.jpg)
.jpg)
В Институте философии РАН открылась выставка «Иммануил Кант и Лев Толстой: философские диалоги». Приуроченная к 300-летию со дня рождения немецкого мыслителя, она рассказывает об осмыслении его наследия русским классиком.
Иисус Христос, Будда, Лао-цзы, Кант... Примерно такой ряд выстраивал Толстой, перечисляя в своей поздней публицистике имена учителей истинной духовности. Автор «Войны и мира» увлекся идеями кенигсбергского мыслителя в зрелые годы, признаваясь, что далеко не сразу его понял, а кое-что постигал через философа «мирового пессимизма» Артура Шопенгауэра, открывшего европейцам догматы индийского мировидения и бывшего тогда в большой моде.
Впервые Лев Николаевич прочитал «Критику чистого разума» в 1869 году во французском переводе, экземпляр с его пометками хранится в библиотеке яснополянской усадьбы. Тогда Кант особого впечатления на Толстого не произвел, более того, чтение сопровождалось грандиозными трудностями. «Кант очень тяжелый, от него болит голова», — жаловался писатель, и он был не одинок среди современников: на слог изобретателя категорического императива жаловались публицист Николай Станкевич и митрополит Филарет.
Истинное обращение произошло в конце 1880-х, когда Толстому довелось ознакомиться с другим, менее растиражированным сочинением философа — «Критикой практического разума», где за метафизикой, космогонией, телеологией писателю удалось вычленить главную с его точки зрения мысль, которая и «произвела» кабинетного ученого в духовные наставники. «Основу всего составляет нравственный закон. Свобода нужна ради него. А раз есть нравственный закон, значит есть и его создатель, значит есть Бог...», — записал со слов Льва Николаевича яснополянский врач и друг семьи Душан Маковицкий.
В последние два десятилетия жизни Лев Николаевич видел своей миссией популяризацию идей «нечитабельного» Канта в России. Но как? В новых переводах Толстой не видел никакого смысла, поскольку ненавидел философские системы — эти нагромождения терминов и не всегда убедительных аргументов. Истинная ценность Канта заключалась в его отдельных изречениях. В 1906 году вышел сборник афоризмов Канта под редакцией Толстого, а «избранные мысли» стали кочевать из романа в роман.
«Человек может хитрить сколько ему угодно, — читаем у Канта, — чтобы свое нарушающее закон поведение, о котором он всегда вспоминает, представить как неумышленную оплошность, просто как неосторожность, которой никогда нельзя избежать полностью. И все же он видит, что адвокат не может заставить замолчать в нем обвинителя, если он осознает, что при совершении несправедливости, был в здравом уме, то есть мог пользоваться своей свободой».
«В глубине, в самой глубине души он знал, что поступил так скверно, подло, жестоко, что ему, с сознанием этого поступка, нельзя не только самому осуждать кого-нибудь, но и смотреть в глаза людям, не говоря уж о том, чтобы считать себя благородным, великодушным молодым человеком, каким он считал себя... А ему нужно было считать себя таким для того, чтобы продолжать бодро и весело жить. А для этого было одно средство: не думать об этом. Так он и сделал. Но вот теперь эта удивительная случайность напомнила ему все и требовала от него признания своей бессердечности, жестокости, подлости, давших ему спокойно жить эти десять лет с таким грехом на совести», — это уже Толстой в своем последнем романе «Воскресенье» так описывает духовное пробуждение князя Дмитрия Нехлюдова, увидевшего на скамье подсудимых промышляющую проституцией мещанку Катюшу Маслову и узнавшего в ней брошенную им возлюбленную.
Идеи Канта повлияли и на политические взгляды Льва Николаевича, пришедшего в конце жизни к идее о непротивлении злу насилием. Некоторые высказывания кенигсбергского философа сейчас кажутся пророческими. Вот что, например, Кант писал в 1795 году:
«Государство, имеющее возможность не подчиняться никаким внешним законам, не будет ставить в зависимость от суда других государств тот способ, каким оно домогается своих прав в отношении их, и даже целая часть света, если она чувствует свое превосходство над другой, ни в чем ей, впрочем, не препятствующей, не замедлит ограбить или даже поработить последнюю для усиления своего могущества. На таком пути все теории, относящиеся к международному и всемирно-гражданскому праву, превращаются в бессодержательные и неисполнимые идеалы»
Ни разу за почти 80 лет не покидая родного города, Кант разглядел основы мироздания, и их принял Толстой. Изображения предоставлены Государственным музеем Л.Н.Толстого
Решение находит граф Толстой в сочинении «Царство божие внутри нас»: «Но если все согласятся, то и войны не будет, и незачем судилища, и верховный суд, и арбитрация».
Авторы выставки делают акцент и на других точках соприкосновения Канта и Толстого — это вопросы, касающиеся нравственных представлений, общественно-политических взглядов, идеи «вечного мира», понимания разумного начала и религии. Каждому их них посвящен тематический раздел экспозиции.
Раздел «Звездное небо и нравственный закон» расскажет посетителям о нравственных поисках мыслителей, близости представлений Канта о нравственном долге и толстовских мыслей о законе любви и добра.
«Две вещи наполняют душу новым и все более сильным удивлением и благоговением, чем чаще и продолжительнее мы размышляем о них, — это звездное небо надо мной и моральный закон во мне», — пишет Кант.
А вот Толстой, из «Анны Карениной»: «/.../ точно так же как праздны и шатки были бы заключения астрономов, не основанные на наблюдениях видимого неба, так праздны и шатки были бы и мои заключения, не основанные на том понимании добра, которое для всех всегда было и будет одинаково, и которое открыто мне христианством и всегда в душе моей может быть проверено».
Наконец, блок «Разум и вера» посвящен религиозным представлениям. Немецкий философ, как и Толстой, подчеркивал важность нравственной основы религии, неразрывную связь веры и доброго образа жизни. Кантовский трактат «Религия в пределах только разума» и толстовское сочинение «В чем моя вера?» отражают близкие по духу представления о сакральной основе, объединяющей людей.
