За елкой в кондитерскую, а за вином - в аптеку

Как приживались новогодние обычаи

Знаете, какой год стал самым коротким в нашей истории? Да, 7208-й от сотворения мира, который в России, по старинке, встретили было в сентяб-ре. Но уже 20 декабря последовал указ Петра I о том, что отныне Новый год будет 1 января, как в Европе (которая как раз провожала 1699-й от Рождества Христова). И что мы переходим на принятое в христианском мире летоисчисление. Были в указе и подробные распоряжения, как именно надлежит праздновать Новый год. Некоторые из этих нововведений действуют и по сей день, а другие претерпели забавные метаморфозы.

На гравюре XVIII века из коллекции Эрмитажа — «огненная потеха», которую учинили в честь нового, 1700 года. Действом руководил сам Петр I, никогда не упускавший случая поучаствовать в любимом увеселении. Кстати, эту его слабость не раз пытались использовать в своих интересах знать и богатые купцы, устраивая «частные фейерверки». Благо пиротехники хватало: еще в 1680 году по распоряжению царя Алексея Михайловича, тоже большого любителя «потешного огня», в столице открыли «ракетное производство». Так что к концу века в Москве можно было купить все виды фейерверочных изделий, известных в Европе: ракеты простые и шутихи, оставляющие след в виде зигзага, римские свечи (петарды), наземные «фонтаны» и марсовые огни-салюты, огненные шары-бураки и даже рассыпающиеся искрами на воде фонтанчики-дукеры и «прыгающие» огни-квакари.

Конечно, удовольствие было не из дешевых, но и награда немалая: царь заезжал «на огонек» и бывал весьма отзывчив к просьбам доморощенных «фейерверкеров». И все бы хорошо, но в Москве участились пожары. После одного из самых крупных, в июле 1699-го, когда сгорел почти весь Китай-город и кварталы Белого города между Неглинкой и Яузой, последовало строжайшее повеление Петра I запретить стрельбу и запуск ракет в Москве людям любого чина. Фейерверки в городе отныне могли устраивать только «сертифицированные», то есть царские пиротехники. Ослушников, даже самых знатных, доставляли в Стрелецкий приказ, где им грозила порка батогами, а за второй «привод» — отправка на вечное поселение в недавно отбитый у турок Азов, вместе с семьями.

И только на Новый год было сделано послабление. Как сказано в указе, «когда на большой Красной площади огненные потехи зажгут: по знатным дворам, боярам и окольничим, и думным, и ближним людям, полатного, воинского и купецкого чина, из небольших пушечек, буде у кого есть, и из нескольких мушкетов, или иного мелкого ружья, учинить трижды стрельбу и выпустить несколько ракетов, сколько у кого случится». Ракет, ружей и пушечек, видимо, «случилось» предостаточно: по свидетельству датского посла, в Москве в ту ночь «было так светло, что можно узнать знакомых лиц, и так шумно, что нельзя никого их услышать».

Этот и другие новогодние фейерверки, а также сцены решающих сражений в Северной войне со шведами (1700-1721) и другие важные события непременно запечатлевали на гравюрах. Которые, по приказу царя, направляли ко всем европейским дворам «для прославления викторий русского оружия и прочих одолений». «Фигурные листы», то есть гравюры и офорты, вывешивали и в Москве: в Немецкой слободе (немцами тогда называли всех иностранцев, не знавших по-русски, то есть «немых») и в Гостином Дворе.

Вот про Гостиный Двор стоит сказать подробней — тем более что он тоже упоминается в «новогоднем» указе Петра I...

