.jpg)
Летописца суровой советской эпохи до сих пор почему-то считают детским писателем
150-летие Михаила Пришвина мы будем отмечать только в январе. Но в его доме-музее в деревне Дунино под Звенигородом (филиал ГМИРЛИ имени Даля) уже открылась выставка фотографий, сделанных писателем в 1930-е. «Светопись Михаила Пришвина» отражает едва ли сотую часть его огромного фотографического наследия. Для того чтобы показать все, понадобилось бы пространство размером со столичный Манеж — после Михаила Михайловича осталось более 2 тысяч негативов.
Часть снимков органично вписаны в постоянную экспозицию музея, дополняя фотографии, висевшие на стенах этого уютного дома еще при жизни хозяев, — любимые собаки, лесные опушки, пронизанные солнечным светом, осенние паутинки, усыпанные жемчужинками росы. Для Пришвина природа была тем самым смыслом жизни, который у человека не отнять даже в самых горьких обстоятельствах.
В 1906 году он принес в издательство свою первую книжку «В краю непуганых птиц» и выложил перед редактором собственноручно сделанные снимки, которые должны были стать иллюстрациями. Тот удивленно спросил: не художник ли автор по основной специальности? Автор оказался дипломированным агрономом, вернувшимся из путешествия на Север. Фотоаппарат ему одолжил случайный попутчик. Впечатления от поездки пробудили давние воспоминания, и он решил написать книжку в память о самом первом путешествии в своей жизни и посвятить ее тем, кто разделил с ним захватывающее приключение.
...Юного Мишу неудержимо тянуло на волю из тесных гимназических коридоров. С учебой не ладилось, его дважды оставляли на второй год — в первом и в третьем классах. В четвертом, запоем проглотив «Всадника без головы», он подбил троих приятелей бежать в Америку. Достали лодку, запаслись провизией и даже ружьем. Но, проштудировав карту, поняли: до Америки на такой посудине не доплыть. «Велика беда! Поплывем в Азию!» — решили беглецы. Настигли их только к исходу второго дня. Мишины друзья обрадовались — проголодались, очень хотелось домой. И только упрямец Пришвин ни за что не соглашался вернуться.
Из елецкой альма-матер его, надерзившего учителю географии, отчислили на следующий год с волчьим билетом, закрывавшим путь во все российские гимназии. Что, однако, не помешало юноше успешно окончить агрономическое отделение философского факультета Лейпцигского университета. И осуществить-таки детскую мечту о путешествиях. Из каждой поездки он привозил метры отснятых пленок. Правда, собственный фотоаппарат смог приобрести только в 1924 году.
Три десятка фотографий, уместившихся в маленькой комнате, некогда служившей хозяевам дома кухней, представят посетителям совершенно неожиданного, не хрестоматийного Пришвина. Сделаны они в 30-х, во время писательских командировок на великие стройки первых пятилеток. Михаил Михайлович от таких поездок не отказывался, но никогда не ездил с «группой товарищей» — всегда один либо с сыном. Снимал то, что считал важным и интересным, а не то, что демонстрировали «инженерам человеческих душ» приставленные сопровождающие.
«Фирменный стиль Пришвина, как это бывает у фотографа-профессионала, определить нельзя, — считает Яна Зиновьевна Гришина, заведующая домом-музеем писателя. — Его снимки разнооб-разны: репортажная съемка, индустриальный и ландшафтный пейзаж, галерея портретов известных, неизвестных и даже маргинальных личностей, эксперименты с тенью и светом, ракурсами, крупным планом, высокой точкой съемки, перспективой. У него нет постановочных снимков, он выхватывает из жизненного потока кадр за кадром, и фотография оказывается в одном ряду с записной книжкой и дневником».
.jpg)
Сбитые колокола Троице-Сергиевой лавры, заключенные Соловков, строители Уралмаша, измученные ломовые лошади на фоне уходящих ввысь металлических ферм... Трудно поверить, что все это снято детским писателем. В детсаду нам читали «Осеннее утро» и «Лисичкин хлеб», в пятом классе мы открываем «Кладовую солнца» — и этого достаточно, чтобы Пришвин навсегда остался для нас автором занимательных историй про птичек и зверушек. О существовании главного труда писателя — многотомных дневников — многие и не подозревают.
И неудивительно. «За каждую строчку моего дневника — 10 лет расстрела», — не без черного юмора гласит одна из записей. В годы репрессий у Пришвина стоял чемоданчик, собранный на случай ареста. И даже после смерти писателя его вдове Валерии Дмитриевне удавалось публиковать лишь скупые фрагменты. Только в конце 80-х, в эпоху наступившей вдруг гласности, в собрании сочинений Пришвина избранным страницам дневников было отдано два тома. Без купюр и изъятий их начали издавать в 1991 году. На публикацию всех 18 томов ушло 26 лет.
Михаил Михайлович начал вести дневник в 1905 году. Боль от утраты первой любви была слишком сильна, но не было друга, которому можно излить душу. Мысль поделиться пережитым с бумагой пришла на вокзале в ожидании поезда. Поначалу записи велись от случая к случаю, но через несколько лет это стало ежедневным ритуалом. Он вставал до рассвета, «на темнозорьке», как называл писатель эту пору, и заносил в объемистую тетрадь все, чему стал свидетелем и участником. О чем думал, с чем не мог смириться. Записывал все как есть, с небывалой для той поры откровенностью. А в результате 120 тетрадей вместили почти полвека — от первой русской революции до смерти Сталина.
Писатель никогда с ними не расставался. Верил, что рано или поздно это можно будет опубликовать. Он и Россию не покинул после революции потому, что считал себя обязанным вести летопись. Когда в 1946 году был куплен дом в Дунино, заветные тетради и папки перекочевали из московской квартиры в Лаврушинском переулке сюда, подальше от посторонних глаз. Ящики, в которых они хранились, так и стоят в столовой.
Когда Михаила Михайловича не стало, Валерия Дмитриевна, не веря в долговременность оттепели и опасаясь за судьбу пришвинских дневников, решила сделать в саду тайник. Тетради и папки она собиралась запаковать в клеенчатые пакеты и запаять их в специальных металлических ящиках. По счастью, предосторожности оказались излишними, а ящики так и остались стоять в крошечном кабинетике Валерии Дмитриевны.
Благодаря ей дунинский дом превратился в музей на общественных началах. Сюда приходили поклонники творчества писателя, помогали по хозяйству, устраивали литературные вечера. А самые преданные были допущены к заветным дневникам, чтобы помочь подготовить их к публикации, пусть и казавшейся неосуществимой. Некоторые из них, как Яна Зиновьевна Гришина, и сегодня берегут пришвинский дом, не давая остыть угольям в его очаге.
А я, уходя из пришвинского дома, думала о тех, кто сегодня вот так же старается запечатлеть свои мысли и впечатления уже о нашем времени — тревожном, сумрачном, мало располагающем к откровенности.