В нынешнем году исполнилось 30 лет с выхода на экран одного из самых ярких фильмов времен перестройки — ленты Василия Пичула «Маленькая Вера». В главной роли героя-любовника тогда снялся студент театрального училища Андрей Соколов, тут же ставший секс-символом той бурной эпохи: А у нас есть новый повод остановиться-оглянуться: в состоявшейся на днях премьере в Театре Наций Андрей Соколов сыграл главную роль в спектакле «Утопия», поставленном Маратом Гацаловым по пьесе Михаила Дурненкова. Герой Соколова — бизнесмен из Москвы, решивший в глубинке возродить любимый бар под названием «Утопия». Мечта этого мужчины — хотя бы на день вернуть атмосферу давно ушедшей юности. Перед премьерой актер рассказал «Труду», почему он согласился участвовать в авангардной постановке и знакомо ли ему чувство ностальгии.
— Андрей, спектакль «Утопия» во многом экспериментален, вас в таких проектах видеть непривычно...
— Все началось со звонка руководителя Театра Наций Жени Миронова, предложившего мне прочесть пьесу Михаила Дурненкова. Для меня это был новый автор — и открытие. Пьеса покорила сразу: написана шикарно, характеры яркие, сюжет азартен. Отказываться от такой хорошей современной драматургии было бы глупо. Дурненков много чего в ней зашифровал, в пьесе постоянно открываются новые слои.
— Дурненков и режиссер спектакля Гацалов молоды, они ровесники. А вы человек уже другого поколения. Трений не возникало?
— Не сочтите за напыщенность, но возраст в искусстве вообще не имеет значения. Вспомните Лермонтова или Есенина — а сколько они прожили. А по поводу трений: Мне посчастливилось сниматься у целой плеяды режиссеров (например, у Эльдара Рязанова, Владимира Мотыля, Зиновия Ройзмана), про которых говорили, что с ними трудно работать. Для меня это звучало странно, поскольку мое ощущение от работы с ними было невероятно позитивным. Вот и Марат Гацалов для меня новый режиссер, из другого поколения, но земля слухами полнится — а слышал я о нем только хорошее. И, похоже, мы с ним одной группы крови.
— То есть работается вам вместе над «Утопией» легко и радостно?
— Радостно — да, а вот легко — это не про наши репетиции. Поначалу было очень тяжело даже чисто физически. Персонажи в постановке практически все время пребывают в положении лежа. А зрители видят наши отражения над сценой в огромном зеркале. Такое решение спектакля я встречаю впервые (поклон Марату и художнику Ксении Перетрухиной). Актерам не то что двигаться, но и говорить сначала было затруднительно. Но со временем все это обрело чрезвычайно интересную форму, а еще огромным плюсом стали оставленные на полу лишние килограммы.
— Ваш герой хочет восстановить свое любимое кафе в точности таким, каким оно было в 90-е. А вам чувство ностальгии свойственно? Вспоминаете ли вы, к примеру, свой дебют в «Маленькой Вере» и все, что с ним связано?
— Конечно, я ведь живой человек. В молодости, как бы она ни складывалась, была беззаботность, которой сейчас не хватает. Со временем начинаешь ценить свой жизненный багаж, относишься с благодарностью к любому опыту. После «Маленькой Веры» прошла целая жизнь, но прошлое всегда вспоминается в радужном свете. Даже неудачи. Например, я много лет занимаюсь хоккеем, и вот как-то сидим с приятелем, вспоминаем события 20-летней давности — и просто взрываемся от хохота, вспоминая, как ему на одном из матчей полоснули коньком по лицу. А тогда уж точно не до смеха было...
— Про «девяностые» до сих пор говорят с обязательным эпитетом «лихие». Вы с этим согласны? Да, для многих артистов это были нелегкие времена, но, кажется, не для вас?
— Мои «девяностые» были разные, но, в общем-то, могу сказать, что мне повезло. Я все время снимался, иногда за год по четыре-пять картин было. В 1994-м участвовал в первом в своей жизни театральном эксперименте — спектакле Андрея Житинкина «Игра в жмурики». Сюжет очень жесткий и страшный, действие происходило в морге. И практически все время со сцены звучала ненормативная лексика, персонажи выдавали такие многоступенчатые изыски: Зрители первые пять минут испытывали шок, но потом понимали, что психологически все оправданно. Мы с этим спектаклем объездили почти весь мир.
