Простых театров в природе не существует. Авторский театр непрост вдвойне, плюс — трагичен по определению, поскольку его бытие намертво приковано к жизни Мастера, его создавшего. Таганка, дважды покинутая своим основателем, много лет жила и выживала его спектаклями, но витальная сила даже самой гениальной постановки не бесконечна. Директор театра Ирина Апексимова начала свой второй таганский сезон с ревизии репертуара. Отныне в списках не значится 21 постановка, в том числе «Братья Карамазовы», «Живаго», «Театральный роман», «Медея» и еще пять любимовских спектаклей.
Театральное сообщество — и без того сплоченностью не отличающееся — раскололось в очередной раз. На тех, кто стремится во что бы то ни стало спасти от забвения наследие ушедшего Мастера, и тех, кто отчаянно пытается спасти от небытия живой все еще театр. Масла в огонь добавило роковое совпадение: приказ об обновлении репертуара появился аккурат к двум датам — дню рождения (30 сентября) и дню смерти (5 октября) Юрия Петровича. И жесткость самого приказа тут же вменили в вину нынешнему руководителю театра, упустив почему-то из виду, что и прежний ни сентиментальностью, ни даже демократичностью не отличался.
Однако если снять пену эмоций и проанализировать сухой остаток, то решение Ирины Апексимовой не только правильно с точки зрения ведения театрального дела, но и абсолютно этично. Спектакль, идущий без постоянного режиссерского контроля, со временем деформируется, даже если удается полностью сохранить авторский состав актеров. И чем дольше он идет, тем дальше уходит от изначального замысла постановщика. Пока есть сборы, худрук или штатный режиссер театра периодически выполняют подгонку на живую нитку, как это сплошь и рядом происходит в театре с постановками гастролирующих звезд, сразу после премьеры отбывающих восвояси.
Беда в том, что с авторскими, выверенными до миллиметра спектаклями такой фокус не проходит! Даже в том случае, когда за подгонку берется режиссер выдающийся, — чему примеров в истории мы видим тьму. Да и о сохранении актерских ансамблей, которые для каждой постановки подбирались Юрием Петровичем с ювелирной точностью, речь давно уже не идет: ряды таганской гвардии неумолимо редеют, а это актеры, так сказать, штучной выделки, которым адекватной замены нынче не сыскать, сколько ни ищи.
Значит, новый режиссер, новые исполнители и: имя Любимова на афише? Что из этого выйдет, предугадать нетрудно. Восстановления-возобновления редко бывают настолько удачными, чтобы выдерживать беспристрастное сравнение с первоисточниками, так что лавров к посмертной славе Любимова они вряд ли добавили бы. Но и окажись реанимированные спектакли вполне жизнеспособными, те, кто помнит и любит Таганку иных времен, абсолютно искренне вознегодуют: «Это — не Любимов!» А новообращенные поклонники театра, скорее всего, останутся в недоумении, подобно персонажу старого анекдота, разочаровавшемуся в Карузо, репертуар которого ему напел сосед Вася. Что будут чувствовать непосредственные участники такой реанимации, которым не укрыться от праведного гнева ревнителей традиций, — вопрос тоже далеко не праздный.
На афише нового таганского сезона здравствуют «Добрый человек из Сезуана», «Мастер и Маргарита» и «Онегин», «Горе от ума» и «Антигона». Но рано или поздно пробьет и их час. И если уж говорить о наследии Мастера, то сохранение — пусть частичное — декораций, костюмов, реквизита, рабочих материалов самого Юрия Петровича, воспоминаний людей, причастных к созданию его спектаклей, и зрителей — вот достойный выход из положения. Вопрос о создании музея Ю.П. Любимова поднимался не раз, и он не из разряда таких уж неразрешимых.
И в самом театре забывать отца-основателя никто не собирается. В будущем году таганцы будут отмечать его 100-летие. Ищут режиссера для спектакля-посвящения. А Ирина Апексимова мечтает устроить большую гастроль — провезти еще живые любимовские спектакли по стране. Но нынешняя Таганка — это больше не любимовский театр. Истина горькая, но непреложная. И стилизовать ее «под Любимова» — безнадежная затея. Авторский почерк не тиражируется! «Школа Рембрандта» — это все-таки не сам Рембрандт и Хан ван Меегерен — не Вермеер. Театр ищет свой путь и делает это с упорством, достойным уважения, учитывая перманентный ремонт-реконструкцию-переоснащение, отсутствие художественного руководителя и тяжкий шлейф не столь уж давних скандалов.
«Жизнь после смерти» для авторского театра складывается по-разному. Самый счастливый из возможных исходов — обретение нового лица с необщим выраженьем, причем процесс этот порой затягивается на годы, если не на десятилетия. У ефремовского МХАТа (как ни относись и к самому Табакову, и к его театру) и гончаровской Маяковки, подхваченной Миндаугасом Карбаускисом после арцибашевского безвременья, это получилось. Эфросовская Малая Бронная долго блуждала в потемках, но даже с приходом Сергея Голомазова неповторимой индивидуальностью похвастаться не может, хотя из аутсайдеров уже выбилась. Плучековская Сатира, унаследованная Александром Ширвиндтом, до сих пор отчаянно борется за существование и жива во многом только благодаря преданности зрителя своих золотых времен.
Но и при самом благополучном исходе метаморфоз, при самой неоспоримой харизме лидеров ни один из этих театров уже не является в точном значении слова авторским. Эпоха авторского театра в России закатилась. А для рассвета время еще не настало.