В Мариинском театре состоялась одна из самых ожидаемых премьер сезона — постановка оперы «Бориса Годунова» под музыкальным руководством Валерия Гергиева и в сценической версии британского режиссера Грэма Вика (см. его эксклюзивное интервью «Труду» 15.02.2012). Посмотрев спектакль, обозреватель газеты лишний раз убедился, что пытаться актуализировать Пушкина и Мусоргского — примерно то же, что пробовать сделать повыше гору, занеся на ее макушку полный мешок камней: труд огромный, итог сомнительный.
То, что предложит Вик, можно было бы угадать с закрытыми глазами: толпа на площади в современных одеждах, свирепствующий ОМОН, Борис, надевающий царскую мантию поверх серого «номенклатурного» костюма… Сейчас на Западе подобным образом ставят чуть ли не каждую русскую оперу, сюжет которой хоть
Выбирая из множества редакций «Бориса Годунова», лидер Мариинского театра обратился к первой — авторской, написанной Мусоргским в 1869 году. Это тем интереснее, что долгие десятилетия она была практически неизвестна даже специалистам, так как следы ее «растворились» при подготовке композитором второй редакции 1872 года, и лишь в ХХ веке музыковедам удалось ее восстановить. Оркестр у Гергиева звучит ясно и мягко. Одним из козырей постановки стало исполнение роли Бориса Евгением Никитиным — певцом из числа лучших
Но все же ради чего предпринималась нынешняя сценическая трансформация «Бориса Годунова»? Что в опере Мусоргского стало точнее, острее от того, что реплики «Митюх, а Митюх, чего орем?» — «Вона! Почем я знаю» — произносятся не бородатыми мужиками, а современными гопниками? И так ясно, что это настолько же об организованных Кремлем 400 лет назад «народных изъявлениях в поддержку царя», насколько о сегодняшних митингах различных сил, где согнанный активистами народ на 90% безразличен к происходящему — «безмолвствует», что гениально предрек нам на века Пушкин.