— А где места вашей молодости?
— Я родился и вырос в Замоскворечье, но оно сейчас совершенно другое. Среди особо памятного мне, например, «Апельсин» — дом на Ленинградке жуткого оранжевого цвета, который время от времени перекрашивали. И возле него назначали свидания. Еще помню плавучий ресторан «Бургас» — очень по тогдашним временам крутой, он стоял у «Ударника» на противоположной стороне Москвы-реки. Мы с родителями жили неподалеку. А когда я стал постарше, часто ходил в «Арагви» на Тверской. Это был шик — если швейцару десятку не дашь, даже не мечтай туда попасть.
— Вам вообще, похоже, свойственен риск. Вы, к примеру, играли Тригорина в «Чайке», которую снимала Маргарита Терехова, а ведь она все-таки не режиссер, а прежде всего актриса.
— Те съемки для меня были замечательным опытом. Марго — такой женский режиссер... Ты не понимаешь, что она с тобой делает, а в результате все получается. У мужчин все как-то конкретнее. А Терехова работала на таких тонких материях, что просто диву даешься.
— Сейчас вы снимаете фильм «Выжившая» — про то, как террористы завербовали девушку. Чем эта тема вас зацепила?
— Тем, что подобное может произойти сегодня с любым ребенком в самых разных уголках Земли, и не дай Бог такое пережить ни одному родителю. Это что касается актуальности. А еще есть глубокий психологический подтекст. Мне очень интересно, как можно кардинально поменять мировоззрение человека всего за месяц переписки в соцсетях. Ведь вроде у нас все про всех понимают, молодые люди ходят держа пальцы веером. А потом что-то случается — и человек вдруг обнаруживает, что перешел роковую черту. Как это с ним произошло? Мы пытаемся провести художественное исследование человеческих душ в ситуации, вполне сегодня возможной.
— По-вашему, соцсети — это зло?
— Да нет, я не об этом. Дело не в соцсетях как таковых — они лишь инструмент, средство, путь к сердцу потенциальной жертвы, но отнюдь не единственный. Человека могут завербовать там, где у него открыто сердце. Особенно когда кто-то только что пережил личную трагедию. И тут как из-под земли появляется некий доброжелатель с сочувствием: «Ну перестань, не переживай, мы тебе поможем». Это подкупает, тем более когда дома что-то не складывается и хочется пойти туда, где тебя приласкают. Но за сыр в мышеловке всегда потом очень тяжело расплачиваться.
— Сами-то вы в «Выжившей» сыграете?
— Украшу какой-нибудь эпизод своим присутствием (Улыбается).
— А с другими кинопроектами дело имеете?
— Ни на что больше нет времени. Сроки с «Выжившей» поджимают. В конце июня лечу в Казахстан, у нас не хватает последней подписи, чтобы приступить там к съемкам. А если ее не будет, придется менять локации, тогда о летнем отпуске вообще придется забыть.
— С вашим плотным графиком время посмотреть телевизор остается?
— Конечно, слежу за футбольными событиями, куда от них деться. Но вообще в последнее время, когда включаю телевизор, ловлю себя на мысли, что глаз ничего не цепляет.
— А ведь когда-то вы сами были ведущим ток-шоу «Только для мужчин» на «ТВ-Центре». Сейчас, если бы вас позвали на телевидение, какую передачу хотели бы вести?
— Это должно быть что-то очень азартное или психологически въедливое. Очень.
— Опять ток-шоу?
— Знаете, был такой Артем Тарасов, мой друг, первый советский миллионер, к сожалению, ушедший из жизни в прошлом году. В последнее время он занимался тем, что собирал талантливые проекты изобретателей. Например, плащ-парашют для пожарных, в котором можно выпрыгнуть из окна горящего дома. Одно время Артем пытался воплотить в жизнь идею интеллектуального шоу, в котором изобретатели представляли бы свои разработки, а эксперты бы их выкупали. Возможно, нечто подобное уже есть на телевидении. Если бы меня в подобную передачу позвали, было бы очень интересно поработать. Это и живое общение, и бизнес хороший — тот, что, извините за громкие слова, во славу России.
