У ПОЭТОВ НЕТ ОТВЕТОВ

Главная Жизнь 01:01 21 Февраля 2002 210

Московская областная организация Союза писателей России и профсоюз писателей России учредили литературную премию имени Николая Рубцова. Одним из ее первых лауреатов стал известный поэт и прозаик Лев Котюков.

Царев Игорь

Напечатать

Лев Константинович, главный редактор журнала "Поэзия", председатель правления Московской областной организации Союза писателей России, знает о Рубцове не понаслышке, так как не один год проучился и прожил с ним под одной крышей общежития Литинститута. Недавно вышла книга Котюкова "Демоны и бесы Николая Рубцова", сразу вызвавшая множество споров, видимо, потому, что в ее основе лежит правда, порой нелицеприятная, порой горькая...
- Сплетен о "неблаговидных" поступках Рубцова я слышал великое множество, - начал разговор Лев Котюков. - Впрочем, мне и без чужой брехни хватает памяти. Но зря меня обвиняют в чрезмерной откровенности. Я не из тех, кто любит с пафосом изрекать тысячелетнюю глупость: "Сократ мне друг, но истина дороже!" Не может быть дороже друга и человека никакая самая высокая истина. Да, у Рубцова было множество житейских недостатков. Но почему большой поэт обязательно должен быть праздничным подарком для окружающих, если сами окружающие, мягко говоря, не юбилейные сувениры?
Настоящий поэт - это прежде всего явление природы, а потом уже культуры и литературы. А про Николая Рубцова могу сказать, что это решительно и прежде всего поэтическое явление природы, божественное ее проявление в русском слове. Явление Рубцова в русской поэзии закономерно, но оно почти непостижимо. Его имя не вдалбливалось средствами массовой информации в общественное сознание в отличие от многих других известных сегодня имен. И даже эти имена не заслонили Рубцова, ибо он - прорыв. И самое удивительное, что прорыв этот был совершен в одиночку, без чьей бы то ни было поддержки. Разве что божеской...
Николай Рубцов - имя для русской литературы знаковое. Его стихи - как глоток чистой ключевой воды, очищающей сердце и душу.
О Рубцове я услышал практически сразу после того, как переступил порог общежития Литературного института имени Алексея Максимовича Горького при Союзе писателей СССР (так громоздко, для большей значимости, любили иные иногородние школяры прописывать свой обратный адрес на письмах в родную глухомань). Я только-только поступил в институт, и мой земляк с третьего курса тут же предупредил меня: "Тут Рубцов с утра шастает, будет рубль до завтра просить - не давай. Не вернет".
Чуть позже я уже сидел в кругу литшколяров. Среди них был неухоженный, щуплый человек в потертом пиджаке. Это и был уже заочно представленный мне Николай Рубцов. Он читал: "Кто-то странный (видимо, не веря, что поэт из бронзы, неживой) постоял у памятника в сквере, позвенел о бронзу головой... " И звенели граненые стаканы. И никому (и мне в том числе) не приходило тогда в голову, что "бронзы звень" - рядом с нами.
Рубцов читал тяжело, медленно, внимая словам, а не себе. И это чтение завораживало. Но, не буду лукавить: сами стихи сначала не произвели на меня особого впечатления. А читал он ставшее потом хрестоматийным: "Я буду скакать по холмам задремавшей Отчизны... "
"Это что - на одной ноге, что ли?.." - хмыкнул я и впоследствии не раз донимал Рубцова этим замечанием. Он морщился, с угрюмой неохотой соглашался, что да, неблагозвучно, но упорно не желал редактировать стихотворение, как будто знал, что все равно ему будет суждено победительно украшать хрестоматии - так стоит ли огород городить?
Рубцов не страдал гордыней, был общителен, добродушен и даже деликатен. Он считал, что все равны перед Богом, и следовал этому самым естественным образом. Но вот незадача, большинство окружавших его понимали это "равенство" совсем иначе. Наверное, сами того не сознавая, они норовили возвыситься в своих и чужих глазах, становясь с Рубцовым "на одну ногу", а то и унижая его, небрежно называя то Колюней, то Колюхой, то Коляном. Ничтожество не знает смирения. Ничтожество ничтожит все и вся любыми способами.
