Евгений Водолазкин - о новом романе «Чагин» и человеческой памяти
В издательстве «АСТ» (Редакция Елены Шубиной) вышла новая книга Евгения Водолазкина «Чагин» — роман о выдающемся мнемонисте, то есть человеке с уникальной способностью запоминания, которого мучает неподвластный ему дар. Память, время — излюбленные темы писателя, которым в той или иной степени посвящены все его романы, от «Лавра» до «Оправдания Острова», — находят здесь иной поворот. Главный герой — архивист, сотрудник Городской библиотеки Санкт-Петербурга Исидор Чагин — не только не способен ничего забыть, но не может отделить реальность от вымысла, а собственный опыт — от чужого.
— Мне показалось, что одна из основных тем «Чагина» — соотношение реальности и фантазии как «нас возвышающего обмана». В этом есть нечто в духе Владимира Соловьева и Павла Флоренского: мир должна преображать красота, даже если это означает уход в мечту. Схожая тема прослеживалась в ваших предыдущих книгах, «Авиаторе» и «Оправдании Острова». Эти романы для вас связаны?
— Если интересуешься историей — а я исследовал древнерусские и переводные исторические тексты тридцать с лишним лет до того, как стал писателем, — приходишь к пониманию памяти в широком смысле, памяти как таковой. Потому что история — это память, и каждый человек имеет свою личную историю, которая важнее всемирной, поскольку всемирное и глобальное входит в личное как ее составная часть. В какой-то момент я стал задаваться вопросом: а что такое память? Что в ней остается, насколько она равна событию? Я пришел к выводу, причем, на самом разном материале, что представления об одних и тех же событиях часто очень отличаются. Не потому, что кто-то вынашивал злой умысел по искажению действительности, а потому что такова особенность памяти — она избирательна. И запоминаем мы не механически, а творчески. Память всегда творит событие по-своему, поэтому мы не можем быть уверены, что исторические события, описанные современниками, имеют непосредственное отношение к тому, что происходило на самом деле.
— Интересно, что в этом романе вы использовали разные повествовательные стратегии, переводящие главного героя, вполне земного и совсем недавно покинувшего этот мир человека, в область мифа. Читатель не взаимодействует непосредственно с Чагиным, но постоянно видит его чужими глазами: сначала младшего коллеги, архивиста Павла Мещерского, разбирающего бумаги Исидора после его смерти; затем об Исидоре рассказывают его соседка Ника и друг-актер, выступающий под псевдонимом Григ. О нем размышляет и специалист по гражданской обороне Николай Иванович — и полностью или частично придумывает его историю.
— Прием стороннего наблюдателя — это иллюстрация к избирательности человеческой памяти, ведь Чагин всякий раз предстает разным, то есть нечто общее в его облике есть, но вектор восприятия зависит от оптики. В романе даны точки зрения четырех человек, изложенные в разных жанрах. Вероятно, это единственная литературная возможность исследовать миф. Потому что мнемонист Чагин, как и все люди, наделенные выдающимися способностями, до определенной степени — миф. Он был мифом даже до того, как создал мифологическую поэму «Одиссей», где переосмыслил свою биографию. Кто такой Чагин, до конца и не ясно. Окончательная точка, в которой сходятся все нити, это читатель, и он сам составляет представление о герое и в каком-то смысле — о самом себе.
— Нечто подобное происходило в романе «Оправдание Острова», где в условиях вымышленной европейской цивилизации все исторические процессы происходили как на ладони, а читатель узнавал об одних и тех же событиях то от лица средневекового хрониста, то от современного французского режиссёра, снимающего фильм о далеком прошлом. Исторические персонажи появляются и в новом романе — например, археолог Генрих Шлиман, открывший Трою.
