А вернуться на сцену ему помог образ любимой супруги, гениальной Екатерины Максимовой.

— Вы только что изумили Нью-Йорк, станцевав там премьеру.

— Именно в Нью-Йорке в «Метрополитен-опере» 20 лет назад я официально попрощался со сценой, в последний раз станцевав «Жизель»… Но вот теперь по случаю моего предстоящего юбилея организаторы Молодежного Гран-при Америки собрали звезд мирового балета в Нью-Йорке на гала-концерт. Были и замечательные российские танцовщики, приехали артисты ансамбля Моисеева, выступили наши чемпионы мира по танцам. Приняла участие пара из Украины от Раду Поклитару — надо сказать, сейчас в мире очень много украинцев прекрасно работают на лучших сценах… А сколько я повидал в Нью-Йорке людей, которых не видел по 40, 50 лет — когда-то это были соученики по балетной школе, коллеги по первым годам в Большом театре, разъехавшиеся по всему миру, живущие теперь во Франции, Англии, Бразилии, Италии, Уругвае…

Уж не говорю о ньюйоркцах, которые помнят меня по дебюту 1959 года. И у меня родилась идея — закончить этот вечер таким специальным номером-посвящением. Как бы размышлениями пожилого артиста о большой прожитой жизни. Естественно, совершенно ясно, что отправной точкой стал уход из жизни Кати (Екатерина Максимова скоропостижно скончалась 28 апреля 2009 года. — «Труд»). И здесь еще одно совпадение произошло. В начале февраля, сразу после вечера памяти Кати в Московском доме национальностей я попал на концерт, где прекрасная пианистка Екатерина Мечетина играла Первую балладу Шопена. Настроение этого произведения удивительно совпало с моим. И я задумал такую композицию продолжительностью 9,5 минуты, где на рояле играет Катя Мечетина, а со мной танцует юная балерина Даша Хохлова, ей 18 лет — символ юности, того светлого, что было в жизни и что из нее не забыть никогда. К сожалению, в Нью-Йорке не было Катюши Мечетиной, но был другой концертирующий американский пианист Макс Баррос, и это прошло как-то даже для меня невероятно волнующе, затронуло весь зрительный зал. Потому что в конце все, весь зал Сити-Центра (а это 2700 мест, они даже галерею открыли, которая у них обычно не продается) встали, у очень многих были слезы на глазах.

— Танец ваш был техничный?

— Смотря, что в данном случае понимать под техничностью.

— По-прежнему с прыжками?

— Нет, ну, конечно, прыжков не было. Это было бы даже странно… Дело в том, что каждый артист, если он хочет продолжать свою карьер — а я, напомню вам, после того прощания со сценой 20 лет назад не хотел ее продолжать, и даже никогда не думал, что когда-нибудь еще буду на балетной сцене, — так вот, мне кажется, каждому артисту надо соответствовать своему возрасту. А так как мой герой в этой балладе — артист пожилой, то, безусловно, прыжки здесь неуместны. Но динамика была.

— А помните, как на вашем 60-летии, танцуя «Грека Зорбу», вы прошлись в прыжках целый круг по сцене Большого театра, и зал неистовствовал! Могли бы в принципе сейчас это повторить?

— Как тогда? Нет. Но я думаю, что и тогда не надо было мне этого делать. Потому что это все равно хуже того, что я делал раньше. Если появляется у тебя что то, что ты уже не можешь сделать так, как делал когда то, поражая своими движениями публику, то лучше не делать этого вовсе. Публике-то все равно, сколько тебе лет, она не станет делать тебе скидку на возраст.

— А в России что будет на ваш юбилей?

— Я буду в эти дни в Перми. Опять совпадение: 18 числа, то есть в мой день рождения, открывается ежегодный конкурс «Арабеск». Двадцать лет назад мы с Катей открывали первый такой конкурс. И в этом году он будет посвящен ей. И завершится он 28-го, в первую годовщину ее ухода. Там пройдет гала-концерт, в котором будет включен балет Гордона Гетти «Заклятие рода Эшеров». И, наверное, я там — надеюсь, уже с Катей Мечетиной и, конечно, с Дашей Хохловой — повторю «Балладу» Шопена.

