НЕЗАБУДКИ В КОНЦЕ ОКТЯБРЯ

Главная Жизнь 01:01 17 Июля 2003 165

На сцену поднялась статная седоволосая женщина в джинсовой курточке и с тростью. Портрет Владимира Маяковского оказался у нее за спиной, и от этого еще очевиднее стало их сходство: темные яркие глаза, "фамильная" складка между бровей... Стоило ей заговори

Пуля Ирина

Напечатать

Профессор Леман-колледжа городского университета Нью-Йорка Патриция Томпсон предпочитает, чтобы в России ее называли Еленой Владимировной Маяковской. Она вновь приехала из Америки в Москву для того, чтобы в дни, когда отмечается 110-летие со дня рождения ее отца, презентовать свою книгу "Маяковский на Манхэттене". "Мемуарная биография", уже определенная некоторыми литературоведами как "одна из самых честных среди книг воспоминаний о поэте", привнесла особую щемящую ноту в "юбилейный протокол". Изданная мизерным тиражом - 500 экземпляров, сразу после своего выхода в свет ее книга стала библиографической редкостью.
- Написать эту книгу меня побудило желание сказать правду о великом поэте, который оказался моим биологическим отцом, - говорит Елена Владимировна. - Подлинный образ Маяковского до сих пор заслонен "забронзовевшим" мифом, в чем немалая заслуга людей, желавших нажиться на памяти о поэте. Мать и отец были людьми правды. Правда, и ничего кроме правды - вот девиз, под которым и я работала над этим "сиротским проектом". Так я называю его, во-первых, потому что эссе написано дочерью, видевшей отца лишь раз в жизни, в 1928 году в Ницце, когда ей не было и трех лет, а во-вторых, потому что книга вышла без какой-либо финансовой поддержки. В основу книги легли шесть кассет, на которых сохранились записи моих бесед с мамой - Елизаветой Петровной, урожденной Зиберт, или, как ее звали в Америке, Элли Джонс. Мы много говорили с ней об отце и событиях, связанных с ним, вплоть до ее кончины в 1985 году. Я использовала и личные записи матери... В памяти "Елки" или "Елкич", как называл маму Маяковский, события тех далеких дней сохранились в мельчайших деталях, потому что все связанное с ним было для нее самым главным в жизни.
Из воспоминаний Элли Джонс: "Такой живой - такой дорогой! Когда я его знала, ему было 32. Мне - 20. Мы оба были молоды... по-разному".
Они познакомились в Америке в 1925 году на одной из вечеринок, устроенной в его честь. Он, прославленный революционный поэт и скромная девушка, недавно уехавшая из России вслед за мужем-англичанином Джорджем Джонсом, с которым к тому времени успела расстаться. Маяковский первый подошел к худенькой, стройной девушке с выразительными глазами василькового цвета и роскошными каштановыми волосами. Не очень-то понимая и любя его стихи, Элли вежливо попросила поэта объяснить ей некоторые строки... Ранним утром они бродили по Бруклинскому мосту, наслаждаясь его вибрацией. Следующий день провели в зоопарке, где Маяковский тут же сочинял и читал ей свои "звериные" стихи...
Из воспоминаний Элли Джонс: "С того дня я видела его каждый день, и я бы сказала, что все это время я была на седьмом небе. В одном стихотворении Маяковский пишет: "Иду и звеню", - а я помню, что у него были металлические набойки на ботинках и он на самом деле звенел, когда мы шли с ним по улице. Он тяжело ступал на каблуки из-за своего большого роста. Я ходила совершенно бесшумно. Просто летела рядом с ним ...
... Он заходил за мной каждое утро, и мы проводили день вместе, читая и гуляя. Нас постоянно куда-нибудь приглашали. Он везде брал меня с собой, мог бы, но никогда не оставлял меня одну. Однажды утром он позвонил, чтобы сказать:
Служанка только что ушла.
Твои заколки кричат о тебе!
Маленькие просто визжат!".
