От церкви - к его дому, обычной деревенской избе, которая на тихой улице Щетинкина среди прочих выделяется разве что мемориальной табличкой, появившейся аккурат к грустной дате. Внутри - тесно, от суетной, все больше пишущей и снимающей братии не развернуться. Самые близкие надолго здесь не задерживаются - дом без Астафьева раз и навсегда стал для них пустым, неуютным. Впрочем, другие, молодые люди, а то и вовсе маленькие ребятишки, обязательно будут приходить сюда еще и еще раз - рассматривать корешки его книг да удивляться: отчего это такой простой, по-соседски понятный "деда Витя" стал известным писателем и прославил их Овсянку на весь мир?
Старые соседи, попривыкшие к набегам астафьевских знакомцев и почитателей, вроде не удивляются особо ничему - а все равно по поводу происходящего сильно любопытствуют. Валентина Федосеевна Воробьева, или, как ее кличут здесь все, баба Валя заняла пост на углу дома, и даже ядреный мороз не может согнать ее с места. Она с большой охоткой общается с проходящим людом, про Виктора Петровича готова говорить без устали.
- Ох и хороший был человек - пока жива, буду его поминать и помнить. Всегда мне чего-нибудь да подмогнет. То дровишек привезет, то огород вскопать - самой-то уже тяжело - людей найдет. "Вот, - говорит, - пускай они тебе копают, а я с ними рассчитаюсь". Живем-то мы рядом, в доме его бабушки Екатерины Потылицыной, а во второй половине тетка его обитала - Апросинья, тоже Потылицына. Дом стоит давным-давно, скоро он нас придавит. Виктор Петрович все спрашивал: "Ты там не замерзаешь?". Да ничего пока, отвечала, но скоро буду. Огурцы первые поспевали, я ему обязательно котелок накладывала - он радовался: "Ой, Валентина, спасибо". Молоко все время брал, кашу себе варил. Бывало, спрошу - где банка-то из-под молока? "Да помоет ее кто-нибудь, потом отдам, а то у меня рука в банку не пролезает", - объясняет и смеется. Песни очень любил петь ранешные, старинные, мы теперь их и не знаем. Они с другой теткой - Нюрой частенько вдвоем пели. Идет мимо нас, я интересуюсь: "Откуда вы, Виктор Петрович?" - "У Анны был" - " А че делали?" - "Ой, песни пели" - "Так выпили хоть?" - "Да нет, так, на сухую и пели".
- Он очень простой был, никогда не гордился, что известный писатель, - пристраивается к разговору другая соседка Валентина Николаевна Столбцова. - Помню, сидят женщины на бревнышках, сетуют ему: "Виктор Петрович, мы тут все одинокие, а к тебе столько мужчин приезжают, ты бы нам выделил хоть одного". Он рукой машет: "Да разве это мужчины? Они же тяжелей ручки в руках ничего не держали. А вам надо, чтобы и тяпку поточил, и дров наколол". Вышел как-то за ограду - в футболочке, в трико, как обычно ходил, футболка - тесноватая, в обтяжку. А рядом мой внук Пашка на велосипеде катался, он к нему подъехал, да вдруг и говорит: "Деда, а чего это у тебя живот такой большой?". Виктор Петрович аж крякнул: "Ох, Паша, видимо, пирогов много ем". А познакомились мы, когда он этот домик только-только купил. И бабушка рядом жила, и тетя Проня, которую он в "Последнем поклоне" описал, там у нее дети потерялись. Вообще обо всем писал, ничего не таил - и как мама умерла, утонула, кольцом за бревно зацепилась, и о своем тяжком, сиротском детстве... Эта деревня, это место ему очень дороги были, никакого другого дома, дворцов там каких-то, он никогда не хотел. На новых русских сильно ругался: они, дескать, вырубают деревья, ранетки старые, строят себе хоромы - и живут в них только летом. Потому Овсянка и пустеет. Говорил, что строительство двухэтажных, трехэтажных особняков вообще бы запретил, хотел, чтобы среди домиков только библиотека возвышалась.
Тогда, 25 лет назад, Виктор Петрович крепко подружился с дочкой Валентины Николаевны - пятилетней Мариной. Они с девочкой да молодой, резвой собачкой часто гуляли по берегу Енисея. Пожилой человек и ребенок, на удивление многим, сразу нашли общий язык и многочисленные темы для обсуждений. Марина и родителей своих с писателем познакомила, когда он привел ее домой. Гостеприимно зазванный в гости, Астафьев приметил во дворе вишневое дерево - и тут же получил в подарок саженец. Та вишня хорошо у него прижилась, давно выросла. Выросла, стала взрослой и Марина. Она родила двоих детей, а на старшего, Пашку, Виктор Петрович возлагал особые надежды, именно ему советовал попробовать начать писать.
"Наша деревня знаменита на весь мир тем, что в ней родился, вырос и жил известный писатель Виктор Петрович Астафьев. В Овсянке у нас все друг друга знают, естественно, и я знаю о Викторе Петровиче не только по книгам, передачам и фильмам, - пишет 12-летний Паша Метелкин. - Тетка Виктора Петровича Апронья была подругой моей бабушки. Наша знакомая баба Валя Воробьева живет напротив дома Виктора Петровича. Однажды Астафьев попросил ее побелить ему печку, а она позвала меня пойти с ней.
