Уже более двадцати лет певица с удивительным голосом, обладательница густого, сочного меццо-сопрано Александра Дурсенева выходит на сцену Большого театра в самых разных оперных партиях. Она – одна из тех солисток Большого, на которых держалась и держится сила и слава русской оперы. Как-то великая Ирина Архипова, поддерживавшая многие молодые дарования, сказала начинающей певице после одного из ее выступлений:«Когда ты поешь, ты должна заставить публику сопереживать, вести ее за собой!». Александра запомнила этот совет на всю жизнь и научилась воплощать его на сцене. Не в этом ли главный секрет её мастерства? Об этом мы поговорили в квартире оперной примы, больше похожей на музыкальный музей или театр, накануне ее концерта в Московском международном Доме музыки.
– Александра, кроме оперного пения, вы продолжаете и лучшие традиции русского камерного исполнительства, давно уже практикуете сольные концерты...
– Да, мой педагог и концертмейстер Диана Гендельман еще в консерватории привила мне вкус к камерной музыке. Камерное пение — это особая стезя. Ведь если ты поешь в опере, необходим голос такой силы, чтобы перекрыть им всю мощь оркестра, а в камерном жанре, напротив, нужна филигранность исполнения. Тем не менее, эти жанры взаимосвязаны и дают возможность разнообразить репертуар.
– 30 января в Камерном зале Дома музыки – ваш вокальный вечер, посвященный Камилю Сен-Сансу. Чем он интересен?
– Мы назвали его «Карнавал музыкальных образов». Это, если можно так выразиться, синтетически-просветительский концерт, который выходит за рамки простого сольного выступления, поскольку представит всю многогранность творчества великого француза: от малоизвестных романсов до знаменитейшей «Интродукции и Рондо каприччиозо» и арий из оперы «Самсон и Далила». Безусловным украшением станет знаменитейшая музыкальная пьеса, превратившаяся потом в хореографическую миниатюру, – «Лебедь» (в танцевальном варианте – «Умирающий лебедь»). А видеоряд воссоздаст на сцене неповторимую атмосферу Парижа конца XIX века. Это уже не первый наш подобный монографический концерт, посвященный определенной теме или композитору.
– Александра, вы родились в Харькове, в артистической семье, ваша мама – народная артистка Украины Любовь Попова. А как рано вы сами почувствовали призвание петь?
– Мечта петь у меня была всегда. До трех лет я не разговаривала, а вот петь начала, когда еще и на ногах не стояла. В детстве все время лезла на табуретки, переодевалась Снегурочкой, устраивала представления… С мамой мы ездили на концерты артистов Харьковского театра оперы и балета, в котором она проработала более сорока лет... Другой жизни я не знала и не представляла себе.
Конечно, мама дала и мне, и моей сестре музыкальное образование. Не разрешила вырезать мне гланды и запрещала петь в мутационный период — то есть не дала сделать то, что могло бы помешать в будущем карьере вокалистки. И всё же... она не хотела, чтобы я шла в певицы. Думаю, просто очень хорошо понимала, сколь сложна эта профессия, и всячески пыталась меня от нее оградить. А когда я выросла, несмотря на то, что маме все говорили: «Люба, ты что, не видишь, что у твоей дочери — голос?», объявила: «Сначала получи нормальную профессию, а потом уже дерзай!». И я пошла в пединститут, закончила факультет биологии и химии и начала работать учителем в школе...
– То есть, вам пришлось пройти достаточно жесткий путь преодоления?
