В сентябре 1996 года, собирая материал о Шостаковиче, я позвонил Галине Сергеевне: не поделится ли она воспоминаниями о своем великом земляке-петербуржце? Уланова взяла трубку (к тому моменту умерла жившая с ней долгие годы ее помощница и подруга Татьяна Агафонова) и неожиданно сказала: «Приходите!»
Дом советской артистической элиты на Котельнической набережной выглядел совсем не элитно: едва держащаяся на петлях входная дверь, неохраняемый подъезд. Шестой этаж, на звонок открыла сама Галина Сергеевна в домашних спортивных брюках.
Уланова, словно желая выговориться за годы молчания, рассказывала о своем детстве и юности, о том, как с отцом ходила в походы, плавала на байдарке. Водила по просторному жилищу почти без мебели с удивительно маленькой и неуютной кухней, жаловалась, что не успевает убрать пыль с пола и горок, где хранилась антикварная фарфоровая посуда. Подводила к окну гостиной, выходящему на красивейшее место Москвы у самого Кремля, печалилась, что, наверное, никогда уже не увидит свой любимый Питер: «Разве это река? Вот Нева — река!»
Попросила большую часть нашего разговора не записывать и разрешила включить диктофон, только когда речь зашла непосредственно о Шостаковиче. Тогда показалось, что разговор не задался и самое интересное оказалось незаписанным, но спустя 13 лет эта пленка стала бесценным документом великой жизни.
— Когда вы впервые встретили Шостаковича?
— В балетной школе, уже почти перед выпускными. Но сперва я познакомилась с его старшей сестрой Марией Дмитриевной, она была пианисткой и преподавала у нас фортепиано. В школе была такая традиция: женщин, которые в общежитии всегда жили на нижнем этаже, обучали игре на фортепиано, а мужчин (они жили на верхнем) — на скрипке. Я думаю, это шло с того далекого времени, когда училась моя мама, Легат и целый ряд других танцовщиков. Рояля тогда в классе не было, а темп, нужный для движения, давали на скрипке, причем играя не смычком, а пальцем —
— Подружились с Марией Дмитриевной?
— Да, потом у нас возникли сравнительно близкие отношения, я ее называла тетя Маруся, она меня приглашала в их дом. Я там бывала, когда Шостакович писал для нас первый свой балет «Золотой век», Лопухов ставил (неточность: Федор Лопухов ставил второй и третий балеты Шостаковича «Болт» и «Светлый ручей». —
Делали акробатические трюки со мной, бог знает что вытворяли. Одной танцовщице до меня уже голову разбили, я шла, слава богу, вторым составом. Все мы были молодые — Вахтанг Чабукиани, Константин Сергеев,
И Якобсон, который эти номера ставил, решил, что должен такой маятник получиться: пока эти держат меня внизу, другие меня ногами вверх поднимают и вытягивают, я получаюсь такая стрелка, потом стрелкой падаю в противоположную сторону, а те туда быстро бегут и меня подхватывают со спины. Вот такие спортивные вещи мы делали, а потом этот самый спорт переносился и в содержание других спектаклей. И, помню, после этого балета мы пришли к Шостаковичу домой, там его милейшая мама, я ее очень хорошо знала, и тетя Маруся. Потом уже дочка Галя появилась, мне говорили, что Шостакович ее в мою честь назвал.
— А что он в балетной школе вел как педагог?
— В выпускном классе теорию музыки. Что мы понимали в этой теории (смеется): И всегда мы смеялись. Это был первый урок, рано утром,
Потом в памяти осталось: у нас на углу Невского и Большой Морской стоял большой дом, там был кинематограф, не помню, как назывался, и Шостакович там играл музыку во время сеансов, чтобы заработать денег. И в этом же доме была вторая балетная школа, там преподавал такой Волынский, он еще писал такие серьезные книги, много книг, его очень трудно читать. Там и моя мама тоже преподавала.
Фильмы показывали, когда не было спектаклей и балетных занятий. И там Шостакович играл на пианино. Правда, вскоре его оттуда уволили, потому что он на ходу увлекался, начинал сочинять
Потом я уже жила в Москве, но родители оставались дома, папа — на пенсии, мама тоже уже закончила преподавать, я для них в Комарово дачу снимала. Это была такая общая дача для музыкантов, дом отдыха, и там мы снова оказывались рядом с Шостаковичами. В филармонии мы с Дмитрием Дмитриевичем много раз встречались. И когда он тоже переехал в Москву, виделись, но уже не так часто, не помню, чтобы я у него дома была. Он стал болеть, ноги у него ломались, люди говорили, потому что он пьет. Ничего подобного абсолютно, не пил он так, просто у него были очень некрепкие кости.