Первоначально эта картина Жерара Делабарта называлась «Вид старой площади у Гостиного Двора» (1795). И хотя торговые ряды справа — вовсе не Гостиный Двор, тот находился по соседству, занимая, со всеми своими постоялыми дворами, складами и присутственными помещениями целый квартал между улицами Ильинкой и Варваркой, сути это не меняет. Красная площадь осталась таким же оживленным местом, каким была и в начале века, когда здесь устраивали фейерверки. Ну разве что ее чуточку благоустроили: масляные фонари на чугунных столбах, обновленные торговые ряды (прообраз нынешнего ГУМа). Но все то же кипение разношерстной публики, та же торговля вразнобой, те же извозчики и купцы, включая иноземных (которые, кстати, в XVI-XVII веках вообще могли останавливаться только на Гостином Дворе: так за ними и уследить было легче, чтоб не вздумали торговать в розницу, да и все пошлины и сборы разом взыскивать). Неудивительно, что именно Гостиному Двору, находящемуся в эпицентре этой ежедневной городской круговерти, в «новогоднем» указе Петра I отведено заметное место.

В частности, предписывалось «на Гостине дворе и у нижней аптеки» размес-тить образцы, в соответствии с которыми москвичи, «в знак нового столетнего века», будут устанавливать сосновые, еловые можжевеловые деревца у себя дома и на улицах. «Людям скудным» предлагалось «каждому хотя по ветве вороты или над храминою своей поставить».

Сказано — сделано! «Образцовые» елки к 1 января были установлены, причем обе в Гостином Дворе, считавшемся тогда, по отзывам иностранцев, «наилучшим зданием во всей Москве» (это он на рисунке 1720 года). Одно дерево поставили перед Посольским приказом: показать иноземцам, что на Руси тоже знают приличные обычаи. А второе — перед аптекой, которая, как и Посольский приказ, располагалась в Гостином Дворе (крайнее строение справа на том же рисунке).

Надо сказать, что аптека эта, открытая в 1672 году, была первой в России, где разрешалось «продавать всякие спирты, водки и прочие лекарства людям всяких чинов» (еще одна, в Кремле, обслуживала только царя и приближенных, а та, что у Никитских ворот (1682), — пациентов первого гражданского госпиталя). С рецептами проблем не случалось: не только болящие, но и лекари в XVII веке были уверены, что «без вина лекарство хотя и давать, но в том пользы мало бывает, лекарству только трата». А судя по тому, что ежегодно Аптекарский приказ расходовал на изготовление всевозможных «водок», то есть спиртовых настоек — коричной, гвоздичной, анисовой, померанцевой, цветочной и прочих — порядка 60 тысяч литров «вина» (вот тут как раз имеется в виду водка в привычном для нас понимании), целительное спиртное, вероятно, помогало иногда и без лекарств! Особенно на Новый год.

Так что старт новой традиции явно не остался без внимания множества зрителей из числа посетителей аптеки. Но все же до времени, когда елка действительно стала хозяйкой новогоднего торжества, было еще далеко...

Вот такая картинка была размещена в газете «Голос» в 1878 году. Как видим, новогодняя елка стала уже вполне привычна. А ведь почти весь XVIII век ее у нас не хотели впускать в дом — ни на Рождество, ни тем более на Новый год, празднование которого после Петра I сошло на нет. И только владельцы кабаков и трактиров упорно ставили в декабре зеленое деревце на крышу и не снимали целый год: она, по сути, стала эмблемой питейных заведений.

И лишь в начале XIX века отношение к елке стало меняться, причем все началось, как у нас водится, сверху: ежегодные праздники для детей и племянников императора в Зимнем, елки в богатых дворянских домах:

Первыми на тенденцию отреагировали кондитеры: в их заведениях появились чудесные, уже украшенные конфетами, леденцами и прочими сладостями деревца. Стоили они недешево, в наших ценах по 10-15 тысяч рублей, но спросом пользовались. А когда в 1840-х открылись елочные базары, елка и вовсе стала доступна многим. Москвичи даже состязались друг с другом, кто украсит ее поярче.

А.Ф. Кони вспоминает, как в 1850 году маленький мальчик на замечание матери — дескать, даже не знаю, кто это (о пришедшем с праздничным визитом господине со множеством орденов и значков на груди), ответил: «А я знаю: это елка». Традиция прижилась...