ГЕОРГИЙ ВЛАДИМОВ: Я ВОЗВРАЩАЮСЬ В РОССИЮ

Главная Жизнь 01:01 20 Февраля 2001 213

Георгий Владимов - автор повестей и романов "Большая руда", "Три минуты молчания", "Генерал и его армия", "Верный Руслан".Свой юбилей писатель и правозащитник встречает в Германии, где живет с 1983 года - после того, как его лишили советского гражданства

Константинова Елена

Напечатать

- Георгий Николаевич, правда ли, что на тропу диссиденства 15-летним подростком вы ступили благодаря Михаилу Зощенко?
- Когда в августе 1946 года вышло печально знаменитое Постановление "О журналах "Звезда" и "Ленинград", я учился в Суворовском училище войск МВД в Ленинграде. Мы с другом тут же достали книжку Зощенко, прочитали и были попросту оскорблены: за что такого замечательного, талантливого, смешного писателя так жутко травить, называть "подонком литературы" и т.п.? И мы пошли к Зощенко на квартиру выразить ему свое сочувствие. Решили быть одетыми по форме - черного цвета с голубыми погонами. Но в таком виде мы могли бы напугать либо Зощенко, либо его жену. Прихватили с собой нашу подружку, в которую были влюблены выше фуражек, чтобы она как-то "смикшировала" эту встречу.
Бесследно это не прошло. О визите донесла соседка Зощенко, да и мы сами быстро "раскололись" по неопытности. Нам грозило не то что бы исключение - вообще могли стереть в порошок. В недрах училища, где воспитывали будущих офицеров-чекистов, такой нонсенс! Занимался нашим "делом" сам Абакумов. Топал на наше начальство, требовал, чтобы оно добилось от нас полного раскаяния. Наконец для нас была придумана такая спасительная формула: якобы мы были у Зощенко до постановления. Если этого не признаем, нам конец. И мы с другом покаянно вынуждены были с этим согласиться. Наша подружка не сдалась. Ее мать, она преподавала английский язык в нашем же училище, уволили. Больше репрессий не было. Но вся эта история, поскольку мы должны были склонить головы, покаяться, врать, подействовала на нас угнетающе.
- А как вас тогда встретил Зощенко?
- Пригласил войти. Мы выразили ему сочувствие, отдали честь. Он был в раздавленном состоянии. Вдруг стал нам доказывать, что всегда был за советскую власть, сокрушался, что совершенно не понимает этого постановления, почему на него упала эта кара. Свои книжки, о которых мы его просили, - "Приключения обезьяны" и "Перед заходом солнца", он не дал, сказал, что их у него нет. В общем, разговор у нас как-то не получился. Пробыли у него полчаса.
Мы были весьма разочарованы этой встречей: ожидали увидеть уверенного в себе, твердого человека, знали, что он воевал, был храбрым офицером, имел Георгиевские кресты. Но потом мы его поняли: все-таки 1946 год, глухая сталинщина... Прошло 45 лет. В 1991 году мне случайно попался журнал "Звезда", где Вениамин Каверин пишет, что Зощенко очень тепло вспоминал об этом эпизоде: пришли мальчики, приветствовали его. Видимо, тогда не так много ходило к нему депутаций. И я понял, что, в общем, не зря все это было.
Как раз между двумя этими августами - 1946 и 1991 годов - располагается поле автобиографического романа-трилогии "Долог путь до Типперэри". Надеюсь, первая часть, которую сейчас заканчиваю, будет напечатана в этом году в "Знамени".
- А о чем остальные?
- Вторая часть - прощание с Россией в 1983 году, с Питером, где до переезда в Москву я прожил 10 лет, - здесь окончил юридический факультет университета, начал печататься, первая литературно-критическая публикация появилась в журнале "Театр", главным редактором которого был Николай Погодин. Потом были публикации в "Литературке", "Новом мире"... Третья часть - эмиграция.
- Как складывались ваши отношения с Твардовским? Он же в 1961 году в "Новом мире" напечатал вашу первую повесть "Большая руда".
- Напечатал, но сначала отнесся к ней очень недоверчиво, критически. Новый вариант - потом я буквально все переписал - оказался значительно лучше.
Затем Твардовский прочитал "Верного Руслана" и даже хотел напечатать. Отметив при этом, что "тема интересная, но неразыгранная, и слишком все это антропоморфично". "Это не собака, а человек под собачьей шкурой". Он же дал посыл: "У пса своя трагедия. А вы из нее делаете полицейское дерьмо. Даже обидно". Твардовский умел сказать такое слово, над которым потом долго размышляешь...
- Известно, что рассказ, из которого потом вырос роман "Генерал и его армия", Твардовский "забодал". Почему?
- Это было слабо написано. "Что ж вы хотите: такую тему втиснуть в такую малую форму? Каким гением для этого надо быть! Она для целого романа!" Эти слова Твардовского меня озадачили, и я стал уже подумывать о романе.
"Три минуты молчания" (1969) Твардовский принял очень хорошо. Я бы сказал, даже восторженно, считал, что мой морячок - продолжение Теркина. Он очень многого ждал от меня. Вообще Твардовский умел и влюбляться в авторов, и разочаровываться в них, как это произошло с Владимиром Тендряковым. Сначала очень восторженно воспринял его, а потом буквально выжил из "Нового мира". Он никак не мог принять тендряковскую повесть "Не ко двору". Он затаил обиду на Тендрякова. И, сколько потом тот ни предлагал ему своих вещей, каждый раз под каким-нибудь предлогом они отвергались.
