Из семьи раскулаченных
На хуторе Плоское в Тверской области, что подо Ржевом, в большой и зажиточной семье Коноваловых у старшего Василия родились две девочки: Женя в 1919 году и Тамара семью годами позже. Мать девочек Мария Иосифовна носила в семье прозвище Манька Непутевая за то, что ну ничего не смыслила в деревенском хозяйстве. Она была актрисой и очень хороша собой. Из Саратова, из семьи интеллигентов — художников Мартыновых — ее вывез Василий Коновалов. Так началась ее трагическая судьба.
На хуторе Коноваловы построили и школу, и больницу. С наступлением советской власти Плоское у Коноваловых отняли, но крестьяне не дали выселить семью в Сибирь — в народе их уважали. Но уже в 1929 году мужчин арестовали. Василия, отца Жени и Тамары, расстреляли тогда же. Мать девочек, Мария Коновалова, бежала от репрессий к родственникам в Саратов — рассчитывала забрать дочерей, когда устроится. Но годы шли, а положение жены расстрелянного не улучшалось. В 1938 году Женя поехала в Ленинград, поступила в педагогический. А потом началась война. Говорить о том, каково было пережить блокаду, она смогла только несколько десятилетий спустя.
— Июнь 1941 года в Ленинграде был
Скоро радио замолчало, только стучал метроном, часто прерываемый предупреждениями о воздушной тревоге.
— Студентам объявили о мобилизации. Ванечка первый побежал записываться на фронт. Обещал каждый день писать и вернуться героем. Я поверила…
Последнее письмо пришло от Ванечки в 1942 году с Курской дуги. Считается, что Ванечка погиб там. Но достоверно ничего не известно. Женя пыталась узнать через институт и через военкома. Но ей сказали, что никаких сведений — ни о том, что живой, ни о том, что мертвый, — добыть не удалось. Война… Раз не пишет — считай, пропал без вести.
Ела землю и представляла эклер
Женю зачислили в
— Постепенно карточки на все продукты, кроме хлеба, перестали отоваривать. С ноября
Женя часто пропускала один день еды, а потом брала паек сразу за два — чтобы хоть раз в два дня наесться: 250 граммов хлеба уже давали чувство сытости.
— «Какая вкусная картофельная шелуха! После войны никогда не буду ее чистить», — думала я тогда.
Евгения до сих пор помнит этот праздник и эту невероятную радость: в общежитие привезли мешок земли со сгоревших Бадаевских складов — земля была сладкая, пропитанная сахаром.
— С этой землей вприкуску мы пили чай, а я представляла свои любимые эклеры. Для обогрева мы жгли мебель, заборы, картон — все, что могло гореть.
Отвезти покойника не было сил
Занятия теперь шли в не совсем обычной обстановке. Вокруг
В конце октября
— Мертвые были повсюду: на улице падали и больше не поднимались. Покойников отвозили хоронить на саночках. Если у родственников не хватало сил довезти тело до кладбища, саночки с печальным грузом оставляли посреди улицы.
Ночами мы с девочками садились в своей комнате, зажигали коптилку и готовились к экзаменам. Даже если бомбили, в убежище не ходили. Надо было хорошо учиться. На экзамене я прямо с билетом в руках упала в обморок. Преподаватель поставил «хорошо» и отпустил — это была моя единственная четверка в аттестате. Когда я шла домой, по дороге мне попался пригорочек. Общежитие уже вижу, а на пригорок подняться не могу. Стою и плачу. Ведь если упаду — уже не встану. Хорошо, мимо сокурсница шла — мы так под ручку по шагу и поднялись. С тех пор я,
Она представилась коротко: «Мама»
— Однажды ко мне в общежитие пришла женщина, закутанная в бог знает сколько слоев тряпья. Острое, бледное лицо, провалившиеся глаза — я бы никогда ее не узнала, если бы она не представилась коротко: «Мама». Перед самой блокадой ей удалось устроиться в ленинградскую оперетту, только письмо об этом
Я даже не знала, как к ней обращаться. Мы не виделись больше 10 лет.
Мать и дочь обнялись, Жене нечем было ее угостить, кроме кипятка. Мама торопливо достала завернутый в тряпку хлеб и, пряча голодные глаза, протянула его Жене. Они встретились взглядами и заплакали. Хлеб и одна на двоих кружка горячей воды — за разговорами женщины просидели всю ночь.
