ЮРИЙ КУБЛАНОВСКИЙ: МЫ МУЖАЛИ В ДИКИЕ ВРЕМЕНА

Главная Жизнь 01:01 24 Апреля 2003 149

Постоянный автор и друг нашей газеты поэт Юрий Кублановский удостоен литературной премии Александра Солженицына за 2002 год. Как сказано в решении жюри, награда присуждена "за языковое и метафорическое богатство стиха, пронизанного болью русской судьбы, з

Неверов Александр

Напечатать

Нет, весь я не умру - останется однако
мерцать и плавиться в глазах в мороз сухой
последний огонек последнего барака на станции глухой.
Юрий Кублановский, 2003 год.
- Юрий Михайлович, прежде всего примите поздравления с присуждением вам премии Александра Солженицына - пожалуй, самой престижной отечественной литературной награды. Известно, что Александр Исаевич сыграл определенную роль в вашей судьбе. Не могли бы вы рассказать об этом?
- Если б только в моей - это было бы моим частным делом. Более чем "определенную роль" он сыграл в судьбе нашего общества, даже и мира в целом. Те неотчетливые сквознячки свободы, что гуляли по стране после 56-го года, именно Солженицын наполнил высоким смыслом и содержанием и благодаря своему писательскому перу емко этот смысл высказал. Что мы имели до появления Солженицына? Критику сталинизма со стороны пострадавших от него "верных ленинцев", одним словом, фальшь и полное идеологическое убожество. А Солженицын и классическими страницами своей прозы, и огненной публицистикой формулировал трезвый взгляд на реальность, но не просто с точки зрения абстрактных "прав человека", как это делал Сахаров, сосредоточившийся в конце концов на праве евреев на эмиграцию, но - с точки зрения национальных интересов России.
Когда в ту же пору в СССР стал поступать "тамиздат" и сделались более или менее доступны мыслители отечественного Серебряного века, высланные в 1922 году Лениным из России, стало полудоступно то, что они осмысляли уже в изгнании - это было в той же мировоззренческой парадигме, что и говоримое Солженицыным. Не случайно организованный им перед высылкой сборник публицистики "Из-под глыб", где органично сосуществовали такие разные историки, писатели, публицисты, как Игорь Шафаревич и Михаил Агурский, Вадим Борисов и Феликс Светов, где с несколькими блестящими работами выступил и сам Солженицын, - прямо адресуется к замечательным и программным статьям о русской интеллигенции наших прежних религиозных мыслителей... То есть Солженицын возобновил и приумножил ту традицию отечественной мысли, которую оборвали большевики.
- Помните свою первую встречу с Александром Исаевичем?
- Я впервые встретился с Сол-женицыным у него дома в Вермонте осенью 1986 года. Домашний, уютный, с длинной бородой, во фланелевой рубашке навыпуск - он показался мне тогда маститым старцем. А был всего на два года старше, чем я теперь. За десятилетия переписки - и там на Западе, и тут на Родине - мы многое сказали друг другу. Уже в середине 90-х у нас состоялись две телевизионные беседы. Вскоре после того Солженицына отлучили от телеэфира. Так совпало, что тогда же меня пригласили в ЦДЛ на встречу с Б. Березовским. Ни для кого не было секретом, что Березовский был тогда хозяином ОРТ. И я спросил его: как же так? А он ответил: "Я спасал Солженицына от... Сол-женицына. Его рейтинг падал, а я слишком уважаю Солженицына, чтобы мог допустить такое". Характерная сценка из середины 90-х годов: в чьих руках была Россия тогда. Вернувшись в Отечество, Солженицын оказался, по понятным причинам, чужим для ельцинского режима.
- Ваша поэтическая юность прошла под знаком противостояния системе: СМОГ, "Метрополь" и т. д. Что и кто из тех времен чаще всего вспоминается сегодня?
- Многое вспоминается ностальгически: ведь то была моя молодость! Картина мира в моем сознании была - глядя с сегодняшней колокольни - очень упрощенной: вот советское зло, вот режим, начиная с 1918 года безжалостно перемалывающий лучших людей. И - свободный мир, несмотря на все издержки, зиждущийся на традиционных христианских и гуманистических ценностях. Когда я уезжал на Запад, я уезжал к своим, как казалось, единомышленникам, - чтобы литературным и публицистическим словом бороться за освобождение родины - ради возвращения ее на традиционный исторический путь, столь драматично оборванный революцией. Но реальность оказалась гораздо более сложной.
