Написала о старике именно потому, что истории не грозила счастливая развязка. Ей вообще никакой развязки не грозило - столько лет, все концы давно в воду. Пусть, решила, хоть на словах торжествует справедливость. Хотя бы на уровне сигнальной системы. Я в счастливые финалы не верю. Да и старик мало походил на упертого оптимиста. Тихий, хрупкий, педантичный, не слишком эмоциональный - весь как по привычке чисто сыгранная гамма.
Вышла заметка "Глухарь". В смысле дело глухое, неперспективное. Народ начал откликаться. Правда, сам Глухарь об откликах понятия не имел - интернета у него нет, да и, честно говоря, не убеждена, что отклики ему вообще были нужны. Ему не нужны ни сочувствие, ни даже понимание - только правда.
Вернулась из командировки. На городской звонят с мобильного. Волнуются. Куда ж, говорят, вы пропали?! Мы вас ищем, ждем, не знаем, как маму успокоить. Едва дочитав "Глухаря" до середины, с криком: "Это он, мой Костик!", она кинулась из подмосковного Тучкова в Москву. Как была, в домашнем халате, шлепанцах. И все приговаривала: "Бедная, бедная моя мама. Как она плакала... Если б она только знала, что наш Костик найдется!"
Путаница с именами Екатерину Алексеевну не смутила: их мама, Агафья Михайловна, была русская. Это она называла Костиком своего младшего сына, по документам - Хасана. А что дет-домовские бумаги - так их и составили-то со слов пятилетнего мальчика. И ничего нет странного в том, что в ошеломленном детском сознании Костик и Хасан сложились в близкое по звучанию имя Касым. И уж вовсе не удивительно, что человек, которого столько раз при нем переименовывали, решил в итоге назваться сам. Вот и назвался: Николай Павлович...
Жил, оказывается, Костик в татарской деревне у дяди с тетей. Их по малолетству и считал родителями. А родная его мать, вдова с двумя другими детьми, постарше, проживала в... 40 километрах! В городе Боготол.
В 1932-м Костик и тот его родной дядька внезапно исчезли. Больше их никто не видел и ничего про них не слышал. Агафья Михайловна так сильно переживала, что ослепла от слез. Но на том ее беды не закончились. В 1942-м ей пришла похоронка на старшего сына Трошку. Сердце матери не выдержало. Она умерла.
Такая история. Как комета - хвост в сотни раз больше головы...
Позвонила старику. Похоже, говорю, Николай Павлович, сестра ваша нашлась. Он притих и только слушал. Потом говорил вежливые слова о признательности. О том, что тронут участием. Не поверил
Поехала в Тучково, к Екатерине Алексеевне. Дала себе установку не особенно возбуждаться. Поверить в чудо, что через 74 года брат отыскался - трудновато, но написать об этом - благородно. Ведь Надежда - наш компас земной!
Влюбилась в нее с ходу. Теплый, страстный человек - нелепость, что ей 81. Память, светлая голова, темперамент, артистизм - в общем, полная обойма не притупившихся чувств. Ее история тоже завораживает деталями, вот уж действительно, жизнь богаче любой фантазии. И вдруг в какой-то момент она сама себя прерывает:
- А нет ли у него шрама на голове? Вот здесь, повыше виска?
И тут уже я теряю дар речи: в заметке об этом нет ни слова! Но в первую нашу встречу мой старик, вспоминая детство, сказал:
- Помню корову черно-белую, пятнистую. Я ее побаивался. А еще врезалось в память, как летом в окне колышется занавеска. Я тянусь посмотреть, что там за ней, и выпадаю из окна. Теряю сознание. Вот шрам на всю жизнь остался, - и он, по-детски счастливо улыбаясь, нащупал в седом ежике волос едва заметную глазу отметину.
Снова звоню ему. Он снова молчит... Но я чувствую в нем перемену: так молчат дети, когда спрячутся за дверь. Чувствуют, что незатейливо спрятались - за дверь в гостиной, под папин стол или в чулан, но надеются, что их не отыщут, вот уже слышат шаги и замирают от ужаса...
Да я, говорит, в больницу ложусь. Вот выйду, тогда, мол, видно будет.
- Получается, - спрашивает с того конца провода Екатерина Алексеевна, - не верит он?
- Ему к этой мысли надо привыкнуть, - успокаиваю ее. - Вы же знаете, мечта длиною в жизнь, как вино столетней выдержки... Вкус уже другой.
- Да, да, - соглашается она. - Я бы в больницу к нему поехала.
И опять летит время. Опять звонок: Николай Павлович готов ехать, только слабый после "химии".
Ура! Мы едем в Тучково. Глухарь в берете наискосок, кашне аккуратно заправлено в толстое драповое пальто, некогда весьма стильное. Под мышку так и просится кларнет, последний штрих к портрету.
Он обалдел от того, что на него обрушилось. Опьянел от забытых запахов татарской кухни, от одного только вида тонко нарезанной лапши и янтарной прозрачности куриного бульона. От множества улыбающихся молодых лиц. Маленькая женщина с узловатыми пальцами и энергичным голосом без предисловий берет его лицо в руки и целует, целует и прижимается к нему своим сморщенным, сияющим лицом.
Она рассказывает ему про свою жизнь, про жизнь семьи уже без него. Как и оплакивали, и искали его, не в силах поверить и смириться. По иронии судьбы они, родившиеся в Сибири, жили хотя и поврозь, но рядом. Костик в ташкентском детдоме, а они с мамой и Трошкой в Бухаре.
- Сильно голодали. Мама покупала орехи и потом продавала стаканами, но уже дороже - спекулировала. И мы с Трошкой как-то украли новые шикарные узбекские калоши, черные с красным нутром. Тяжелые! Ни живы, ни мертвы, притащили их домой. А мама велела вернуть...
Екатерина Алексеевна протянула Николаю Палычу аккуратный чертеж дома. Он стал заинтересованно разглядывать. Созерцание этого плана завладело им всецело. Задавал вопросы: "А это что?" - "Хозяйственные постройки". - "А тут?" - "Тут речка, а тут вот - что-то типа ручья. Мечеть вот здесь..."
Он заулыбался, его слабый голос стал слышен. Знаю, почему: он тоже показывал мне свой план, когда пришел впервые. Значит, сошлось?
Обсуждали корову. Черно-белую, пятнистую. Мне, признаться, эта деталь казалась несущественной.
- Не скажите, - вдруг подала голос Галина Павловна, жена Глухаря. - Я вот из Ярославской области, из семьи бедной, и знаю, что такие коровы, холмогорские, молочные, водились лишь у богатых. Причем появились они только в начале 30-х. Так что ваша семья шла в ногу с прогрессом.
- Пока не раскулачили, - откликнулась Екатерина Алексеевна. - Корову ту отобрали...
И она ласково посмотрела на Костика.
На прощание прижалась к нему, фарфорово-бледному, смуглым лицом и, встав на цыпочки, шепнула:
- Если будут предлагать операцию, ни за что не соглашайся...
И подбородок ее дрогнул.
09:26
Сны мечты в Нью-Дели