- Свои отношения они были вынуждены скрывать. Мама рассказывала, что на людях они обращались друг к другу почти официально. При американцах Маяковский обращался к маме исключительно как к миссис Джонс. Публичная огласка отношений могла обернуться для мамы тем, что она никогда бы не получила американской визы. Человек, за которым она еще формально была замужем, мог сделать так, что ее выслали бы из страны в два счета. Но, несмотря на это, они не собирались прерывать своих отношений. Моя мать считала, что ни одна женщина не могла бы устоять перед "животным магнетизмом" Маяковского, этого "стихийного гиганта". Но и она сама по силе характера, по объему душевности не уступала ему. Очаровательная самостоятельность во всем - Элли Джонс не могла не пленить отца.
Из воспоминаний Элли Джонс: "Однажды утром Маяковский был особенно доволен так называемой продуктивностью своей работы. Он сказал: "Какое замечательное ощущение: знать, что ты что-то делаешь лучше всех в мире. Разве ты не гордишься мной?" Я ответила: "Не знаю, лучший ли ты поэт в мире; может быть, есть другой, пишущий на другом языке. Я знаю, что ты владеешь русским языком, как Роден своим материалом. Но я знаю, что ты самый милый и добрый в мире человек. И я всегда буду думать о тебе с любовью". На другое утро он пришел и сказал: "Я работал над стихотворением про нас, используя оперенья как символ. Я сказала: "Не делай этого. Давай сохраним это для нас. Со стороны мы всегда будем выглядеть пошло".
- Мама рассказывала мне, что слово в слово запомнила телеграмму, которую Маяковский получил от Лили Брик: "Куда ты пропал? Напиши, как живешь. С кем ты живешь - неважно. - Я хочу поехать в Италию. Достань мне денег". Мама расстроилась и оскорбилась за отца. Лиля Брик всегда потребительски относилась к Маяковскому, а потом и к его памяти. А Элли тратила на их совместную жизнь свои сбережения. Кормила его консервированными супами, фруктами, мясом... Для них отношения были неожиданными и незапланированными, которые обречены лишь на короткий промежуток времени. Они были как во временной капсуле. Время закончится, закончатся и отношения - мама это знала, но по-другому вести себя не могла. А Маяковский больше всех женщин любил Родину...
Из воспоминаний Элли Джонс: "Когда у нас уже некоторое время были близкие отношения, он спросил: "Ты что-нибудь делаешь - ты предохраняешься?" И я ответила: "Любить - значит иметь детей". Он сказал: "О, ты сумасшедшая, детка!"
... Пришло время, когда он должен был возвращаться. Мне кажется, у него не было больше денег. Он сидел за своим столом, считал и писал. Он посмотрел на меня и сказал: "Тебе нужна теплая одежда. Ты не работала. Сколько будут стоить теплое платье, пальто и шляпа?" Я сказала: "Я сама могу все с легкостью оплатить". Маяковский настаивал, чтобы мы пошли и купили платье и пальто. Мы пошли в "Блюмингдейл". Он купил мне коричневое шерстяное платье и самое дешевое твидовое пальто, какое мы смогли найти. Потом он оплатил мне комнату - 50 долларов или около того".
В знак печали по поводу отъезда Маяковского Элли обрезала свои волосы - каштановая коса до сих пор хранится у их дочери. Пароход увез Маяковского в "худшей каюте из худших кают" - на другую не было денег. Элли вернулась домой одна.
Из воспоминаний Элли Джонс: "Я хотела броситься на кровать и рыдать - из-за него, из-за России, - но не могла. Моя кровать была устлана цветами - незабудками. У него совсем не было денег! Но он был такой. Как можно говорить, что он был грубым или суровым, или жестоким?! Где он достал незабудки в конце октября в Нью-Йорке? Шло время, но от него не было никаких вестей. Я не хотела никуда переезжать, потому что тут он смог бы меня найти, если бы захотел. Я думала, что это конец".
- В скором времени родилась я. Джордж Джонс поставил свое имя на моем свидетельстве о рождении, чтобы "узаконить" меня. Я благодарна ему за все внимание ко мне. У меня было два имени: Патриция и Helen, поэтому меня называли и Элли. Маяковский называл нас с мамой "двумя Элли". Я с детства знала, кто мой отец, и не только гордилась причастностью к гению, но любила его как человека. Мне кажется, мама воспитывала меня в духе Маяковского. Она постоянно говорила мне: "Думай, что полезного ты сделала для общества".
