"В НАЧАЛЕ БЫЛО СЛОВО"

Главная Жизнь 01:01 22 Мая 2003 0

МИХАИЛ ЛЕРМОНТОВ
1814 -1841
Не скрою, меня горько расстроили сочинения моих

Напечатать

МИХАИЛ ЛЕРМОНТОВ
1814 -1841
Не скрою, меня горько расстроили сочинения моих оклахомских студентов, которые порой очень тонко чувствуют и Пушкина, и Блока, и Ахматову, о рассказе Лермонтова "Тамань". По неписаным, но диктаторским законам политкорректности студенты обвиняли героя рассказа, а вместе с ним и автора в насмешливом презрении к бедности ("Тамань - самый скверный городишка из всех приморских городов России"), в плохом отношении к инвалидам ("Признаюсь, я имею сильное предубеждение против всех слепых, кривых, глухих, немых, безногих, безруких, горбатых и проч."), в пренебрежении к женщинам, которых автор позволяет себе сравнивать с лошадьми ("В ней было много породы... порода в женщинах, как и в лошадях, великое дело..."). Меня поразило, что этот, как будто выдышанный соленым туманом рассказ, где все так зыбко, полуразмыто, контурно, подвергся такому сухому морализаторству моих в общем-то живых, легких и на смешинку, и на слезинку, совсем еще юных студентов.
"Наверно, все дело в переводе...", - с надеждой подумал я, ибо мой английский недостаточно тонок. Но, раскрыв толстенный том "М.Ю. Лермонтов: pro et contra", я сразу же наткнулся на весьма родственную по риторике поучительства статью современника Лермонтова - С.О. Бурачка, одного из издателей журнала "Маяк современного просвещения и образованности" (!! - Е.Е.): "...от души жалеешь, зачем Печорин, настоящий автор книги, так во зло употребил прекрасные свои дарования, единственно из-за грошовой подачки - похвалы людей, зевающих от пустоты головной, душевной и сердечной. Жаль, что он умер и на могиле поставил себе памятник "легкого чтения" (!!! - Е.Е.), похожий на гроб повапленный, - снаружи красив, блестит мишурой, а внутри гниль и смрад".
Полное отожествление автора с героем всегда чревато опасной скоропалительностью - и для иностранных студентов, и для отечественных хранителей "маяков просвещения". Именно то, что Лермонтов написал Печорина подчас неприятным, саркастическим до цинизма, и доказывает неслиянность автора и героя, несмотря на частичное их сходство. Тем современникам Лермонтова, кто видел в нем талантливую, но злобную личность, тем, кто стравил его с Мартыновым, - блистательно ответил Аполлон Григорьев во второй, безлермонтовской половине XIX века: "Оппозиция застоя недаром накинулась с ожесточением на Лермонтова при самом первом его появлении на литературную арену. То была великая художественная сила, которая шла, так сказать, на помощь к отрицательному взгляду, узаконивала его неясные предчувствия, раскрывала ему новые обширные горизонты".
Григорьев предостерегает от противопоставления "демона" в Печорине "доброму ангелу" в Максиме Максимыче. Находит позитивную силу даже в сарказме Печорина, ибо тот хоть и несколько цинично, но все-таки отвергает светскую пошлость, в то время как милые, но неспособные самостоятельно мыслить максим максимычи примиряются с любой властью, с любым обществом, лишь бы ни с кем не ссориться и тихо дослужиться до пенсии. Положительная сторона таких людей, по определению Григорьева, лишь "застой, закись, моральное мещанство".
Гоголь сказал о Лермонтове: "Никто еще не писал у нас такой правильной, прекрасной и благоуханной прозой". Действительно, вся "Тамань" наполнена соленым благоуханием морского тумана, сквозь который чуть просвечивают колышущиеся фигуры. А вот Набоков считал "Тамань" самым неудачным рассказом Лермонтова, хотя, если бы этого рассказа не существовало, то и сам Набоков вряд ли бы написал свою "Весну в Фиальте", а Бунина и Юрия Казакова вообще бы не было.
