вечно актуальный сюжет, где сквозь антураж Галлии I века до нашей эры проступает животрепещущая и поныне тема нравственного выбора между навязанными общественными правилами и голосом сердца: верховная жрица галлов Норма полюбила римского оккупанта Поллиона, тайно родила от него детей, да еще и столкнулась с изменой возлюбленного, увлекшегося ее юной подругой… Все это помножено на изумительную музыку, увенчанную самой великой сопрановой арией мира Casta diva.
А интрига с руководством постановки? Ведь сначала главным дирижером спектакля театр заявлял ни много ни мало – Владимира Спивакова. Бесспорно, одного из крупнейших отечественных музыкантов, но далеко не «своего человека» в оперном театре. Вот было бы интересно услышать его трактовку знаменитейшего шедевра! Увы, не сложилось… Однако те, кто бывал на спектаклях петербургского (впрочем, и европейского, в истоках американского, но по выучке у Юрия Темирканова, Леонида Корчмара и Ильи Мусина, конечно, нашего) дирижера Кристиана Кнаппа, знают: маэстро работает уверенно, осмысленно, стильно практически в любом репертуаре от Моцарта до Шнитке.
Добавим сюда участие опытного тенора Владимира Дмитрука, певшего и в Лос-Анджелесе и в Вене, а также совсем молодой, буквально ворвавшейся на сцены столичных театров (включая Большой) омички – меццо-сопрано Полины Шароваровой (партии римлянина Поллиона и юной галльской жрицы Адальджизы)… От такого исполнения вполне можно ждать тех жарких «искр», за которыми идет в оперу истинный меломан, любитель сильной музыкальной драмы.
Сильную драму нам попытались подать с первых же тактов, с увертюры, ради которой оркестр торжественно вознесли из его ямы на уровень авансцены. И все, казалось, на месте – мятущаяся главная тема, от которой нити тянутся вперед не только в ткань «Нормы», но и к вердиевской «Травиате», к вагнеровскому «Летучему голландцу»; противостоящая ей побочная, предвосхищающая экстатическую лирику того же Верди и даже Брамса… Однако звуковые краски словно подернуты легкой вуалью. Смысл этой сдержанности вскоре прояснится: именно так, бережно подстраховывая (а может, чуть перестраховывая), оркестр «подставит плечо» солистам, которым предстоит сложнейшая работа. Ведь та же Casta diva – отнюдь не кульминация действия: она «обрушивается» на исполнительницу партии Нормы на какой-нибудь 25-й минуте спектакля. После которой еще столько предстоит спеть – напряженный терцет любовного треугольника во втором действии, трагический монолог заглавной героини и ее же дуэт примирения с подругой-соперницей в третьем, наконец дуэт-озарение с изменившим, но перед лицом смерти прозревшим возлюбленным в финале… И все это – в убойном для большинства голосов сочетании бескрайней кантилены и виртуозных фиоритур, которые мало передать технически точно – надо насытить эти головоломные пассажи настоящим чувством. Такое под силу лишь величайшим певицам мира. Не зря говорят, что те из них, кто берется за партию Нормы, соревнуются не между собой, а с Марией Каллас, Монтсеррат Кабалье, а то и с самой Джудиттой Пастой, для которой опера изначально написана.
Герзмава показывает себя в этом испытании как искушенная вокалистка и умелая драматическая актриса. А ее объемный, «горячий» голос (лишь иногда на самом верху чуть теряющий яркость) выпукло оттеняется легким, почти инфантильным вокалом Шароваровой и броской подачей Дмитрука. И все-таки, опасаясь, что это сложно сочиненное единство в самые ответственные моменты может дать трещину и потонуть в оркестровой массе, равно как в обильно сопровождающих сольные партии хорах, Кнапп и «обволакивает» его мягким инструментальным звуком.
Что касается собственно спектакля – с одной стороны, «черно-серо-белое» решение художницы Марии Трегубовой с редкими красочными вторжениями вроде «кровавого подбоя» плащей Поллиона и Нормы соответствует обнаженной формульности сюжета. А гигантский щербатый круг луны (галлы – лунопоклонники), гиперреализм мистического леса и горных круч под пугающее массивными, будто каменные астероиды, облаками делают происходящее похожим на беспокойный тягостный сон. С другой – забавно-современные фигурки туристов в горах поодаль, статуи не то дискоболов, не то пионеров с оторванными горнами (ведь война), луна, бултыхающаяся в море, как громадный пляжный мяч, вместо того чтобы закатиться за горизонт, силуэты лесных зверей, бегающих друг за другом, как Норма за изменившим ей Поллионом и Поллион за зазнобившей его сердце Адальджизой, да и сама «деловитость», с какой театральный персонал меняет декорации прямо на наших глазах – все это придает действию оттенок иронии. Который окончательно закрепляют такие нарочитые на сегодняшней сцене трюизмы, как «фашистская» фуражка Поллиона, кагэбэшно-цээрушные плащи жрецов-друидов и спецназовский камуфляж галльских воинов.
Но помогает ли эта ирония ближе подойти к сути драмы? На мой взгляд, нет. А в сочетании с микшированностью музыкальных красок – наоборот, уводит от нее. Особенно обидно, что в режиссуре Адольфа Шапиро провисает центральный смысловой акцент – когда все ждут от Нормы объявления имени преступника, вступившего в запретную связь с римлянином, и всевластная еще секунду назад верховная жрица галлов вдруг говорит: «Это я». Помню этот момент, например, в спектакле Ковент-Гардена, где Соня Йончева вмиг превращалась из этакой галльской Маргарет Тэтчер в страдающую женщину, которую голос совести и тревога за детей низвергали из судей в молящие жертвы, но тем и возносили на недосягаемую нравственную высоту. Между тобой и героиней в ту минуту не было ни тысяч верст, ни тысяч лет – хотелось протянуть руку и поддержать. А за сердце хватало, как и положено при катарсисе.
В МАМТе – к сожалению, не хватает. Как бы красиво тут ни пели.