— Ну, а в Москве-то что?

— Я не знаю, что будет в Москве. Большой театр, по-моему, поставил на 20-е число «Жизель» в мою честь. Больше, по-моему, сейчас ничего не будет. Зато комитет российской премии Людвига Нобеля в Петербурге предложил сделать вечер для друзей в Париже, к которому выпускают новый фотоальбом «Признание в любви» двух французских фотографов. В Петербурге и в Угличе пройдут выставки моей живописи.

— Вас самого здесь не будет?

— Нет, не будет.

— Вы с Екатериной Сергеевной последний раз, наверное, и виделись на ваш прошлый день рождения? Помнится, на ее похороны вы прилетели из Италии.

— Именно так. Мы должны были поехать вместе, но она, как всегда, отказалась по причине того, что у девочек — учениц в театре были какие-то вводы, и она была нужна им. Все было как обычно. Мы каждый день созванивались, но в тот вечер я не смог дозвониться до дома — никто не отвечал. Я забеспокоился. Когда позвонил снова утром, узнал, что случилось страшное. Люди по-разному уходят из жизни. У Кати произошла остановка сердца. Мы с мамой Кати не хотели разрешать вскрытие, но врач-патологоанатом тогда мне сказал: «Владимир Викторович, такой преждевременный внезапный уход всегда вызывает кривотолки, я очень прошу вас понять меня правильно — вскрытие сделать необходимо». И мы согласились. Позже он позвонил мне и сообщил заключение: «Она умерла во сне — внезапно остановилось сердце. Никто не мог это предвидеть или помочь. Утешьтесь! Она просто уснула».

— Мы с ней виделись год и три месяца назад накануне ее юбилея вот буквально здесь, за этим же столиком в Атриуме Большого театра. Она, конечно, была очень худенькая, уставшая, жаловалась на огромное количество работы в двух театрах. Но глаза абсолютно живые, улыбающиеся…

— Да, она очень уставала в последнее время. Кроме того, за два года до случившегося в одной из российских клиник ей сделали неудачный укол и попали в нерв, после чего она почти не могла ходить и долго лечилась, так и не обретя прежней подвижности. Катя всегда мужественно боролась с болезнями, но, знаю, это было уже очень тяжело для нее. А за несколько месяцев до ухода у нее было воспаление легких, при котором она все еще ходила на работу, что, видимо, сыграло свою страшную роль впоследствии.

— Вам не кажется, что с Катей ушла очень большая тайна? Было ощущение, что в ней столько мыслей, замыслов…

— Катя, как и Галина Сергеевна Уланова, была большая молчунья. Поэтому они обе навсегда останутся загадочными. Кроме того, мне кажется, каждая личность уносит с собой тайну. А Катя была еще и большой личностью, несмотря на такое ее хрупкое строение. У нее очень была сильная воля. Она была всегда пряма, чистосердечна. Красива, одухотворенна, светилась изнутри. И что очень важно — имея от природы острый, критический ум, с годами она все добрее относилась к окружающим ее людям. Конечно, у нее были творческие идеи. Но она настолько была в последнее время занята своими ученицами и в Большом театре, и в Кремлевском балете, настолько растворялась в них, что для собственной жизни и воплощения идей у нее времени и сил уже не оставалось. Она домой приходила практически только к ночи для того, чтобы поспать и утром — снова в Большой или Кремлевский.

— После ее ухода что-то для вас о ней открылось, чего вы не знали раньше?

— Знаете, когда долго живешь… Мы же с 49-го года практически всегда вместе и, слава тебе Господи, знали друг друга… Безусловно, в совместной жизни у всех бывают моменты не очень приятные — споры, расхождения, резкие замечания в адрес друг друга… Но когда ее не стало, я все время думаю, что сейчас бы во всем с ней соглашался, все принимал, лишь бы только она была жива. Потому что только тогда по-настоящему понимаешь, что для тебя значит этот человек, когда его нет.

— То наше интервью имело полусерьезный заголовок: «Я люблю гречневую кашу, а Васильев ее не переносит».