В 20-е годы она сама еще совсем юной девочкой, будучи дочерью бывшего крупного землевладельца в Башкирии, работала в благотворительной организации, которая помогала голодающим Поволжья, в приюте для бездомных детей. Труд на благо других был естественным для нее. А разве отец не был одержим стремлениями улучшить жизни других?
Мама, несмотря на свои немецкие корни, была истинно русской. Она любила Россию, всю жизнь хотела вернуться сюда, но не имела такой возможности. Это была ее трагедия и трагедия Маяковского. Дело не в том, сколько женщин его любили и как могли бы складываться отношения между моими родителями, главное - он любил свою дочь, но не имел возможности быть со мной рядом. В одной из его записных книжек на чистой странице написано всего лишь одно слово: "Дочка!" Что он мог думать и чувствовать, когда писал его?
Я знаю, что в тот роковой день, когда отца не стало, на его письменном столе была фотография маленькой девочки - моя фотография. Но ее, как и другие документы, связанные с Элли Джонс, уничтожила Лиля Брик. У меня нет сомнений, что, сложись мои жизненные обстоятельства по-другому, не "потеряйся" я под американскими фамилиями - сначала Джонс, а после замужества Томпсон, - она могла бы точно так же безжалостно расправиться и со мной. Когда я это поняла, меня перестали мучить тяжелые раздумья, почему в своей предсмертной записке, где Маяковский называет своей семьей мать, сестер, Лилю Брик и Веронику Полонскую, не нашлось места ни для его дочери, ни для ее матери...
Когда в 1925 году Маяковский уезжал из Нью-Йорка, он приложил палец к губам. И моя мать приложила палец к губам. Они договорились молчать о том, что было между ними. У мамы не было сомнений, что в целях личной безопасности нам необходимо скрывать свою близость к Маяковскому. И только когда жизнь в России изменилась, я решилась обнародовать свою принадлежность к великому отцу. В углубление между могилами отца и его сестер я ссыпала немного праха Элли - при жизни они были счастливы вместе всего несколько месяцев, но в смерти они будут вместе навсегда.
- Насколько я знаю, у вас написана вторая книга о нем?
- Она называется: "Маяковский. Мистический отец". Книга написана, но неизвестно, когда она увидит свет. Да, я видела его, когда была маленьким ребенком, но я никогда не переставала ощущать свою связь с ним. Он живет во мне, я должна в меру своих способностей успеть сказать о нем... Все деньги от продаж моих книг пойдут на развитие исследований молодых ученых, которые перестанут опираться на штампы, будут говорить о Маяковском правду.
- А ваш внук знает, что его бабушка - дочь Маяковского?
- О, да! Моему внуку - Логану Ивану Томпсон - уже исполнилось 10 лет. Он приемный сын моих детей: родного сына Роджера Шерман Томпсон и его жены Гейл. (Патриция как примерная бабушка тут же достала несколько фотографий, на которых Логан был изображен с бейсбольной битой.) Он так же любит бабушку, как и я его, но на меня у него, увы, времени остается немного: все подчинено бейсболу. Когда он хмурится, я говорю ему, что у него такая же складка между бровей, как у Маяковского, и он этим очень гордится.
Автор выражает благодарность Николаю Алексеевичу Мореву за помощь в организации интервью.

Напечатать

Жизнь 00:15 / 07 Ноября 2025 19034

«С чувством гордости вышли 7 ноября советские люди на улицы Кенигсберга»

80 лет назад на нынешней площади Победы состоялся первый советский парад

Владислав Ржевский, Калининград

Труд

По площади чеканят шаг летчики, участвовавшие в Восточно-Прусской операции. Фото из открытых источников

«Поверженная прусская столица — Кенигсберг — 7 ноября 1945 года впервые за всю свою семивековую историю увидела великий Октябрьский праздник советского народа» — так 80 лет назад написала...