Пока баба Валя управлялась с печкой, я рассматривал дом Виктора Петровича. Дом Астафьева очень маленький. Многие, кто приезжает к нам в деревню, долго его ищут, не могут найти, потому что считают, что у такого известного писателя должны быть хоромы. Но Виктор Петрович очень любил этот маленький дом, очень любил топить печку, хотя она часто дымила. В зале лежала шкура бурого медведя, я немного ее испугался, но Виктор Петрович сказал: "Не пугайся, он свое отжил". А еще спросил: "Ну что, Пашка, нравится читать книги?". Я пожал плечами. "Книги надо очень любить, без них я просто бы пропал", - пояснил он. Я снова пожал плечами: "Да у меня с русским плоховато, ошибок много делаю". - "Да ты не бойся ошибок, мне тоже Мария Семеновна в этом деле помогала. Я вот хочу книгу для детей написать, про собаку. Как думаешь? Да ты не бойся ошибок, пиши. А то я помру, кто писать в нашей Овсянке будет? Так что не подводи, я на тебя надеюсь".
Баба Валя к этому времени закончила побелку, и Виктор Петрович пригласил нас к столу. На нем стояла кастрюля со щами, сваренными Виктором Петровичем, солонка, хлеб, сало, чеснок, сметана, купленная у тети Кати Потылицыной. Кушать я хотел, но отказался - нужно было бежать домой. "Заходи, Павлуха, когда время будет, большой привет бабушке", - сказал Виктор Петрович. Вечерами, проходя мимо домика Астафьева, я часто видел, как допоздна горит свет. "Тихо, - говорила мне баба Валя, - не зли собак, вишь, писатель пишет". Я долго думал об Астафьеве и его книге. Может, он и пошутил тогда, только я с этого времени стал понемногу писать".
Это письмо сейчас хранится в библиотеке-музее Виктора Астафьева, новое здание которой, высокое и красивое, в Овсянке появилось, тоже благодаря ему. Если все будет хорошо, Пашкина проба пера будет опубликована в книге читательских откликов "Наш последний поклон", а там, глядишь, и дальше дело у него пойдет. В библиотеке, кстати, в день памяти накрыли поминальный стол, за ним собрались друзья и знакомые, по русскому обычаю выпили по рюмке. И начали вспоминать, плавно переходя от тоски и печали - к улыбке: так, случалось, сам Астафьев легко менял настроение.
- До сих пор в ушах стоит крик жены Марии Семеновны, когда год назад, в начале шестого утра, у нас дома раздался звонок, - рассказывал председатель Красноярского отделения Союза кинематографистов Александр Михайлов, - на одной площадке с нами живет внучка Полина, у нее не было телефона, надо было сообщить. И вот - год прошел, а мне все кажется, что Виктор Петрович куда-то уехал, что вообще это не о нем. Сегодня зашел в домик в Овсянке - и услышал его голос, как слышал тот же голос много раз на киностудии документальных фильмов, где он бывал частым гостем. То, что студия стала известна и в стране, и за ее пределами - это только благодаря Виктору Петровичу, он благословил. В 1986 году у нас вышли два очень жестких фильма - "Плотина" и "Госпожа тундра". А в гостях у Астафьева в это время были Валентин Распутин и Владимир Крупин, и вот они втроем приехали фильмы смотреть - практически это была премьера. Когда в зале включили свет, Виктор Петрович ко мне обернулся и сказал: "Саня, я знаю, что у вас эти фильмы нигде не пройдут. Что надо сделать? Мы тут - три мужика, не последние в этом государстве, может быть, чем-то помочь вам сможем". Были написаны письма и в ЦК, и в Госкино - и фильмам открыли дорогу, они стали призерами международных фестивалей. А Виктор Петрович из какого-то отцовского чувства вступил в наш Союз, хотя это не столько ему, сколько нам надо было.
- Последняя встреча с Виктором Петровичем у меня была примерно за месяц до его смерти, - вспоминает писатель Эдуард Русаков, - он уже находился в очень тяжелом состоянии. В первые минуты настроение у него было подавленным, но прошло совсем немного времени - и оно поднялось, возникло впечатление, что все наладится, исправится. Духом он всегда оставался очень бодрым. Мало того, что всем интересовался, обо всем расспрашивал, Астафьев ухитрялся ко всему присматриваться, на все реагировать. В тот день он мне говорил: "Знаешь, я вчера выглядывал в окно, так соседи - из этих новых русских, после евроремонта всю кучу мусора взяли и в окошко повыкидывали. У себя в квартире сделали конфетку-сказку, а дерьмо свое людям на головы повывалили". Я тут же вспомнил статью Астафьева "Мусор под лестницей", которую он написал лет 15 назад. То есть ничего не изменилось - только приобрело еще более гротескные и причудливые формы. А Виктору Петровичу все время, до конца, хотелось что-то писать, творить. Он переживал, что задуманная повесть о собаке "Приключения Спирьки" у него так и осталась ненаписанной - пытался на диктофон что-то наговаривать. Несколько эпизодов этой повести мне потом пришлось как бы редактировать - это была какая-то фантасмагория. Поначалу очень не хотел этого делать, думал оставить все как есть, даже без запятых - сплошной поток сознания. Но потом, когда стал вчитываться, я увидел, что его художественное чутье, зоркость - они и здесь никуда не делись. В повести, не то что недописанной - недосочиненной, недодиктованной, к которой не прикасалась его рука, все равно есть огромное количество ярких деталей, воспоминаний о том, что было давным-давно. Причем он не просто помнит, он помнит мельчайшие подробности - тараканчиков каких-то, куски осыпавшейся штукатурки, в общем, бог знает что - и все это сочно, выпукло. И во всем чувствуется жажда писателя - зафиксировать, остановить, желание - еще раз испытать радость, наслаждение от творчества.
...Овсянка помянула большого писателя, хорошего человека и доброго соседа тихо, без гульбы и пальбы. Все они, такие разные, будут помнить о нем долго - пока сами живы.