— Нет, со временем я и гречку полюбил. А раньше — да, когда мы учились в балетной школе на Пушечной и я ухаживал за Катей, мы иногда обедали в столовой рядом со МХАТом, там всегда были какие-то биточки с гречневой кашей. Так вот, она мне каждый раз отдавала свои биточки, а я каждый раз отдавал ей свою кашу.

— А какие между вами бывали расхождения?

— Ну, это тысяча мелочей. Начиная с темперамента: я — спринтер, а она — стайер. Но это и хорошо, наверное. Дополняли друг друга. Однако иной раз мелочи, которым сперва не придаешь значения, вырастают до таких размеров: кажется, что ты не можешь согласиться с человеком ну совершенно. Но у нас было главное — любовь. Теперь я очень хорошо знаю, в чем разница между любовью и страстью. Страсть почти всегда является толчком для любви. А дальше так: если нет уважения, то не получается и любви. А у нас с Катей было очень глубокое взаимное уважение. И друг без друга мы не могли обходиться. Вот, собственно, формула любви: когда к страсти добавляется единство взглядов, когда души ваши устремляются в одном направлении и сливаются, тогда ты без этого близкого человека не мыслишь своей жизни.

— Вы из таких разных кругов — ваш папа был шофером, мама — из служащих, а Катя — из династии философов, филологов, композиторов. Это не осложняло отношений?

— Никогда абсолютно. Настоящий интеллигент, как она, всегда прост. Я никогда не чувствовал разницы в этом смысле. И с ее мамой Татьяной Густавовной мы уже сколько лет живем душа в душу.

— Екатерина Сергеевна рассказывала, что вы были очень растеряны, спрашивали, что делать, когда узнали о вашем увольнении с поста руководителя Большого театра. Причем узнали из сводки новостей радио — тогдашние начальники культуры даже не позаботились известить вас о готовящемся решении.

— Нет, я не спрашивал ее, что делать, просто сказал, что вот так случилось, а она мне ответила: «Ну я же тебе говорила, что все так кончится». Она действительно с самого начала моего директорства говорила: «Зачем ты согласился, ясно же, что всегда это заканчивается только одним». Но, конечно, она сама не ожидала, что ее слова сбудутся в такой форме. И когда я ей позвонил, она просто сказала мне главные слова: «У тебя есть жена, есть дом, приезжай». И на следующий день я собрал вещи и поехал к нам на Рыжевку (деревня в Костромской области, где Васильев и Максимова построили себе дом. — «Труд»).

— Все в жизни имеет две стороны — наверное, то увольнение сохранило вам здоровье и силы для собственных творческих дел?

— Безусловно. Моя мама всегда говорила: все, что Бог ни делает, — к лучшему. Если ты воспринимаешь неприятности как повод ввязаться в полемику, это не приводит к добру. А если ты их с честью выдерживаешь и они для тебя служат импульсом для нового творческого раскрытия, это всегда к лучшему. Так же было в свое время, когда нас выставили из театра — Мариса, Майю (Лиепу, Плисецкую. — «Труд»), Катю и меня. Потому что для нас тогда открылся весь мир. И даже вот этот недавний вечер в Нью-Йорке — результат того, что мы не замкнулись только на Большом театре. Ведь как считают многие артисты: нет, я могу работать только в БТ… Такая позиция — гибель для артиста. Настоящий артист, мне кажется, везде и всегда будет искать приложение своих творческих сил. И потом, когда я ушел отсюда, я же начал каждый день писать картины. Из меня вырывались стихи: самые худшие моменты жизни всегда служили мне импульсом к поэзии, которая меня выручала.

— В ваших картинах, насколько помню, преобладают пейзажи. А Катю вы никогда не пробовали писать?

— У меня несколько Катиных портретов, но не могу сказать, что они удачные.

— Прижизненные?

