В конце Второй мировой войны генерал Дуайт Эйзенхауэр, Верховный главнокомандующий трехмиллионной армией союзников в Европе, совершил необычный, поразительный по смелости поступок, вызвавший немало споров и взбесивший премьер-министра Англии Уинстона Черчилля. Сегодня, когда мир отмечает 75-летие окончания кровопролитной битвы с фашистской Германией, уместно вспомнить тот поистине исторический демарш.
Итак, 28 марта 1945 года Эйзенхауэр через американскую военную миссию в Москве (непосредственно через генерала Дина) направил от себя секретное письмо лично Иосифу Сталину. Без согласований с президентом США, с союзниками по антигитлеровской коалиции он обратился напрямую к главе зарубежного государства, причем по острейшей, вызывающей серьезные разногласия проблеме. Речь шла ни много ни мало о будущем штурме Берлина. Кто будет брать немецкую столицу: союзники, советские войска или вместе?
Казалось бы, тут все ясно: по нормам и морально-этическим, и юридическим (решения Ялтинской конференции) именно наша страна, внесшая главный, решающий вклад в разгром фашистских войск, испытавшая самые страшные тяготы, и должна добить врага в его логове. Было понятно, что взятие Берлина связано с решением важнейших военно-политических вопросов, от которых, как писал маршал Жуков, «во многом зависело послевоенное устройство Германии и ее место в политической жизни Европы». Но понимали это и на Западе. Самую непримиримую позицию занимал Уинстон Черчилль. «Советская Россия стала смертельной угрозой для свободного мира, — объяснял он позже. — Надо немедленно создать новый фронт против ее стремительного продвижения. Этот фронт в Европе должен уходить как можно дальше на восток. Главной и подлинной целью англо-американских армий был Берлин».
Премьер-министр настаивал: англо-американские войска должны взять Берлин раньше русских. «Русские армии, несомненно, пройдут всю Австрию и вой-дут в Вену, — сокрушался Черчилль в письме президенту США Рузвельту 1 апреля 1945-го. — Если они также возьмут и Берлин, не внедрится ли в их сознание такое неправильное представление, что они внесли главный вклад в нашу общую победу, и не приведет ли это их к такому настроению, которое создаст серьезные и опасные трудности в будущем? Поэтому мы должны продвинуться в Германии как можно дальше на восток, и, если представится возможность захватить Берлин, мы, конечно, должны взять его».
Британский фельдмаршал Бернард Монтгомери задумал покорить немецкую столицу еще после высадки войск в Нормандии, а именно в сентябре 1944-го. План, утвержденный Верховным главнокомандующим Эйзенхауэром, предусматривал проведение крупнейшей десантной операции с участием 35 тысяч английских, американских и польских парашютистов (три дивизии и отдельная бригада). Десантники должны были высадиться в юго-восточной части Нидерландов, захватить мосты через несколько рек и каналов, выйти к Рейну и форсировать его. Это открыло бы дорогу на Берлин мощным войсковым соединениям. Другой план — «Эклипс» — предусматривал при благоприятных условиях сброс парашютистов на аэродромы Берлина.
За два дня до начала операции Эйзенхауэр, поддерживая Монтгомери, пишет ему об общем направлении движения и задачах союзных войск: «Нашей главной целью остается Берлин. Мы должны сконцентрировать все наши усилия и ресурсы для быстрого наступления на Берлин... Я хочу двинуться на Берлин как можно более прямым и быстрым путем объединенными американскими и британскими силами, при поддержке других имеющихся в нашем распоряжении сил, через ключевые центры, занимая стратегические районы на флангах, действуя в рамках единой, скоординированной операции».
Но все это так и осталось в планах. В Нидерландах Монтгомери крупно не повезло. Подготовка масштабного десанта проводилась в спешке (главное — опередить русских!), штаб не учел возможности немецкой обороны. Операция катастрофически провалилась. Потери у союзников — около 18 тысяч убитыми (у противника — всего 2 тысячи). Но и после столь крупного провала командование английских в-ойск, а также ряд американских генералов принимали все меры к захвату Берлина и территорий к северу и югу от него. Даже в марте 1945-го, когда наши войска находились всего в 60 км от немецкой столицы (союзники к тому времени широким фронтом форсировали Рейн, однако до немецкой столицы оставалось 400 км), Черчилль настаивал на взятии Берлина. 31 марта он писал Эйзенхауэру: «Я бы предпочел придерживаться плана... чтобы американская 9-я армия вместе с 21-й группой армий продвинулась к Эльбе и дальше до Берлина».
На самом деле немцы на Западе не оказывали такого ожесточенного, как на Восточном фронте, сопротивления. Корреспондент агентства «Рейтер» Кэмпбелл передавал 27 марта: «Не встречая на своем пути сопротивления, англо-американские войска движутся к сердцу Германии». Американский журналист Джон Гровер подтверждал: «Западный фронт фактически уже не существует». Подразделений противника от Рейна до Берлина было немного. У 21-й группы армий, включавшей 9-ю американскую, а также британскую и канадскую, было 30 дивизий численностью свыше 1,25 млн человек. Чем не шанс: пройти победным маршем до Берлина и, опередив русских, взять его?
После форсирования Рейна фельдмаршал Монтгомери начал обсуждать с Айком (прозвище Эйзенхауэра) дальнейшие планы. Монти хорошо помнил слова Эйзенхауэра из его письма всего несколько месяцев назад: «Нашей главной целью остается Берлин». Однако теперь генерал не поддерживал английского коллегу. Фельдмаршал еще не знал о личном обращении Айка к Иосифу Сталину...