Противоречия вокруг Лермонтова продиктованы прежде всего противоречиями внутри него самого. У Мишеля в душе с детства шла борьба между взаимоисключающими порывами в привязанностях и предпочтениях. Но постоянная борьба шла и вокруг него. Его тянуло, и его тянули в разные стороны: в детстве - отец и бабушка; поздней - холодно-ветреные забавы с женщинами, когда одною из них он дразнил другую; презрение к светскому обществу и мстительное желание блистать в нем. Возможно, его мучило, что он некрасив, нескладен (ведь с младенческих лет его прозвище было Лягушка), а после падения с лошади заметно прихрамывает, но это не сочеталось с тем, как в него влюблялись женщины: всегда он бросал их, а не они - его. Едва начиная ухаживать, он уже планировал разрыв и иногда делился этим с приятелями. "Помню один раз, он, забавы ради, решился заместить богатого жениха, и когда все считали уже Лермонтова готовым занять его место, родные невесты вдруг получили анонимное письмо, в котором их уговаривали изгнать Лермонтова из своего дома и в котором описывались всякие о нем ужасы. Это письмо написал он сам и затем уже более в этот дом не являлся", - рассказывала Евдокия Ростопчина.
Если верить Ивану Панаеву, вот как отозвался о Лермонтове Белинский после их первых мимолетных встреч: "Сомневаться в том, что Лермонтов умен, было бы довольно странно; но я ни разу не слыхал от него ни одного дельного и умного слова". Понадобилась их доверительная четырехчасовая встреча в Ордонанс-гаузе, куда Лермонтов угодил после петербургской дуэли, чтобы Белинский отозвался о нем совсем иначе: "Глубокий и могучий дух! Как он верно смотрит на искусство, какой глубокий и чисто непосредственный вкус изящного!..". Конечно, к этой перемене Белинский внутренне был готов благодаря стихам Лермонтова, в которых если уж чего не было, так это светской пустоты, которую только разыгрывал автор, к тому же еще и нещадно переигрывая.
У Юрия Казакова есть дивный рассказ "Звон брегета" о неслучайности невстречи Пушкина и Лермонтова, как будто высший разум Вселенной (выражение Циолковского) рассудил, что они не должны встречаться на одной орбите, как солнце и луна - светило дневное и светило ночное. Характеры у них были противоположные: Пушкин был рожден счастливым и для счастья, хотя замысел этот до конца и не осуществился, а Лермонтов был рожден несчастным и для несчастья. Великим поэтом его сделала смерть Пушкина - он вдруг ощутил свою силу, понял, что может и должен написать реквием. Черным человеком, заказавшим Лермонтову этот реквием, был он сам. Как поэт Лермонтов родился от дантесовской пули - она стала его второй, свинцовой матерью.
Вслед за выстрелом Дантеса грянул и небесный гром - стихотворение "Смерть Поэта". Сначала оно выплеснулось в коротком варианте, где главный прицел был на самом убийце - Дантесе. К этому первому варианту власти отнеслись скорее благосклонно, и никто не собирался ни арестовывать поэта, ни ссылать на Кавказ. Сам император прочел стихи, по его словам, "с удовольствием", не понимая двусмысленности этой фразы в данном контексте. Великий князь Михаил Павлович патетически воскликнул: "Ну что ж! Вот кто нам заменит Пушкина!" Эта официальная благосклонность только раздражала Лермонтова. Гром хотели заглушить диванными подушками. Шестнадцать строчек, написанных Лермонтовым вдогонку, потрясали своей силой - убийца перестал быть только Дантесом, убийца стал многоликим, соединив в себе целую свору "свободы, гения и славы" палачей. Святослав Раевский, начавший распространять еще короткий вариант стихотворения, переписал также и дополненный вариант и выпустил его, как птицу, у которой крылья выросли вдвое.
Дознаватели, воспользовавшись "декабристским опытом", без труда добились признаний, ибо в аристократическом кругу считалось неприличным говорить неправду. Точно так же в будущем следователи в лубянских подвалах добивались у арестованных членов партии показаний на еще не арестованных - не только пытками, но и благодаря партийной корпоративности. Лермонтов, веря в дворянскую порядочность, а может быть, просто от страха назвал имя своего друга Раевского. Разумеется, Раевский был немедленно арестован, а затем сослан в Петрозаводск. Лермонтов передал ему записку: "Ты не можешь вообразить моего отчаяния, когда я узнал, что я виной твоего несчастия..."