— Да. Пока нет сил их писать. Может быть, когда-нибудь буду, я не могу сказать наверняка, что стану делать завтра. Сейчас заполняю свою жизнь очень многими вещами — например, теперь сам к своим хореографическим работам пишу декорации. Вот когда в Бразилии ставил «Дон Кихота», у Школы (в бразильском городе Жоинвиле действует Школа Большого театра. — «Труд») не было финансирования на художника и сценографию. Поэтому я взялся делать эскизы для мультимедийных декораций, и оказалось, что это совсем неплохо. Поэтому потом они мне предложили сделать уже традиционные декорации к моей же постановке «Жизели» к десятилетнему юбилею Школы. А недавно сделал эскизы к видеопроекции балета Гетти «Заклятие рода Эшеров» для фестиваля Михаила Плетнева в Большом. Планируются «Красный мак» и «Макбет» в подобном мультимедийном оформлении с моими эскизами.

— Помню, год с небольшим назад мы встретились на «Триумфе», и вы хорошенько критически прошлись по «Евгению Онегину», поставленному в Большом Дмитрием Черняковым.

— Ну это вообще непонятное для меня явление.

— Но сегодня вы назначили нашу встречу именно в Большом…

— Когда проживаешь жизнь в театре, он становится для тебя родным. Большой театр — мой дом, и, надеюсь, так всегда будет, кто бы и когда в нем ни управлял. А сегодня у меня с Дашей Хохловой — артисткой Большого — репетиция. Она у меня не только в «Балладе» Шопена занята, но и в балете «Заклятие рода Эшеров» танцует, который будет еще раз показан в Перми. Так что я прихожу сюда еще и по работе. Вот когда мы готовили юбилейный вечер Владимира Михайловича Зельдина, участвовал мимический ансамбль Большого — и я тоже приходил сюда с ними поработать.

— Может, вопрос прозвучит курьезно, но ведь вы были партнером самых великих — Улановой, Плисецкой… Каково это — держать за талию такую живую драгоценность? Не сковывала мысль — а вдруг уроню?

— Я же профессиональный артист, и мысли такой не было — уроню или не уроню. Но, конечно, я ощущал разницу в возрасте и положении с ними. Ну вы представляете себе: Уланова, живая легенда, и вы ней танцуете. Робость какая то, конечно. Не полная раскрепощенность, может быть. С Майей Плисецкой — по-другому, но тоже непросто. Но это все в репетиционном зале. На сцене эти вещи отступали в сторону. Когда-то меня, восемнадцатилетнего юношу, Уланова выбрала себе в партнеры. А сейчас, наверное, я для Даши Хохловой — живая легенда.

— В вашей жизни в последние годы большое место занимает Италия.

— Да. Моя давняя дружба с Франко Дзеффирелли принесла такие большие проекты, как совместное творчество в «Аиде» на Арене ди Верона, в Ла Скала и Театро Массимо в Палермо. В декабре прошлого года в Римской опере я сделал хореографию и к его «Травиате». Вы, наверное, помните, в своем знаменитом фильме «Травиата» он нас с Катей когда-то снял, и естественно, я там переделал наш танец. А теперь он пригласил сделать всю сцену бала. Постановка прошла с огромным успехом.

— Как ему пришла мысль позвать вас в кино?

— У нас была в Лондоне знакомая, царство ей небесное, леди Мэри Сент-Джаст, урожденная княгиня Оболенская. Мы с ней дружили очень давно, буквально с первого нашего приезда в Лондон. А она сама работала с группой учеников Висконти, в том числе и с Дзеффирелли, была подругой Теннесси Уильямса… С Франко они дружили до конца ее дней. И однажды он ей позвонил: «Мэри, мне для „Травиаты“ нужна самая лучшая балетная пара. Кого бы ты мне посоветовала? Я знаю, что ты любишь балет, ходишь на спектакли…» Она нам потом рассказывала, что ответила ему: «Какой ты глупый, Франко, есть же Катя и Володя, их и возьми…» Она нам сразу сама позвонила.