На следующий день Женя дошла до театра. На улице было минус 25, в театре не топили. Села на стул. Очень устала, но желание увидеть маму на сцене было сильнее голода и придавало сил. Зал был битком, публика — в верхней одежде. Мария Коновалова на сцене в легком платье. Худенькая —
— Я просто светилась от счастья и гордости: так хорошо играла мать, так любила ее публика. Но действие вдруг прервал звук сирены. Все пошли в бомбоубежище, а я бросилась за кулисы.
Мария Коновалова, в гриме и в костюме, с щипцами для сбрасывания зажигательных бомб, собиралась на крышу. Женя бросилась за ней: объяснила, что «привычная». Все время, пока была воздушная тревога, мать и дочь, обнявшись, простояли на ледяной крыше.
— После отбоя все вернулись в театр — как ни в чем не бывало продолжился спектакль. После финала зрители встали и молча приветствовали исполнителей — на овации и крики «Браво!» ни у кого не было сил.
Исчезла
Всю зиму Мария Иосифовна и Женя навещали друг друга. А потом движение по Дороге жизни потихоньку стало налаживаться, студентам Педагогического объявили: завтра их вывезут из блокады. Велели идти в Куйбышевский райисполком оформлять документы.
— Я вместо этого побежала в театр. Все артисты были на месте — гримировались к спектаклю. Но мамы нигде не было…
Коллеги говорили, что Мария Иосифовна приболела. Собрав последние силы, Женя побежала к матери домой. Но и дома ее тоже не было — там сказали: отвезли в госпиталь. В какой, никто не знал. Трагедия в те времена стала рутиной. И человек мог сгинуть без следа так, что его не хватился бы никто на свете. Так же без следа пропала Женина мама.
Рыдая и молясь, чтобы мама осталась жива, Евгения вернулась домой и едва успевала получить необходимые для эвакуации документы.
— В феврале 1942 года я смогла эвакуироваться. Студентов постарались вывезти первыми. С Финляндского вокзала нас отправили 2 февраля, мой
Я ехала к родным в Калининскую область, в город Кувшиново. Меня встречали две тетки и уже окончившая среднюю школу сестра. Как только немец подошел ко Ржеву, они погрузили на санки весь свой скарб и пешком ушли в этот город по Осташковской трассе. Все мужчины из нашей семьи или, как мой папа, были расстреляны перед войной, или погибли, или пропали на фронте. Я шла по перрону станции и еле передвигала ноги. Я не верила, что вернулась домой. Когда мою одежду, в которой я приехала, бросили в печь и она запылала, я расплакалась. Я села у печи и, закутавшись в одеяло, пила не кипяток, а чай.
Одна
В кувшиновской средней школе как раз требовался учитель математики. Евгения Васильевна с сестрой и тетками сняли полдома на улице Советская. Младшая сестра Тамара преподавала в школе литературу и историю.
— После войны Тамара уехала учиться в Ленинград — в Медицинский. Я просила ее отыскать следы матери — возможно,
Тетки умерли в один год. Так Евгения Васильевна осталась одна. Миниатюрной учительнице огромный дом на Советской стал слишком большим — она работала в две смены и не справлялась с хозяйством. И она переехала в светлую однокомнатную квартирку: в деревянном доме и без удобств, зато прямо напротив школы и не так хлопотно. Греясь у печи, проверяла тетради и составляла конспекты уроков. В сентябре
Идти было некуда. Вечерело, а она все стояла и смотрела на черные глазницы окон своей квартиры. Тут ей на плечи
Скоро администрация выделила учителю Коноваловой комнату в трехкомнатной квартире на окраине. Холодная, с прогнившими бревнами комната пустовала 10 лет. Днем Евгения Васильевна прячется от холода на общей кухне, а
Только теперь, уже в старости, Евгения Васильевна наконец начинает говорить о блокаде. До этого никто никогда не слышал о том, что она пережила.
— Ты что, роту солдат кормишь? Ты же одна живешь? — приезжая с внучкой на лето, заглядывает под кровать и каждый раз видит там батарею трехлитровых банок с макаронами и крупами младшая сестра Тамара.
— Я так привыкла, — отрешенно говорит Евгения Васильевна.
«Ей не понять», — думает она про себя, заедая сладкий чай вкусным черным хлебом.