Обычно поэт снисходительно мирился с панибратством литературной малышни (и не только по таланту - ведь он был старше многих обитателей общежития Литинститута лет на десять), но иногда, отпустив тормоза, вдруг взрывался хмельным огнем. И шла злопыхательская молва о "мании величия"...
Ныне к месту и не к месту вспоминают случай с портретами русских классиков, которые Рубцов снял в коридоре и перенес к себе в комнату, чтобы не скучно было пить в одиночестве. Так все и было. Но эта история далеко не так проста и смешна, как может показаться. Это была своеобразная защита не только от одиночества, но и от жизнерадостной уравниловки. Рубцов обладал ясным сознанием. Зачем ему было маяться манией величия? Он знал себе цену, знали эту цену и многие другие. Но было отвратно, что эти другие меряют его на свой скудоумный аршин. А ведь и он сам, и окружавшие люди подспудно ощущали, что его поэзия - это нечто пришедшее свыше.
Однажды я застал Рубцова за чтением его собственной книжки. Это была знаменитая "Звезда полей". Завидев меня, он быстро сунул книгу под подушку. А я с подначкой спросил: "Ну, как книжица, получилась?"
"Ты знаешь, ничего, - не раздражаясь, а задумчиво, как бы самому себе, сказал Рубцов. - А интересно читать самого себя... Я вот впервые сегодня себя прочитал. Будто и не я эту книгу написал... Да и во многом - не я... "
Мне думается, что не редакторов имел в виду Рубцов, признаваясь в странном отторжении от написанного и изданного. Это было не отторжение себя, а словно признание соучастия Всевышнего. Многое может подсказать и его известная строчка: "О чем писать?! На то не наша воля!"
Не верьте тем, кто говорит, что у Рубцова "питие определяло сознание". Потому что питие питию рознь. То же самое, впрочем, можно сказать и о сознании. Вам, наверное, незнакомы поэтические застолья 60-х. Славное времяпрепровождение. Нынче оно совсем вышло из обихода. Тогда ведь пили не только для того, чтобы напиваться, а чтобы стихов вволю начитаться и наслушаться. Водка - это было не главное. Да и чего о ней было думать, просто она сама никогда нас не забывала...
Во время учебы в Литературном у Рубцова было много проблем, но не по причине недостатка способностей, а из-за мелких провинностей, которые другим легко сходили с рук. Неприятности липли к Рубцову как банные листья к известному месту. Он был отчислен с очного отделения на заочное и, стало быть, автоматически лишился временной московской прописки и права проживания в общежитии. Исключением были лишь периоды экзаменационных сессий, на которые мощной гурьбой со всего света слеталась вся заочная пьянь Литинститута. О, сколько головной боли порождали эти сессии у многострадального ректората! По их окончании в общежитии организовывались карательные команды по выдворению зажившихся гостей. Возглавлял борьбу за очищение вверенной ему территории комендант по кличке "Циклоп". Звали его, кажется, Николаем Андреевичем Полехиным, и, по слухам, он ранее служил в органах. Наверное, так это и было - какой комендант тех времен не служил в органах?
Во время карательных рейдов Циклопу иногда приходилось привлекать милицию - не так-то просто было выдворить иных обнаглевших литературных приживал. И, как правило, первым под горячую руку борцов за правопорядок попадался именно Рубцов. Такой уж у него бытовой талант был, черт возьми, - помимо гениальности. Ну, сами посудите, как мимо него пройти, если он во все горло поет, аж этажи дрожат:
Я в ту ночь позабыл все хорошие вести,
Все призывы и звоны из кремлевских ворот.
Я в ту ночь полюбил все тюремные песни,
Все запретные мысли, весь гонимый народ...
Просто грех не среагировать бывшему работнику органов! Естественно - хватать крамольного Рубцова! Хорошо, хоть просто - вон из общежития, а не на Лубянку.