Мы в это время были в Вене: «Вот так и так, мой друг Франко Дзеффирелли снимает фильм и попросил меня помочь найти танцовщиков, я сказала, что, конечно, вы бы могли это станцевать…» Я еще тогда говорю Кате: «Зачем нам это, там всего четыре минуты какие-то?» А Катя мне на это сказала очень правильно: «Какая разница, сколько минут, важно — с кем нам предстоит работать, этот шанс упускать никак нельзя». Оказалось, что все так и есть. Для меня это стало большой школой общения с великолепным мастером. Мы очень доверяли друг другу, доверяем и сейчас. Несмотря на то что работа наша всегда складывается очень сложно, спорим до того, что иногда просто кажется — все, никогда в жизни больше не будем вместе что-то делать… И думаю, что у Франко такие мысли тоже бывают. Но результат всегда заставляет забывать обо всех расхождениях в процессе работы.

— Наверное, это уже перешло и в человеческую дружбу.

— Конечно.

— Вы у него бывали?

— Много раз. Мы с Катей были и на вилле под Римом, и на знаменитой Тре Вилле в Позитано на юге Италии.

— Как он принимает? Италия ведь особая страна, там великие мастера искусства часто и великие мастера кулинарии. Как Россини, например.

— Франко — нет, он слишком занят работой. Но у него дома бывает очень много друзей… бывало по крайней мере. Когда он снимал «Травиату», то в субботу и воскресенье приглашал огромное количество самых разных артистов, занятых на съемках, к себе на виллу в Позитано.

— А у вас в Италии какое место любимейшее?

— Конечно, Рим. Это вообще мое любимейшее место на свете. Второго такого города нет Ему почти три тысячи лет, и никогда его не покидала активная жизнь. Все эти эпохи в нем живы до сих пор. И сколько бы ты в нем ни бывал, продолжаешь открывать в нем все новые уголки. Вот сейчас я летел из Нью-Йорка, и была возможность выбрать маршрут — я выбрал тот, что с остановкой в Риме. Просто, чтобы еще раз вдохнуть этот воздух, напитаться от него.

— Екатерина Сергеевна говорила, что у вас там были и драматические спектакли.

— Да, но такие, что обязательно связаны с пластикой и танцем. Первым был «Нижинский» в Неаполе. Потом, сразу после моего ухода в 2000 году с поста директора Большого именно Италия позвала меня снова на сцену: я исполнял роль Чайковского в спектакле «Долгое путешествие в Рождественскую ночь». В прошлом году я сыграл роль Нижинского и Дягилева одновременно в спектакле по дневникам Нижинского. Это все поставил Беппе Менегатти, режиссер, муж знаменитой балерины Карлы Фраччи.

— Которую вы тоже держали на сцене в руках.

— Да, мы не раз были партнерами на сцене. И Алисию Алонсо держал. С Алисией вообще занятно получилось, потому что я с ней танцевал всего один раз «Жизель» на Кубе, но после этого спектакля у них и фильм появился, и огромная книга «Алонсо и Васильев в «Жизели». А сейчас я опять приглашен поехать на Кубу, там будет фестиваль, и они устраивают гала в честь юбилея самой Алонсо, и юбилея Улановой, и дают спектакль в мою честь.

— Говоря с вами, невозможно не спросить о секретах вашей потрясающей физической формы.

— Никаких секретов абсолютно. Просто надо, чтобы все время ты находился в творчестве, не сидел без дела.

— Лет 10 или 15 назад, помнится, вы говорили, что для человека, привыкшего к физическим нагрузкам, очень опасно остаться без них: сердце стремительно ожиреет, и через год — инфаркт.

— Ну, как вам сказать, эмоциональные нагрузки тоже ведь способны восполнить недостаток физических. Главное — не сидеть сиднем. Вот работа на директорском посту в кабинете вряд ли была полезной для здоровья. А если б я еще пил и курил, мы бы с вами тут, возможно, не разговаривали.

— Вы разве курили?

— Когда танцевал — постоянно, на протяжении 32 лет. Катя вообще курила до конца своих дней очень много. Когда я танцевал Спартака, по три пачки в день выкуривал. Меня все спрашивали — как же вы можете? Я говорил: пока танцую, могу курить. А вот когда ты не танцуешь, тогда, по-моему, нельзя этого делать.

— Потому и бросили, что закончили танцевать?