— В филармонию он вас приучил ходить?
— Нет, это дирижер Гаук, поскольку он был муж Гердт, известной танцовщицы, которая у нас преподавала. И мы перед уроком ходили в консерваторию на его репетиции, а потом уже на концерт — не все,
— А как познакомились с Прокофьевым?
— Он приехал в Ленинград показать свою музыку балета «Ромео и Джульетта». В Москве ему отказали: говорят, на такую музыку спектакль нельзя ставить. В Ленинграде
Я Лавровскому говорила: «Леня, я понимаю эту новую музыку, где происходят драматические вещи, там мне интересно. А вот где лирические — мне мешает Чайковский, он у меня в голове сидит, а как станцевать адажио, как любовь выразить под музыку Прокофьева, я не понимаю». Он говорит: «Ты пой про себя Чайковского, а делай то, что на эту музыку надо». Я сказала: «Попробую». Мне в Прокофьеве не хватало мягкости какой то, к которой я привыкла в Чайковском. Но это же было впервые — музыка, которая совершенно уводила нас от Шопена, Чайковского.
А тут прошел спектакль «Гамлет» (Ленинградский
— Да, это по фильму «Ромео и Джульетта» видно.
— Нет, ну фильм короткий,
Тут, в Москве, я
Вскоре мы приехали в Москву с гастролями, и он тоже устроил небольшой вечер. Я не хотела туда идти — устала или
И Прокофьев опять веселый, довольный: «Господи, тут мою музыку никто не брал, а с вами спектакль имел успех». Как ребенок радовался, звал меня: «Ну пойдем еще раз, Галя, поклонимся». В радужном был настроении. Начали
И он говорит: «Все, вальс танцевать с вами не буду». Хохотали все. Вот такие отдельные случаи. Потом я его долго не видела, он уже разошелся с первой женой, женился на второй, они жили на даче на «наших горах» так называемых.
— Это Николина гора, где до сих пор многие артисты живут?
— Да, Николина, там я с ним встречалась. Потом случилось, что он умер в тот же день, когда умер Сталин. А квартира у него со второй женой была напротив Художественного театра. И мы даже не могли пройти к нему попрощаться, пошли только на следующий день. Ну, это я разбросанно вам все говорю, потому что не все помню (усмехается).
—
— Вы знаете, мне, к сожалению, не пришлось танцевать ни одного его спектакля, кроме первого — «Золотого века». Поэтому мне трудно сказать. Он же писал в основном не для театра — симфонии.
— Но вы, наверное, участвовали как
— Ну, может,
Художнику дано видеть то, что другим сперва трудно понять. А потом, когда ты уже начинаешь понимать, то видишь, что именно вот только так и можно делать. У него были любимые инструменты в оркестре. Вот как мы любим людей определенного характера, так и он без этих инструментов не мог обойтись. Конечно, надо использовать весь оркестр, но эти инструменты он любил в особенности. Духовые. Скрипки — меньше. Душой всегда чувствовал, что тут должен сыграть вот
— В Шостаковиче вам тоже недоставало лирического начала?
— Да, не хватало
— А то, что он ленинградец, не вызывало к нему и его музыке особого отношения?
— Ну, конечно, да, несомненно. Но я боюсь углубляться в эту тему. Вы извините,
Наше досье
.jpg)
Галина Уланова родилась в Петербурге 8 января 1910 года.
Училась у собственной матери и Агриппины Вагановой.
С
В 1944–1960 годах — солистка Большого театра. Исполнение Улановой сцены сумасшествия в «Жизели» (1932) признано непревзойденным.
Впервые создала образы Марии в «Бахчисарайском фонтане» Б. Асафьева (1934), Джульетты в «Ромео и Джульетте» С. Прокофьева (1940).
До конца жизни (21 марта 1998 года) —
Среди учеников — Максимова, Васильев, Тимофеева, Семеняка, Семизорова, Цискаридзе.
Народная артистка СССР, дважды Герой Социалистического Труда. Скульптура Улановой в Стокгольме (1984) — первый прижизненный памятник русскому человеку за границей.