В нем Эйзенхауэр, взяв на себя колоссальную ответственность, по сути одним махом разрубил узел. Генерал фактически прямо дал понять Сталину, что проведение Берлинской операции должно целиком относиться к зоне ответственности советской стороны. Правда, в тексте послания Берлин даже не упоминался. Но того и не требовалось, достаточно было информации о конкретных планах союзных войск на ближайшие дни и недели. Эйзенхауэр поделился с Кремлем важными деталями. Он сообщал, что ближайшей целью считает завершение операции в Руре. А затем предусматривалось рассечение германских вооруженных сил путем соединения советских войск с войсками западных держав на рубеже Эрфурт — Лейпциг — Дрезден. «Именно на этот рубеж будут направлены основные силы», — подчеркивалось в письме Айка. Были намечены еще два удара: на севере (захватить Любек, отсечь немецкие вой-ска на полуострове Ютландия, в Дании, Норвегии) и на юге (через Регенсбург на Линц), чтобы не допустить создания фашистами в горах Верхней Баварии, в Альпах мощного бастиона, который мог бы выдержать многомесячную осаду. В завершение Эйзенхауэр отмечал, что успех операций будет зависеть от координации действий союзников с советскими войсками, и спрашивал о ближайших планах советского командования.
Представленные Эйзенхауэром материалы исключали штурм союзниками Берлина. Сталин, удивленный такой откровенностью, ответил на письмо генерала через несколько дней. Сообщил, что «план рассечения немецких сил путем соединения советских войск с Вашими войсками вполне совпадает с планом Советского Главнокомандования». Советский лидер согласился и с предложенным местом — районом Эрфурт — Лейпциг — Дрезден. Одобрил также идею второго, дополнительного кольца, которое должно быть создано путем соединения советских в-ойск и подразделений союзников где-либо в районе Вена — Линц — Регенсбург. Но по самому острому вопросу, не вполне доверяя западным союзникам, советский лидер на всякий случай решил схитрить. Не отказываясь от штурма Берлина, он принизил значение этой операции и отдалил на месяц ее начало. «Берлин потерял свое прежнее стратегическое значение, — говорилось в ответе Эйзенхауэру. — Поэтому Советское Главнокомандование думает выделить в сторону Берлина второстепенные силы... Начало главного удара советских войск — приблизительно вторая половина мая». Одновременно Сталин поручил Жукову, Коневу, Ставке максимально ускорить начало Берлинской операции. Начинать ее решили 16 апреля, не дожидаясь подхода войск 2-го Белорусского фронта.
А на международном уровне, в верхах, начался большой шум после известия о получении Сталиным письма Айка. Оно было секретным, но американский генерал направил копии крупным фигурам из Объединенного комитета начальников штабов. У премьер-министра Черчилля «самодеятельность» Эйзенхауэра вызвала ярость. «Он не сказал об этом предварительно ни своему заместителю главному маршалу авиации Теддеру, ни объединенному англо-американскому штабу. Все мы считали, что это следовало из ранее предусмотренных рамок, используемых при переговорах».
В ответ американский генерал заявил, что всегда считал, что такие права на контакты без предварительных согласований ему были ранее предоставлены, однако на соответствующие документы не сослался. На следующий день Черчилль пожаловался на Эйзенхауэра президенту Рузвельту. Тот позвонил Айку и после долгого обсуждения ситуации поддержал генерала. «Британские начальники штабов, — вспоминает в своей книге американский военный историк Форрест Погью, — считали, что Верховный главнокомандующий, непосредственно информируя россиян о своем решении, не только допустил политическую ошибку, но и превысил свои полномочия. По словам британцев, если русские уже получили эти планы, их следует попросить отложить ответ, пока Объединенный комитет начальников штабов не сможет обсудить этот вопрос. Однако начальники штабов США резко отклонили британское предложение, которое могло дискредитировать или, по крайней мере, понизить престиж весьма успешного командующего».
Сам Эйзенхауэр позже неоднократно объяснял причины своего решения отказаться от планов штурмовать Берлин. После захвата Рура он действительно надеялся, что 21-я группа армий продолжит движение на восток через равнины северной Германии до самого Берлина. Но к концу марта начал корректировать эти планы. Во-первых, советские войска удерживали плацдарм в 60 км от Берлина, а союзники отстояли на 500 км. Очевидно, что русские возьмут Берлин раньше, чем подойдут англо-американские войска. При штурме столицы рейха, по оценкам Айка, могли погибнуть 100 тысяч солдат и офицеров союзников (наши потери составили 80 тысяч убитыми). Наконец, еще железный аргумент: в любом случае по решениям Ялтинской конференции Берлин должен быть после победы поделен на четыре зоны, так стоит ли копья ломать?
Впрочем, русские могли ведь и не пустить к Берлину подоспевших янки или англичан — и тогда возникал военный конфликт между союзниками с непредсказуемыми последствиями. Может, это и есть главная причина, повлиявшая на решение американского генерала?
P.S. Историк Джон Фуллер называет решение Эйзенхауэра отказаться от захвата Берлина одним из самых странных в военной истории. Да и самого Эйзенхауэра, ставшего в 1952-м президентом США и правившего Америкой в годы ожесточенного противостояния с СССР, тоже порой мучили сомнения. Одно несомненно: в том, что именно советские воины водрузили над поверженным рейхстагом знамя Победы, есть большая справедливость — и историческая, и человеческая.