— Ну, не совсем поэтому, я просто заболел тяжело, было воспаление легких, я долго не мог курить, а раз не курил, то, думаю, чего ж начинать опять… В общем, бросал-то я много раз, но по-настоящему бросил только тогда.

— Своего рода подвиг воли, мало ком удается избавиться от этой привычки…

— Да нет, просто я вынужден был бросить. Нет худа без добра, что называется.

— А сейчас не хочется?

— Нет абсолютно, даже если вокруг меня курят.

— Сколько лет в таком некурящем состоянии?

— Ой, уже очень много. Думаю, больше 20.

— А в питании есть какие-то ограничения?

— Никаких совершенно.

— И жирный кусок мяса можете?

— Обожаю! Еду люблю всякую.

— Сами что-то готовите, если друзья приходят?

— Очень редко. Но бывало. То есть так скажу: я не люблю готовить, но если нужно было, то мог сделать все, от яичницы до изысканной ухи.

— Сейчас кто-то по хозяйству помогает?

— Я-то большей частью в разъездах, а с Татьяной Густавовной находится сиделка. Все-таки 96-й год Катиной маме. А раньше Катя и Татьяна Густавовна сами все делали, мы вообще с Татьяной Густавовной жили как у Христа за пазухой.

— Вам тут, я слышал, от Юрия Григоровича позвонили, вы договаривались о какой-то встрече. Как вы с Юрием Николаевичем общаетесь? С ним у вас связано так много — один «Спартак», поставленный на вас, чего стоит. Но в то же время это человек, который вас уволил из Большого театра.

— Вы знаете, он ведь сам никогда не говорил, что это он уволил. Очевидно, обстоятельства заставили это сделать. Каждому человеку мешает противостояние другого человека, даже если это его друг, что, кстати, бывает особенно обидно и больно. И ему нужно было освободиться от этого груза. А все эти люди старшего поколения — нашего поколения — они ему, очевидно, стали мешать. Мешали своими высказываниями, резкими критическими замечаниями… Да и новое поколение стояло в ожидании своего часа. И эти новые силы тоже были нужны Юрию Николаевичу. Сейчас, по прошествии десятилетий, я об этом думаю абсолютно спокойно. И хотя взглядов своих не поменял, очень сожалею о форме, в которой это тогда высказывалось. Ведь и его реакция от этого зависела. Сейчас я, наверное, то же самое сказал бы по-другому.

— И это новое отношение позволяет вместе работать?

— Во всяком случае, когда я пришел руководителем в Большой театр, первый, кому отправил письмо с предложением в любой момент прийти в театр как самому желанному гостю и начать работать, был Юрий Николаевич. Но тогда он не ответил — наверное, еще очень остра была его обида. Но когда словно по какому-то роковому знаку мы оба стали вдовцами, эта обида ушла в тень. Например, когда недавно был Московский балетный конкурс, Юрий Николаевич сам пригласил меня быть в жюри. Я согласился, конечно. А мне только что нужно было в Пермь взять танцовщика, который занят в предстоящей премьере у Юрия Николаевича, и хотя это было непросто, он в виде исключения согласился отпустить его на мой юбилей. Я ему тоже за это очень благодарен.

— В Большом вам до сих пор поминают, что вы сюда притянули Волочкову, и, дескать, зря вы это сделали.

— Может быть, и зря. Но, во-первых я тогда ее пригласил только на определенные партии. И вы должны помнить, в какой прекрасной форме она была, когда впервые в Большом станцевала мое «Лебединое озеро». Критика была в восторге. Она всегда была очень трудолюбива. С ней и Екатерина Сергеевна взялась заниматься. Но дальнейшее очень быстро показало, что это не ее ученица. Потому что… ну есть люди, с которыми вы можете работать, а есть такие, с которыми иметь дело очень сложно. Но самое интересное, что такую же ошибку повторил потом и Юрий Николаевич Григорович. Когда уже она не была в Большом, он ее взял сюда опять.

— Никогда не думали, чтобы с вашей харизмой, с вашим выразительным голосом сделать чтецкую программу, где прочли бы стихи — свои, чьи-то еще?