- Оказавшись в 1982 году в вынужденной эмиграции на Западе, вы обнаружили раскол в эмигрантской литературной и правозащитной среде - два лагеря: условно говоря, "партию Солженицына" и партию "Синявского - Розановой". Что определило ваш выбор?
- Не делал я никакого выбора. Я просто отстаивал то мировоззрение, которое сформировалось у меня под влиянием отечественной культуры, и Солженицына в том числе. И был шокирован раздраем в нашей эмиграции. Все эмигрантские диаспоры - украинская, армянская, любая другая - были на Западе более или менее сплочены. И только российские эмигранты грызлись аж до потемнения в глазах! Но более всего меня поразило, что постоянно нападали на Солженицына. И в русскоязычной, и в западной прессе. В первую же нашу встречу, идя в Париже по мосту Александра Третьего, я спросил у Бродского: неужели не подмывает его "стукнуть кулаком по столу" - мол, найдите, господа, другой объект для нападок? Он ответил исчерпывающе: "Это не моя епархия".
- В 1990 году вы одним из первых вернулись на Родину. Внесла ли "демократия по-ельцински" корректировку в ваши взгляды на судьбу России, ее отношения с Западом?
- Я думаю, что такая "корректировка" произошла у всех, кто так или иначе хотел России свободы. Как точно сказано, "революция пожирает своих детей". Или как я недавно написал в стихе: "Вот и нам сегодня не по плечу рядовой вопросец: за что боролись?". Нет, разумеется, о советской власти я не жалел, не жалею и жалеть не стану: маразмирующий номенклатурный режим на дальнейшее существование не имел никакого права. Да и богопротивный диамат пора было выметать из России стальной метлой. Но все свободомыслящие русские люди, начиная еще с Ильина, Струве и других мыслителей, были убеждены, что власть в России, падающую из рук коммунистов, подхватят деятели, стоящие на высоте задачи, люди самоотверженные и умные. На чем такая наша надежда зиждилась, Бог весть. Теперь-то ясно, что к власти пришли те, кто пришел, да других-то, в сущности, не было. А если и были, их никто б к власти не подпустил, да они и сами не властолюбивы по сути и из порядочности брезгуют пользоваться сомнительными технологиями. И вот вместо чаемого морального и экономического возрождения посттоталитарной России мы имеем то, что имеем - это внутри страны.
Но еще большая "корректировка" произошла "вовне". Ну можно ли было себе представить, что падение соцлагеря приведет не к укреплению, а расшатыванию международных правовых норм, что США, Великобритания да и другие страны свободного мира поведут себя, как слон в посудной лавке? Мы, свободолюбивая интеллигенция, в свое время были потрясены вводом советских войск в Прагу. Но разве могли помыслить, что после падения коммунизма "цивилизованное сообщество" станет бомбить Белград и уничтожит уникальные православные святыни в Косово? А то, что теперь происходит в Ираке? Да прежние кремлевские старцы с их коммунистическими замашками кажутся ныне чуть ли не вегетарианцами - по сравнению с нынешними заокеанскими акулами с их геополитическими аппетитами!
Страшно начинается новый век. Растоптанная Югославия, 11 сентября, теперь вот война на Ближнем Востоке... Боюсь, что мое послевоенное поколение оказалось самым благополучным: не хватили мы ни лагерей, ни военных испытаний. Нынешней молодежи, видимо, так уже не прожить.
- Вы заведуете отделом поэзии журнала "Новый Мир". Много ли молодежи пишет сейчас стихи? Что ее отличает от вашего поколения?
- Мы мужали в дикие времена, когда в читательском обороте не было еще ни "Поэмы без героя" Ахматовой, ни "Воронежских тетрадей" Осипа Мандельштама, ни много чего еще. Начинали писать буквально на ощупь, пытаясь над океаном соцреалистической чуши перебросить мосток к настоящей русской поэзии прошлого, бескорыстно и достойно принять эстафету у растоптанных, униженных и уничтоженных отечественных поэтов. Мы писали с твердым, традиционным для русских литераторов представлением, что "красота спасет мир" и художественное слово высокодейственно. И как тогда читали стихи вслух мы, самиздатчики? На московских кухнях, в тесных квартирках, при свечах, и блестели глаза благодарных слушателей. Никогда русский поэт не понимал дело так, что, мол, "читатель пописывает, а читатель почитывает". Нет, у него, как говорится, в подкорке - ощущение миссии, сверхзадачи. Во всяком случае, у меня и моих друзей-поэтов именно такое сознание.