– Знаете, не преодолевая внешнее давление, а главное, не преодолевая себя, ты не сможешь состояться. Я знала многих артистов, которым были даны и голос, и ясная жизненная дорога, и место в театре... но в профессии их уже нет. Потому что шли, что называется, «по накатанной»… Прежде всего должен быть характер. Чтобы стать певцом и нести слушателю что-то важное со сцены, ты должен перебороть себя хотя бы для того, чтобы на нее выйти и открыть рот…
В общем, можно сказать, я успела вскочить в отходящий поезд. В 23 года поступила в Харьковскую консерваторию, в класс профессора Тамары Яковлевны Веске и за четыре года её закончила. Поступала сразу на второй курс, не имея за спиной даже училища. Меня спрашивали: «Как? Вы хотите с музыкальной школой на второй курс консерватории?» Но я поступила и очень быстро всех догнала – ипо специальности, и по языкам. Тогда мне очень хотелось куда-то поехать, поучаствовать в конкурсах. А для этого надо было и петь хорошо, и языки знать…
Так что вопрос о призвании очень сложный. Только когда у меня стало что-то получаться на сцене, я поняла — да, наверное, пение – это мое!
– Вы ведь были очень дружны с Ириной Архиповой. Как вы с ней познакомились? Ходили слухи, что именно благодаря ей вы попали в Большой театр.
– В 1993 году я поехала на международный конкурс вокалистов имени Глинки в Смоленск, где Ирина Константиновна была председателем жюри. Если честно, я тогда даже не знала цену своему голосу. Только начала петь в Харьковском театре оперы, но за спиной все шептались: конечно, это дочка Поповой, поэтому она здесь и работает!
После третьего тура объявили, что я получила вторую премию (первую взяла Анна Нетребко). Кроме того, мне тогда вручили хрустальную вазу за лучшее исполнение произведений Глинки — то есть фактически Гран-при! Можете представить мое потрясение, когда сама Архипова подошла меня поздравить!
Конкурс Глинки проходил в октябре, а 30 ноября в Москве состоялось открытие Фонда Архиповой. И волей случая именно 30 ноября я оказалась в Москве в Большом театре на прослушивании и снова встретилась с Ириной Константиновной в коридоре. Помню, она шла тогда с Марией Биешу, остановилась и сказала ей: «Маша, у этой певицы — замечательный голос, несмотря на то что она носит такую короткую юбку!».
Мы действительно очень близко общались –вместе ездили на концерты и фестивали, даже на дачу к Ирине Константиновне, без конца обсуждали вокальные партии и различные оперные школы, продумывали, как делать тот или иной образ… И, конечно, я брала у нее мастер-классы. Но все это было уже позже, когда я переехала окончательно в Москву.
А в Большой театр меня взяли независимо от неё в 1994 году — некому было петь партию Вани из «Жизни за царя» Глинки. Поверьте, что за свою жизнь я так устала от «мамы за спиной» в Харькове, что меньше всего хотела оказаться еще и протеже Архиповой. Да собственно, и переезжать в Москву я поначалу не хотела.
– Почему же?
– В Харькове у меня было все устроено: дом, родители, работа, личная жизнь… В Москве же надо было начинать с нуля. Но времена стали меняться, самостоятельная Украина беднела, Харьковский театр все чаще сдавали в аренду под сомнительные мероприятия, и я испугалась, что попеть в нем так и не успею, и снова отправилась в Москву, прошла конкурс в группу стажеров Большого театра.
– Оказавшись в труппе Большого, вы стали востребованы и на Западе, выступали в ведущих оперных театрах мира: спели Амелфу в «Золотом петушке» в Ковент-Гардене, Марту в «Иоланте» в Ла Скала и Датской Королевской опере, Дуэнью в «Обручении в монастыре» на фестивале в британском Глайндборне и в оперном театре Валенсии, Басманова в «Опричнике» на сцене театра «Лирико» в Кальяри и многие-многие другие партии…
– Всё началось с фестиваля в австрийском Брегенце, где под руководством Владимира Федосеева в 1995 году я участвовала в постановке «Сказания о невидимом граде Китеже и деве Февронии»– это был мой первый контракт. Карьера на Западе складывалась очень успешно, я все время были в поездках, работала с упоением… В Россию приезжала, только чтобы спеть Большом. Тогда же мне предложили место и в Дойче-опер, предлагали насовсем переехать в Германию...