Ходили к коменданту просители-заступники.
- Человек-то он, может, впрямь неплохой. Но пусть дома пьет и свои песни распевает, - отвечал комендант. А на сетования, что Рубцов детдомовец и бездомник, "Циклоп" советовал:
- Вместо того чтобы впустую на гитаре бренчать, нашел бы какую дуру с московской пропиской - и оженился бы. Вон сколько баб кругом незамужних - рубль ведро!..
Но не складывалась семейная жизнь поэта ни в столице, ни в провинции. Зато всегда вокруг него были ненормальные окололитературные дамочки, так называемые поэтессы, помогающие Рубцову (взамен разумного бытоустройства) прятаться и отсиживаться в чужих комнатах, чтобы хоть таким образом продлить его незаконное проживание под казенной крышей общежития.
Поэт, как волк, напьется натощак.
И неподвижно, словно на портрете,
Все тяжелей сидит на табурете,
И все молчит, не двигаясь никак.
И перед ним, кому-то подражая,
И суетясь, как все по городам,
Сидит и курит женщина чужая...
- Ах, почему вы курите, мадам?
Не верьте тому, что Рубцова буквально выживали из института. В 1964 году Литинститут возглавил "железный ректор" Владимир Федорович Пименов. Ректорство было для него понижением, потому что до этого он ведал всеми театрами СССР, и даже метил в кресло министра культуры, но был подсижен завистливыми недругами. В некоторых воспоминаниях Пименова представляют чуть ли не гонителем Рубцова, этаким инквизитором от литературы. Бывший "царедворец" Пименов действительно хмурил брови при одном упоминании Николая, однако именно благодаря ему Рубцов успешно окончил Литинститут и защитил диплом с отличием, а не был, как гласят литературные легенды, изгнан с позором.
Вспоминается один случай - как-то в перерыве между занятиями ринулись мы теплой компанией во главе с Рубцовым в пивной ларек-гадюшник, функционировавший возле института. А навстречу - наш "железный ректор", распахнувший отеческие объятия. То ли нюх у него был такой необыкновенный, то ли ждал "в засаде"... Но потом водил он нас вокруг памятника Герцену, неторопливо рассуждая о разных разностях, и, как бы между прочим, о вреде пьянства в учебное и неучебное время. А отправляя обратно в аудиторию, добродушно погрозил пальцем Рубцову:
- Смотри, Коля, держись! Я на тебя надеюсь... А пивнушку вашу я прикрою...
И сдержал свое слово. Лично съездил в райисполком и буквально через неделю надпись на палатке "Пиво-воды" сменилась на "Овощи-фрукты".
Каждый, кто знал Рубцова, понимал, что отнюдь не лишенный житейских слабостей и недостатков, он тем не менее был выше и значимее своего окружения. Но людская молва была жестока к Николаю. И как тут не вспомнить тоже хрестоматийные его строчки:
Чуть живой. Не чирикает даже.
Замерзает совсем воробей.
Как заметит подводу с поклажей,
Из-под крыши бросается к ней.
И дрожит он над зернышком бедным,
И летит к чердаку своему.
А гляди, не становится вредным,
Оттого, что так трудно ему...
Не о воробье, о самом себе говорил Рубцов. Отчего же столь вредны и злопамятны были к нему люди, не знавшие ни сиротства, ни голода, ни нужды? Тяжкий напрашивается ответ. А потому обойдемся без ответа, как любил иногда говаривать бывший моряк Николай Рубцов:
-У матросов нет вопросов. У поэтов нет ответов!
Говорят, что поэты прощают всех, а вот поэтам, за редким исключением, ничего не прощают. Не было прощения и Рубцову, и в первую очередь за его главный недостаток - он не был памятником, он был живым.

Напечатать

Жизнь 00:15 / 07 Ноября 2025 14965

«С чувством гордости вышли 7 ноября советские люди на улицы Кенигсберга»

80 лет назад на нынешней площади Победы состоялся первый советский парад

Владислав Ржевский, Калининград

Труд

По площади чеканят шаг летчики, участвовавшие в Восточно-Прусской операции. Фото из открытых источников

«Поверженная прусская столица — Кенигсберг — 7 ноября 1945 года впервые за всю свою семивековую историю увидела великий Октябрьский праздник советского народа» — так 80 лет назад написала...