А что теперь? Отношение в обществе к литературе переменилось. Молодой поэт не уверен в своем предназначении, в высшем смысле своей работы. Это не может не сказываться на поэтическом тексте и эта неуверенность передается читателю. Лирическое слово девальвируется, теряет энергетику, вместо лирической речи - ритмизированный треп. Нас в свое время со всех сторон теснили советская идеология и цензура. Ныне кажется отравленной сама почва, из которой могли б рождаться поэты. На Западе затратная потребительская цивилизация вот уже несколько десятилетий - по крайней мере, с 70-х годов - перемалывает своими равнодушными челюстями психологическую серьезность и культурную глубину. Теперь и мы к этому подключились. На смену творческим замыслам пришли коммерческие "проекты". Так на какой же закваске всходить сегодня новой поэзии?
- В связи с премиальным сюжетом вы стали фигурой, популярной у журналистов. В нескольких газетах появились ваши интервью. Такое внимание, наверное, не может не радовать, тем более что признание на Родине пришло к вам с немалым опозданием...
- В начале 90-х Солженицын мне написал, что "вместо красного по России покатилось теперь желтое колесо". И еще неизвестно, какое хуже. Я вспомнил эту его меткую фразу, когда недавно в популярной молодежной газете появилось интервью со мной, которого я не давал, не визировал и журналистку в глаза не видел... Дурновкусие и безответственность затопили культурную среду, ТВ и прессу. Идет разложение народного сознания и морали. Помню, приехав из эмиграции, зимой 89-го я зашел в своем родном Рыбинске в вокзальный буфет. И гремела песня "Воруй, воруй, Россия" - это по одному из центральных радиоканалов. Вот тебе и долгожданная свобода. Мне тогда кровь к лицу прилила. Повальное воровство в ту пору в России еще не оперилось, но уже набирало силу. Хотя, конечно, и невозможно было предположить масштабов будущего разграбления.
Что же касается признания, славы - то я их никогда не искал и всегда чурался того, что называют теперь "пиаром". Может быть, гордость не позволяла, может, русская лень. Да и не премиями определяется, конечно, признание. Другое дело, мечта о читателе, о том, что твои стихи соотечественниками будут востребованы. Ну я и тут не обольщаюсь, зная, как они сегодня живут - не до поэзии им. Ведь проникновение в лирический мир, постижение стиха - дело очень непростое, настоящее стихотворение не постигнешь с первого чтения, вживаться в него приходится долго. Даже самые "простые" строки нуждаются в многократном прочтении. Ну вот, к примеру, стихотворение Николая Рубцова "Ветер всхлипывал, словно дитя". Сколько раз я пробегал его равнодушно глазами. И только вдруг недавно открыл, сколько там глубины и вещей тревоги. А такое на вид прозрачное.
Чтение настоящего стихотворения - нелегкий труд. Но труд благодарный. Хорошая поэзия не просто услаждает, но укрепляет душу. А когда душа крепка - человек счастливей.
- Скоро ли увидит свет новый поэтический сборник? Ведь, насколько знаю, тиражи ваших прежних книг к настоящему дню раскуплены полностью...
- В ближайшие недели в столичном издательстве "Русский Путь" выйдет моя новая книга "В световом году". В ней собрано все написанное мною за последние десять лет.

Напечатать

Жизнь 00:15 / 07 Ноября 2025 23580

«С чувством гордости вышли 7 ноября советские люди на улицы Кенигсберга»

80 лет назад на нынешней площади Победы состоялся первый советский парад

Владислав Ржевский, Калининград

Труд

По площади чеканят шаг летчики, участвовавшие в Восточно-Прусской операции. Фото из открытых источников

«Поверженная прусская столица — Кенигсберг — 7 ноября 1945 года впервые за всю свою семивековую историю увидела великий Октябрьский праздник советского народа» — так 80 лет назад написала...