В 2015-м в шествии «Бессмертного полка» в день празднования 70-летия Победы участвовало около 12 млн человек. Сколько их будет в нынешнем году, никто точно прогнозировать не берется. Но сопредседатель этого общественного движения народный артист СССР Василий Лановой уверен: дело не в цифрах — в этом шествии мы чувствуем себя одним великим народом.
— Василий Семенович, получается, что «Бессмертный полк» оказался той самой идеей, что способна сплотить нацию?
— Скорее, надежным фундаментом для такой идеи. Мы же прекрасно знаем, за что сражались наши деды и отцы. Нам и сегодня есть что защищать. В лицах тех победителей мы сегодняшние узнаем и свои черты. Их сила нам сегодня в помощь. А родилась идея в Тюмени. В 2007-м там на улицу вышли всего несколько десятков человек, на следующий год — несколько сотен. Потом подхватили другие города, везде шествие назвалось по-разному. Только в 2012-м в Томске его назвали «Бессмертный полк» — и это легло на душу, прижилось. Что-то подобное непременно должно было возникнуть. Вспомните Пушкина: «Гордиться славою своих предков не только можно, но и должно. Не уважать оной есть постыдное малодушие».
— Но нашлись и малодушные, кричавшие, что все организовано и проплачено!
— Им быстро пришлось замолчать. Есть ситуации, когда ложь невозможна, ибо бессмысленна. В прошлом году рядом со мной бабулька шла. Никакого плаката у нее не было — маленькая фотокарточка. Она не собиралась никуда, на кухне хлопотала, телевизор глядела — и увидела по «ящику», как люди собираются. Бросила стряпню, фотографию вынула и пришла к Белорусскому вокзалу. И когда потом «Эхо Москвы» и иже с ним вопили, что людей на автобусах в Москву из провинции свезли, заплатили им, и фотографии-де липовые, мне было просто смешно. Неужели непонятно, что достоинство нации неистребимо, и рано или поздно люди вспоминают, кто они и чьи наследники.
— Фронтовые письма и фотографии и сами по себе очень хрупки, и от превратностей нашей неспокойной жизни не застрахованы...
— И чтобы ничего не утратить, движение «Бессмертный полк» создало интернет-портал, который объединит потомков солдат Второй мировой, всех, кто воевал на стороне антигитлеровской коалиции. Их около 300 миллионов. На нем каждый сможет разместить документы военной поры из своего семейного архива, найти однополчан своего предка или их родных. Есть что рассказать и тем, чье детство, как мое, выпало на эти страшные годы.
— И 9 Мая вы несете портреты ваших родителей, уравнивая тем самым подвиг фронта и подвиг тыла?
— Они действительно соразмерны. Без самоотверженного труда тех, кто растил хлеб, варил сталь, точил снаряды и собирал на конвейерах танки и пушки, громить врага было бы невозможно. Отец и мама работали на химическом заводе. На пятый день войны там уже стали производить бутылки с зажигательной смесью — тот самый «коктейль Молотова», с которым, не имея гранат, солдаты бросались под танки. Жидкость очень ядовитая — поражала кожу рук и легкие, а оборудование под нее переделали с мирной продукции не сразу. Рабочие, особенно поначалу, трудились в нечеловеческих условиях. И мама, и отец стали инвалидами.
— Для вас война — это и часть личной биографии?
— Когда она началась, мне было семь лет. Меня с сестрами мама 20 июня отправила к дедушке и бабушке в деревню Стрымба, это в Одесской области. А когда 22-го в 5 утра мы сошли на станции Абамеликово, над нами летели немецкие самолеты бомбить Одессу. Я помню, как сначала отступали наши, как потом через село бесконечно шли немцы. Один ночевал в нашей хате, подарил ремень. А на следующий день другой фашист потребовал ремень отдать. Я сказал, что не дам, так тот дал очередь из автомата прямо над моей головой. Что оставалось делать? Снял ремень, молча отдал. Но свист тех пуль помню до сих пор.
Пока была такая возможность, я старался 10 апреля бывать в Одессе. В этот день в 1944 году город освободили от фашистов. Стрымбу — это 160 километров от Одессы — чуть позже. Уцелели мы чудом: отступая, немцы спалили несколько окрестных деревень, собрались, видимо, спалить и нас. А бежать некуда — кругом степь, не спрячешься. Вкатились они на главную улицу, что-то кричали, но поджечь ничего не успели — на окраине появились наши. Так что немцам только ноги уносить и осталось. Числа я, конечно, не помню, но для меня этот день и стал настоящим днем Победы — для нас тогда кончилась оккупация, то есть настоящая война, которую мы видели своими глазами. А потом за нами приехала мама, и мы вернулись в Москву, 9 мая 1945-го я встречал, как многие москвичи, в сумасшедшей, радостной толпе. А вечером смотрел на салют. И эта Победа была уже общей.
— Вы много снимались в фильмах о войне, в том числе легендарных — «Офицеры» и «Семнадцать мгновений весны»...
— Предвосхищаю ваш вопрос и отвечаю: самой важной в своей судьбе я считаю картину не художественную, а документальную — 20-серийную эпопею «Великая Отечественная» Романа Кармена. На Западе, в первую очередь в США, она шла под названием «Неизвестная война». Десятилетия холодной войны привели к тому, что многие американцы были уверены: главные события Второй мировой разворачивались в Тихом океане, врагом номер один была Япония, Берлин брали американские и английские войска, и вообще немцы — это только Холокост.
И вот был задуман совместный с американцами проект, чтобы рассказать о войне как можно подробней: о главных сражениях и важнейших событиях, о великих полководцах и рядовых солдатах, о судьбоносных стратегических решениях и так называемых боях местного значения... Всего 20 серий документальных кадров, снятых фронтовыми кинооператорами, хроника внешнеполитических событий — таких как Ялтинская конференция, на которой решались судьбы послевоенной Европы. И совсем немного современного материала, снятого в середине 70-х на местах сражений.
— Американского зрителя водил по этим местам известный актер Берт Ланкастер. Ваша роль была, на первый взгляд, скромнее — вы были его «голосом» и читали закадровый текст.
— Вот именно: на первый взгляд. Ни одна работа — ни в театре, ни в кино — не стоила мне такого напряжения, и душевного, и физического. По 5-6 часов у микрофона, но я в дни записи отменял все другие дела. Ничего нет равного хронике в кинематографе по силе эмоционального воздействия на зрителя. И меня, «диктора», она доводила до кома в горле, да так, что нужно было останавливать запись и приходить в себя.
Особенно сильное впечатление на меня произвели кадры блокадного Ленинграда. Камера шла по лицам людей, записывавшихся добровольцами на фронт. Мне надо было произнести вроде бы простую фразу: «Вглядитесь в эти лица. Почти никто из этих людей не вернется назад». Таких лиц я больше никогда не видел в своей жизни. Эти люди понимали, что их ждет и какое испытание ждет их любимый город — возможно, одно из самых страшных за всю историю человечества. Понимаете, каково было их потомкам слышать вопли наших полуинтеллигентов, что не надо было Ленинград защищать?! Так что «Бессмертный полк» — это то немногое, что мы можем сделать и для самих победителей, и для многих поколений их наследников, которые будут судить о войне лишь по книгам, фильмам и фотографиям из семейных архивов. Благодарная память должна жить вечно!