- Почему в 1977 году вы вышли из Союза писателей?
- Тогда из Союза писателей исключили Льва Копелева, Лидию Чуковскую, Владимира Войновича, Владимира Корнилова. В таком Союзе писателей - не говоря уже о том, что в свое время исключили Александра Солженицына, - оставаться было уже нельзя. Повод я нашел такой: Союз писателей сначала скрыл от меня приглашение норвежского издательства на книжную ярмарку, а когда приглашение было прислано вторично уже ко мне домой, просто не отвечал на мои просьбы оформить выездные документы. И тогда перед открытием ярмарки я отправил им свой членский билет с письмом. Смешно, но после моего добровольного выхода из Союза писателей они меня еще и формально исключили.
Как и следовало ожидать, через три месяца явился милиционер с вопросом, на какие деньги я живу. "Вы же меня 20 лет знаете. До сих пор об этом не спрашивали. Почему сейчас заинтересовались?" "Сигналы поступают". В общем, начались мелочные преследования. Но путь назад, конечно, был закрыт, мне оставалось печататься только на Западе и не держать свои рукописи дома.
- Ваш рассказ "Не обращайте вниманья, маэстро", где говорится о подобных вещах, автобиографичен?
- Просто списан с натуры. Слежка, обыски, подслушка, отключение телефона - все так и происходило. И только очень редкие люди продолжали со мной водиться. Например, Белла Ахмадулина. Очень достойно себя вели Андрей Битов, критик Лев Аннинский, Рой Медведев.
- Известно, что эмиграция не входила в ваши планы. Во всяком случае, несмотря на уговоры своих коллег, Вы упорно оттягивали отъезд...
- Я ни в коем случае не хотел уезжать из России. Следователь, который вел дело моего хорошего знакомого писателя и борца с советским режимом Леонида Бородина, сказал мне, что скоро я буду уже не свидетелем, а обвиняемым по статье 170 - клевета на советский строй, а пока у меня еще есть выбор, я могу уехать... Я подумал, не лучше ли мне пойти на суд, на процесс. Я этого не боялся. Мне казалось, что на рыболовном траулере, где я плавал, было страшнее всякой тюрьмы и лагерей. И если бы мне было, скажем, лет 40 и я был бы совершенно физически здоров, то я бы на это пошел. Но мне было уже 52 года, к тому же два инфаркта: один "полноценный", второй врачи успели купировать. Кроме того, нависла угроза над моей женой, тоже участницей правозащитного движения, ныне покойной. И Андрей Дмитриевич Сахаров просил меня подумать о том, чтобы все-таки уехать...
Когда грянул август 1991 года, я понял, что надо возвращаться. И если бы было куда, я бы немедленно вернулся еще тогда. Но мою прежнюю кооперативную квартиру отдали очереднику.
- Стиль, в котором работаете, вы назвали "старомодным русским реализмом". Что это значит?
- Это тот самый реализм, который мог быть понятен и в XIX веке, и в начале ХХ. Это реализм прежде всего устоявшихся форм, в которых отливалась русская литература. Без всяких модерновых "выкрутасов".
- По-видимому, те времена, когда к писателю обращались с просьбой разъяснить суть вещей, миновали. И ваше 10-летней давности высказывание о том, что литератор в России - "как бы второе правительство, это тот, кого слушают", - устарело?
- Сейчас литература утратила свою кафедру, с которой она исхитрялась говорить то, о чем нельзя было сказать открыто. Думаю, это временное явление. Литература сама еще должна освоить те события, которые происходят вокруг. Скажем, непонятно, что такое наша "капитализация". Надо ли ее приветствовать, что это за люди - "новые русские"? Всегда ли первоначальный капитал грабительский, нужно ли устраивать передел собственности? По крайней мере, может быть, следующее поколение "новых русских" уже будет вышколено по-европейски и поведет Россию к каким-то новым достижениям? Пока еще ничего неясно. Во всяком случае, зыбко...
А слушают или не слушают тебя, - задумываться не стоит. Надо писать и говорить то, что хочешь, считаешь нужным. Потому что какая-то "твоя" группа читателей существует. И ей это нужно. Вообще, надо писать для одной тысячи человек. Этого вполне достаточно. И стоит того, чтобы снова и снова садиться за стол.

Напечатать

Жизнь 00:15 / 07 Ноября 2025 19230

«С чувством гордости вышли 7 ноября советские люди на улицы Кенигсберга»

80 лет назад на нынешней площади Победы состоялся первый советский парад

Владислав Ржевский, Калининград

Труд

По площади чеканят шаг летчики, участвовавшие в Восточно-Прусской операции. Фото из открытых источников

«Поверженная прусская столица — Кенигсберг — 7 ноября 1945 года впервые за всю свою семивековую историю увидела великий Октябрьский праздник советского народа» — так 80 лет назад написала...