Валентину Яковлевичу Курбатову исполняется 80
Замечательный критик и мыслитель, тонкий ценитель и защитник русского языка и духа — без него отечественную литературу последних десятилетий уже трудно представить. А еще он так пристально и трепетно всматривается в себя и нас, в жизнь, пролетающую мимо, что это отражение в его письмах и «Дневнике» и само становится литературой. Попробуйте, вчитайтесь.
Писатель Виктор Конецкий называл его матросом (а Курбатов и был мат-росом, служил на флоте 4,5 года — телеграфистом, наборщиком и даже заведующим корабельной библиотекой). «Мат-рос, может, я умер? Ни одна собака не позвонила (на 60-летие). Смотри, матрос, пропус-тишь пароход:»
Но матросом я Курбатова не застала. Давным-давно знаю его именно таким — графичным, черно-белым. Не просто подтянутый и застегнутый на все пуговицы (буквально!) — только белоснежный пасторский воротничок на фоне глухой черной безрукавки и черного же пиджака. Не могу представить его в цвете. В этом его дисциплина и самоорганизация, особый эстетизм, сродни средневековому. А кружком стриженные серебристые волосы?
Какой контраст на фоне прос-тецкого, словно топором рубленного, взъерошенного Астафьева! Или того же Распутина, сливавшегося обличием со своими прибайкальскими земляками: Почему сравниваю с ними? Мне кажется, большая часть жизни Валентина Яковлевича Курбатова складывалась в плоскости: церковь, Астафьев, Распутин, Ясная Поляна: И еще — какой-то он идеальный: деликатный, выдержанный, иногда даже кружевной.
Можно, как это принято в преддверии юбилеев, восхищаться талантом писателя. Но это сродни тому, как какая-нибудь домашняя курица в «Фейсбуке» оценивает какую-нибудь личность: «Такая умничка!» И от этого «умничка» спятить можно. Нет уж. Выскажу простую мысль: Курбатова читать не просто хорошо, легко и радостно. Его читать полезно, потому что он пробуждает в тебе все самое лучшее. То, что в тебе было и есть, но под натиском жизни отошло на задний план.
А еще я удивляюсь его интонации. Не только той трепетной, с едва уловимой дрожью, с которой он говорит, выступая на людях или по телевизору. Голос в какой-то момент начинает звучать как струна, натянутая настолько, что вот-вот лопнет. Но и обо всех этих его малюсеньких, как божьи коровки, междометиях. Вот, например.
30.12.15 Милая Гуля! А вон волхвы уже вышли с дарами смирны, алоэ и золота (кротости, любви и бессмертия) и Вифлеемская звезда уже взошла над елкой, чтобы вести нас к свету Рождества. Подпояшемся и вперед! И опять поверим, что «возсия мирови свет разума», хотя мир изо всех сил торопится погасить этот свет. И все-таки света и света!
Обнимаю Вас. Ваш В. Курбатов.
И Александр Сергеич с няней.
12.01.16 Эх, значит, не напечатаете? Ну и ладно. Пойду искать, где оскорбленному есть чувству уголок.
06.12.16 Кхм: Гуля, совсем было разучился писать. И даже хотел «завязать».
31.12.16 Ну вот куда он, Гуля, летит сломя голову? Куда они все летят — эти числительные?
Запись 1996 года (об Астафьеве)
Самое-то тяжелое, что подошла старость, что надо «манатки» свои художественные собирать, а смысл-то и не открывается. Зачем живет человек? Зачем рождается? Неужели только для смерти? А дети далеко и умерли, а внуки не продолжают дело и не цепляются за прочное духовное знание деда. Завещание надо писать, так ведь это только про имущество — а надо бы отойти в мире, знать, что за землю и мысль оставляешь. Покоя нет. Стержня нет. Народ держит, бабушка держит, но уж насилу держит, додерживает. Как он будет войну дописывать, на чем устоит? К старообрядцам хочет. Чует, что там сила и правда, но, боюсь, своей церкви не пройдя, ту не поймешь, народ к ней не прицепишь.
26 сентября 2006 года
Все меньше различаю искусство — неискусство. Все слипается в ровной срединности. Один получше, другой похуже, но кажется, могут в другой час поменяться местами, потому что оттенки зависят только от твоего душевного состояния: сегодня повеселее, завтра погрустнее. Мощное дыхание ушло, а на уровне комнатного существования все одинаково. Один погромче, другой потише. Но все комната.
8 января 2011 года
Слушаю Анну Герман. Все знаю, а слушаю как впервые. Потрясение сердца. Что это было? Только сейчас я понимаю Конецкого, который говорит радисту, уставшему в море слушать в рубке одну и ту же Герман, которую просит поставить Конецкий, и смеющемуся над В.В., что она выше его на голову и у нее обувь 43-го размера: «Дурак, я бы пешком прошел по водам, если бы она еще была жива, чтобы поцеловать край ее платья». Вот и я бы сейчас на коленях пришел. Чтобы так петь, надо так жить. Неужели было время, когда можно было так петь? Куда все делось? И как жить, зная, что этого уже не будет?
28 января 2016 года
Вот я прожил 76 лет. И что понял в жизни, в людях? Какие мог бы прошептать сыновьям слова, чтобы они держали их в памяти и нет-нет вспоминали и говорили: как был прав наш старик! Ни-че-го!.. И не от трусости, а оттого, что всегда был дитем уличного контекста (какое бы ни стояло время) и только подтвержал «правду» этого контекста. Всю жизнь кивал. И так особенно было смешно, что кивал «независимо» в своей нарядной стилистике, так что будто бы был свободен и даже временами «смел».
28 января 2017 года
Сокуров «умоляет» президента спасти украинского оператора Сенцова: «милосердие выше справедливости». Миронов (во время вручения ему премии) всовывает президенту письмо с просьбой отвести обвинение от Серебренникова, спасти «свободу творчества»: Оба (Сокуров — Миронов) презирают империю, и оба валятся государю в ноги, как несчастные подданные под колеса кареты императора с «просьбишкой»:
29 мая 2018 года
Словно впервые увидел: длинноногие соседки выводят длинноногих дочек на прогулку на новеньких самокатах. За ними бегут маленькие собачки с бантиками на макушке. Счастливая самодостаточная жизнь. Сейчас подойдут к своему лексусу, бросят самокат в багажник, откроют дверцу собачке и дочке. И покатят в супермаркет подкупать на вечер йогуртов и мюслей. Чего тебе от них надо? Какого народа ты ищешь? Они и есть народ, и жизнь, и будущее. А тебе пора вон. Не на покой, а именно вон, чтобы не отнимал воздух и счастье своим брюзжанием и поиском каких-то идей, кроме всеобще потребных сегодня инноваций и инвестиций.
1 декабря 2018 года
Шекспир, сказавший «весь мир — театр, и люди в нем актеры», знал, что говорил. И потрясенный Арсений Тарковский почти испуганно смолкал, открывая, что «:когда мы умираем, оказывается, что ни полслова не написали о себе самих, и то, что прежде нам казалось нами, идет по кругу спокойно, отчужденно, вне сравнений, и нас уже в себе не заключает».
Вот почему, наверное, каждый писатель на склоне лет, иногда с опаской заглядывая в свои книги (как там все с твоего нынешнего, всегда, кажется, более умудренного порога?), с благодарным изумлением открывает, что все, что казалось только своим, личным, «нас уже в себе не заключает», а живет само. А ты был только «голосом из хора» и этим «хором» и был жив.