Раевский вел себя по отношению к Лермонтову, который выдал его, более чем по-христиански: "...я всегда был убежден, что Мишель напрасно исключительно себе приписывает маленькую мою катастрофу в Петербурге в 1837 году... Повторяю, мне не в чем обвинять Мишеля". Дай Бог всем нам таких друзей. Но и дай Бог, чтобы мы были для них такими же друзьями.
Уверен, что Лермонтов не мог забыть этого своего поступка никогда. У таких людей, как Лермонтов, не бывает временных мук совести. Он отправился на Кавказ с сердцем, готовым к пуле, "нарываясь" на смерть, и в конце концов додразнил Мартынова до дуэли.
Название "Герой нашего времени" вовсе не героизировало Печорина, оно ведь грустно-саркастическое. Мои оклахомские студенты были не так уж неправы, когда не хотели, чтобы такие люди, как Печорин, становились "героями нашего времени". Печорин - это герой не для подражания, но для раздумья. В мертво-насмешливых глазах Печорина Лермонтов увидел "...То роковое все равно, Которое подготовляет Чреду событий мировых Лишь тем одним, что не мешает..." (Александр Блок). Печорин был прообразом "потерянного поколения", написанного в ранних книгах Ремарка и Хемингуэя. Английское печоринство - это "сердитые молодые люди", американское - это "битники".
Такие мрачные стихи, как "Печально я гляжу на наше поколенье!..", пожалуй, мог бы написать и Печорин, если бы он обладал поэтическим даром. Но написать такие дивные, чистые стихи, как "Выхожу один я на дорогу...", "Наедине с тобою, брат...", "В минуту жизни трудную...", "Парус", мог только Лермонтов. Здесь проходит непересекаемая граница между Печориным и Лермонтовым.
ПРЕДСКАЗАНИЕ
Настанет год, России черный год,
Когда царей корона упадет;
Забудет чернь к ним прежнюю любовь,
И пища многих будет смерть и кровь;
Когда детей, когда невинных жен
Низвергнутый не защитит закон;
Когда чума от смрадных, мертвых тел
Начнет бродить среди печальных сел,
Чтобы платком из хижин вызывать,
И станет глад сей белый край терзать;
И зарево окрасит волны рек;
В тот день явится мощный человек,
И ты его узнаешь - и поймешь,
Зачем в руке его булатный нож:
И горе для тебя! - твой плач, твой стон
Ему тогда покажется смешон;
И будет все ужасно, мрачно в нем,
Как плащ его с возвышенным челом.
1830
РОДИНА
Люблю отчизну я, но странною любовью!
Не победит ее рассудок мой.
Ни слава, купленная кровью,
Ни полный гордого доверия покой,
Ни темной старины заветные преданья
Не шевелят во мне отрадного мечтанья.
Но я люблю - за что не знаю сам -
Ее степей холодное молчанье,
Ее лесов безбрежных колыханье,
Разливы рек ее, подобные морям;
Проселочным путем люблю скакать в телеге
И, взором медленным пронзая ночи тень,
Встречать по сторонам, вздыхая о ночлеге,
Дрожащие огни печальных деревень;
Люблю дымок спаленной жнивы,
В степи ночующий обоз
И на холме средь желтой нивы
Чету белеющих берез.
С отрадой, многим незнакомой,
Я вижу полное гумно,
Избу, покрытую соломой,
С резными ставнями окно;
И в праздник, вечером росистым,
Смотреть до полночи готов
На пляску с топаньем и свистом
Под говор пьяных мужичков.
1841
* * *
1
Выхожу один я на дорогу;
Сквозь туман кремнистый путь блестит;
Ночь тиха. Пустыня внемлет Богу,
И звезда с звездою говорит.
2
В небесах торжественно и чудно!
Спит земля в сиянье голубом...
Что же мне так больно и так трудно?
Жду ль чего? жалею ли о чем?
3
Уж не жду от жизни ничего я,
И не жаль мне прошлого ничуть;
Я ищу свободы и покоя!
Я б хотел забыться и заснуть!
4
Но не тем холодным сном могилы...
Я б желал навеки так заснуть,
Чтоб в груди дремали жизни силы,
Чтоб, дыша, вздымалась тихо грудь;
5
Чтоб всю ночь, весь день мой слух лелея,
Про любовь мне сладкий голос пел,
Надо мной чтоб, вечно зеленея,
Темный дуб склонялся и шумел.
1841

Напечатать

Жизнь 00:04 / 19 Апреля 2024 7507

Итак, она звалась «копейкой»…

В этот день в 1970 году с конвейера сошел первый ВАЗ-2101

Артем Скворцов

Труд

19 апреля 1970 года со сборочного конвейера Волжского автозавода сошел первый автомобиль ВАЗ-2101, прозванный в нашей стране «копейкой». Советскому человеку эта машина, прототипом которой являлся итальянский «Фиат-124»,...