Пенсионеры мирового значения

Музей русского импрессионизма проверил отечественных авторов на влияние Запада

Во все времена хороших учеников поощряли. Вот и в России Императорская академия художеств награждала лучших воспитанников правом на зарубежную поездку — разумеется, с целью усовершенствования. Это о них, академистах c 1840-х годов до Мировой войны — выставка «Отличники» в Музее русского импрессионизма (МРИ).

Состав пестрый, отчасти звездный. Иван Айвазовский, Николай Ге, Генрих Семирадский — выпускники 1830–1860-х, к рубежу веков уже сами мэтры и классики. Исаак Бродский, Константин Горбатов, Борис Кустодиев — из Серебряного века. Чем ближе к 1917-му, тем больше имен полузабытых: тот умер молодым, этот покинул Россию, а кое-кто из подававших надежды закончил соцреалистом. Почти забыты дарования Михаила Демьянова, Ефима Чепцова или единственной среди пенсионеров дамы Елены Киселевой, дожившей в эмиграции почти до 100 лет, но забросившей кисти после смерти сына. Так выставка перерастает в мемориал. Тем более масштабный, что картины прибыли в Москву из двух десятков музеев и частных коллекций, начиная от столиц (из Третьяковки, ГМИИ и Русского музея) вплоть до Архангельска, Краснодара, Омска, Твери.

Что ж, раз уж заграничные экспонаты нам теперь заказаны, мы в закромах найдем неведомые собственные. Тем более то, что нынче предъявил МРИ, — это работы, привезенные прилежными академистами из зарубежных вояжей. А привозили они немало: Академия требовала не менее одного полотна в год. Но главным, разумеется, было само приобщение к всеевропейскому контексту, вхождение в международное братство профессионалов, овладение современной творческой проблематикой. Так русское искусство обретало законное место в кругу старых и новых школ Европы.

Кураторы позиционируют проект как «одно из первых исследований, посвященных пенсионерским поездкам 1870—1910‑х годов». И впрямь, тема требует жестких рамок, иначе пришлось бы начинать обстоятельный рассказ с таких классиков, как «русский Каналетто» Федор Алексеев, «Великий Карл» Брюллов, Александр Иванов или Орест Кипренский.

Практика обучать перспективные кадры за границей распространилась в России с середины XVIII века и продолжалась до той поры, пока большевики не закрыли Императорскую академию, а питомцев ее не заперли за железным занавесом. Первыми же поехали в Европу в 1760 году архитектор Баженов и живописец Лосенко. В пенсионеры (от слова «пенсион», а не «пенсия»!) попадали в основном обладатели большой золотой медали Академии. Согласно ее уставу, поездки длились от трех до шести лет. Дольше всех оплачивали пребывание за рубежом мастерам исторической живописи. Порой пенсионеры просили увеличить сроки — вспомним, как долго рождались «Последний день Помпеи» или «Явление Христа народу». Оба грандиозных полотна были привезены в Петербург, успев произвести впечатление и на западных зрителей. Император Николай I добивался, чтобы Брюллов написал нечто столь же грандиозное также на русскую тему, но «Осада Пскова» не стала удачей. Ну а несчастный Иванов даже не узнал, что его «Явление Мессии» (другой вариант названия знаменитейшего полотна) купил один из великих князей: художник умер вскоре по возвращении в Петербург.

Большой диапазон выставки — от николаевской эпохи до Первой мировой — позволил очертить как эволюцию русского искусства, так и смену арт-приоритетов. В 1840–1850-е академисты стремятся в Италию, на руины Рима, изучают античность и Ренессанс, с энтузиазмом пишут этюды под ярким южным небом. К той поре относится прекрасный холст Айвазовского «Часовня на берегу моря». Помимо Италии он посетил Францию, Англию, Голландию и Испанию, снискал известность как один из лучших маринистов Европы, общался с Гоголем, Ивановым, англичанином Тернером... Его картину «Хаос», показанную в Риме, приобрел папа Григорий XVI и велел повесить в Ватикане. В Париже Айвазовский после выставки в Лувре получил золотую медаль французской Академии, а в Амстердаме — звание академика. Вот вам и сын базарного старосты из провинциальной Феодосии!

Со второй половины XIX века Меккой художников становится Франция. Два однокашника, Поленов и Репин, то мирно пишут натуру в патриархальной Нормандии, то пылко штудируют Париж. Это еще не город импрессионистов, однако ветер перемен уже задул над Сеной. И не считайте паломников из Петербурга робкими провинциалами. Недавние выпускники не только учатся, но и дерзко выставляют свои работы на Салоне, хоть это и запрещено Академией.

Аристократ Поленов находит себя в Европе, где благодаря Тургеневу посещает салон Полины Виардо, берет у нее уроки музыки. Но прежде всего увлекается мастерами барбизонской школы и под влиянием Коро учится работе на пленэре. Репин же, самородок-разночинец, попадает во Францию уже сложившимся мастером. Путешествие начинает с Вены, где на Всемирной выставке экспонируются его «Бурлаки на Волге». Из Парижа он привезет две важные работы. Одна из них написана нехотя, но неожиданно принесет успех: эскиз «Садко» заметил в парижской мастерской Репина будущий император Александр III, пожелав видеть и итог. Художник в тот момент успел охладеть к замыслу, но — заказами великого князя не разбрасываются. Не лучшее, хотя эффектное, вполне в духе парижского Салона, произведение Репина многих восторгает и сегодня. А тогда, по возвращении в Россию, за «Садко» автор был удостоен звания академика.

А вот в «Парижское кафе», в отличие от сказочного «Садко», Репин вложил много чаяний, стремясь отразить дух времени, передать удивление вольными нравами Европы, а заодно решить сложные задачи композиции. Но живой сцены, как у новаторов-французов, не вышло. Однако теперь это полотно, купленное за миллионы, украшает частный музей одного из олигархов, а на выставке нам достались репинские эскизы из парижских кафе и улиц да прелестная «Украинка» в национальном костюме — дань увлечения этнографической темой.

Рассказ идет о многих судьбах, порой блестящих, порой трагических. Не всякий пенсионер успевал возвратиться на родину, кто-то и умирал в поездке. Под конец истории ИАХ редкие везунчики, успевшие попасть за рубеж после Мировой войны, вытянули счастливый билет, позволивший им избежать русской смуты. Так, Александр Яковлев, о революции узнавший в Пекине, к родным пенатам не вернулся. Показавший в Париже серии работ из поездки по Дальнему Востоку, а затем из экспедиций в Африку и Азию под эгидой фирмы «Ситроен», создавший большой портрет балерины Анны Павловой, этот «отличник» добился успеха, но в 50 лет умер от рака. Зато его племянница модельер Татьяна Яковлева, французская возлюбленная Маяковского, дожила до 1990-х.

Неплохо теперь известен и Василий Шухаев, друг Яковлева со студенческой скамьи, спутник в путешествии по Италии, соратник в борьбе за место под парижским солнцем. В роковом 1914-м на Капри друзья начали работу над двойным автопортретом «Арлекин и Пьеро». Автопортрет в одиночку закончил Шухаев лишь полвека спустя в Тбилиси, куда этого неоклассика привела судьба репатрианта и лагерника. Родина и из самого дальнего далека продолжала манить своих посланцев, вот только не всех, решившихся на возвращение, встретила ласково.

P.S. До 21 мая вас ждут «Отличники» в Музее русского импрессионизма.