— Да, и я неспроста пишу о нем так подробно. Это был совершенно удивительный человек. В свое время меня потрясла его история, я о нем много читал. Шлимана считали патологическим лжецом, поскольку он не только сочинял какие-то выдумки для окружающих: он описывал их в дневнике — вот что самое удивительное. Для Шлимана это была форма замещения действительности, которая его не вполне устраивала, но он не мог ее изменить. Археолог мечтал открыть Трою и хотел это сделать на основании Гомера, хотя всем серьезным ученым его времени было понятно, что невозможно найти реальную точку на карте на основании мифа. Миф ведь — вне времени и пространства. Удивительной наградой человеку, по-настоящему умевшему мечтать, стало открытие Трои. Хотя, если уж до конца разбираться со Шлиманом, он не совсем случайно ее нашел. На самом деле была пара-тройка людей, которые не исключали того, что Троя находится под холмом Гиссарлык в Турции. Шлиман был знаком с этими догадками, но, конечно, только лишь догадки не могли бы его заставить бросить все свое состояние на эту экспедицию. В конечном счете он был действительно вознагражден за силу своей мечты.
— Как Генрих Шлиман связан с вашим героем?
— Чагин становится жертвой своих мнемонических способностей: в какой-то момент им начинают интересоваться компетентные органы, и дело кончается предательством. Чагин, по сути, оказывается жертвой. Потом он всю жизнь раскаивается и хочет избавиться от своего дара. Когда реальность становится для него невыносимой (а от Исидора отворачивается даже любимая девушка), он уходит в мир мечты, начинает писать поэму «Одиссей». Это символ дороги, ведущей в никуда. Когда-то в романе «Лавр» я писал еще об одном таком полумифическом лице — об Александре Македонском, своего рода тоже Одиссее. Когда Александр пытался сформулировать ответ на вопрос, куда и зачем он идет, он не придумал ничего более толкового, чем «видети хощу край земли», как это передается в древнерусском переводе «Александрии». Цель, прямо скажем, далекая от прагматики, но она вела не только его, но и огромное количество людей через всю Евразию. У Александра был путь, но не было цели. Одиссей — это метафора пути, и Чагин сочиняет новый путь — не такой, каким он был.
— Может ли быть осмысленным путь, кроме крестного? Обычный человек идет наудачу, просто чтобы идти.
— В чем-то я с вами соглашусь. Возьмем две истории: большую, всемирную, и — личную. У всемирной истории, если вдуматься, цели как таковой нет. У разных народов и социальных групп есть свои задачи, у каждой из них имеются свои векторы. На поверку оказывается, что цель в истории достижима с большим трудом, поскольку все векторы редко соединяются в одном направлении. Более осмысленное явление — это история человека, потому что человек обычно представляет свою цель. Большинство из нас идет к ее достижению, но и здесь возникают проблемы. Людей и целей много, и одни цели мешают другим, отсюда — постоянные столкновения, борьба, ревность и другие нехорошие чувства. В итоге у человека не получается пройти свой путь так, как он хотел. На самом деле идеальная жизнь могла бы состояться только в вакууме, но в вакууме трудно дышать.
— Можно ли что-то посоветовать людям в сегодняшней ситуации, когда страсти накалены до предела?
— Я избегаю давать советы. В данном случае скажу о том, как представляю дело для себя. Собственно, я уже начал говорить об этом в связи с романом. Если ты не можешь повлиять на события большой истории, влияй на малую, на свою собственную. Здесь ты тоже не полностью хозяин — это надо признать, но степень влияния больше. Мне кажется, что надо сохранять свой стиль. Не буду брать какие-то могучие категории — например, совесть. Понятно, что надо стараться действовать по совести. Но, чтобы не впадать в пафос, ограничусь понятием стиля. Стиль — это уже очень много. Стиль — может быть, наиболее непосредственное и яркое выражение человека. В момент, когда окружающие пытаются перекричать друг друга, усердствуют в дозволенном и пребывают в состоянии крайнего возбуждения, очень важно говорить негромким голосом и не пользоваться несвойственными тебе лексическими пластами. Внешне это вроде бы не Бог весть что, но на самом деле значит очень много. Это род духовной гигиены — не делать того, за что тебе потом будет стыдно.
— Опасный путь, потому что, когда человек сохраняет свой стиль, он, как правило, подвергается нападкам.
— Вы совершенно правы: всё так, как вы говорите, но если отказаться от этого, то тогда человек начинает разрушаться внутренне, а это уже необратимо.