— Я недавно участвовал в радиоспектакле на «Радио России» по повести Тургенева «Вешние воды». Говорили, что получилось замечательно. Так что дальнейшее покажет. Никогда не знаешь — кажется, что ни в коем случае не будешь это делать, а потом вдруг… вот случай. Мне в голову не приходило, что я опять выйду на сцену в 2000 году и сейчас, спустя 10 лет. Но вышел. Некоторые сомневались, что это нужно делать. Или, например, новогодний Бал-2000 в Большом, ведь тогда все как один говорили, что не получится, а получилось такое яркое, красивое событие, которое до сих пор не могут забыть. Нужно идти вперед, и если уверен в своей правоте, делать свое дело смело и на совесть.

Растиражированная формула «Все мы вышли из гоголевской шинели» (есть еще вариант «из-под шинели») — одна из самых загадочных. Толком даже неизвестно ее первородство. Одни приписывают этот,...

На экраны большим тиражом выходит фильм «Сто лет тому вперед» по мотивам повести замечательного писателя-фантаста Кира Булычева. На самом деле, с книгой, равно как и с ее первой, достаточно подробной...

В нынешнем апреле будет отмечаться 100-летие со дня рождения великого литовского и советского актера Донатаса Баниониса. Кино — особое искусство, не дающее человеку бесследно кануть в Лету. Можно долго рассказывать...

Во вторник, 16 апреля, исполнилось 100 лет Зое Богуславской. О писательнице говорили на разных каналах. «Первый» посвятил ей программу «Золотой век», а «Россия 1» —...

Экранизацию пушкинского «Евгения Онегина», которая идет во всех кинотеатрах страны, снял Сарик Андреасян, и это главный анекдот сезона. За режиссером прочно закрепилась репутация бойкого ремесленника, который в своих...

Премьера «Собачьего сердца», выпущенного в МТЮЗе одним из самых ярких нынешних режиссеров Антоном Федоровым, получила противоречивые отклики. Некоторые критики называют ее лучшим спектаклем сезона, у других постановка...

1563 С печатания «Апостола» — первой русской датированной книги — в Москве начала работать типография первопечатников Ивана Федорова и Петра Мстиславца. 1783 Императрица Екатерина II подписала...

Казалось, самым плодовитым деятелям российского кинематографа братьям Андреасян — на пару они выдают десятка два проектов в год — ничем публику уже не удивить. Вот сделали же экранизацию «энциклопедии...

В Петербурге началось то, о чем археологам и историкам не хотелось даже думать. На Охтинском мысе экскаваторы роют землю под бастионами Ниеншанца. Срубленные деревья падают рядом с табличкой, где написано,...

Но речь, разумеется, пойдет не об отложенных стартах «Ангары» и не о разбившемся луноходе. А о том, почему за последние десятилетия некогда красный-прекрасный день календаря заметно поблек...

Московский международный кинофестиваль пройдет с 19 по 26 апреля 2024 года, сообщили его устроители. ММКФ — один из старейших кинофорумов в мире. Впервые его провели еще в 1935 году, возглавил...

О желании снять полнометражный фильм по другому известному сериалу сообщил один из создателей «Шерлока» BBC Марк Гэтисс. По его словам, в этом заинтересована и остальная команда. Но не следует...

Год назад «Труд» писал о намерении онлайн-кинотеатра HBO Max снять сериал по «Гарри Поттеру». Планы были грандиозными: предполагалось, что в проекте будет семь сезонов — по числу книг Джоан...

Снял эту жесткую, провокативную ленту британский писатель, сценарист и режиссер Алекс Гарленд, причастный к созданию таких громких картин, как «Пляж», «Пекло», «28 дней спустя», «Из машины»,...

В онлайн-кинотеатре KION — новый сезон сериала Валерии Гай Германики «Обоюдное согласие». Режиссер, известная интересом к острым социальным темам, верна себе и в нынешней работе. Мы видим, как...

Печально, когда в историю уходят мастера, про которых думаешь, сколько они могли еще сделать. Когда речь о гении, это чувство обостряется до предела. Эпитеты, конечно, вещь опасная, ведь даже в эпоху Возрождения не каждый...