До сих пор, когда я бываю в Европе, ко мне подходят люди с моими фотографиями, просят подписать…
Однажды, будучи в Италии, с какого-то вокзала позвонила Ирине Константиновне, и она напустилась на меня: «Хватит разъезжать по Европам! И в России надо что-то делать!» Тогда мне было очень обидно, но потом я тоже пришла к этому пониманию – работать надо прежде всего у себя дома, а за рубеж выезжать на гастроли. И лучше такого образа жизни для меня ничего нет.
– Что из спетого на сцене Большого театра считаете для себя самым важным?
– Конечно, мне дороги те партии, благодаря которым меня взяли в Большой — это, повторю, Ваня из «Жизни за царя», конечно же Ратмир из «Руслана и Людмилы», Графиня из «Пиковой дамы», Баба Турчанка из «Похождений повесы» Стравинского… Каждый персонаж, каждый образ накладывает свой отпечаток, буквально «прорастает» в тебе, так что и сам порой не знаешь, откуда что взялось... Скажу откровенно, что и настоящей женщиной я стала только тогда, когда спела Кармен. До этого была скорее спортсменкой, которая принимала и отбивала мячи (в юности я занималась профессионально волейболом), не умела и не считала нужным даже кокетничать.
Ну, а самые душевные партии — это, конечно, Марфа из «Хованщины» и Любаша из«Царской невесты». Они и сейчас для меня являются «вершиной».
– А как вы относитесь к современной оперной режиссуре, к так называемой «актуализации классики»? Что допустимо для вас на оперной сцене, что — нет?
– Я не против современного осмысления классической оперы, каких-то неординарных ходов и интересных идей, но только если режиссер не идет против музыки. Главное для меня — это замысел композитора. Сегодня же, чтобы зрителю не было скучно, часто начинается какое-то накручивание, беготня, бесконечные отвлекающие маневры, за которыми музыка как раз и теряется... Конечно, каждый режиссер должен выразить себя, но только не пиариться за счет гениев… Грань эта очень зыбкая. Сегодня тебе дают, по сути, совсем другое либретто и говорят, что это первоисточник, или придумывают «концепцию» и впихивают в нее артистов… Я это не совсем принимаю. Если я не интересна как артистка сама по себе, то мне, увы, и самой работать неинтересно! Марионеткой быть я не умею…
– Александра, ваша одиннадцатилетняя дочь Люба, названная в честь вашей мамы, продолжит музыкальную династию Поповых-Дурсеневых?
– Пока рано об этом говорить. У мамы было высокое меццо-сопрано, у меня низкое. Что будет у Любы, никто не знает. Поем мы дыханием, а дыхание формируется только к 17-18 годам. Но если у нее будет голос, то палки в колеса я ей ставить не буду.
А сейчас могу только сказать, что без музыкального образования, певицей не станешь, поэтому Люба, как все дети, занимается фортепиано, сольфеджио, музыкальной литературой. И самое главное для меня, что музыку она понимает.
– Что такое для вас вокал? Это удовольствие, работа или смысл жизни?
– Вы очень правильно сказали, именно — смысл жизни! Да, я мечтала быть певицей, но не думала, что все получится именно так. Что судьба подарит мне Большой театр и замечательных музыкантов, с которыми мне довелось работать: Темирканова, Рождественского, Архипову, Михаила и Владимира Юровских. Владимир Федосеев познакомил меня с Георгием Свиридовым. На его даче мы репетировали «Курские песни». Это все незабываемо… Учиться у таких больших мастеров, постигать их секреты и приемы — это настоящее счастье.
Я стремлюсь на сцену, потому что только здесь открывается то, что наглухо закрыто в повседневной жизни. Когда ты поешь, то находишься в другом состоянии, в другом мире, ты как будто поцелован сверху...
Многие считают, что мы поем за аплодисменты... Нет, не за аплодисменты, а за вот эту возможность войти в другой образ, прожить в нем еще одну жизнь, раскрыть ее смысл, душу... и, самое главное — повести публику за собой!
