На Ямале, всего в паре десятков километров от скважин и газокомпрессорных станций, продолжают сохранять свой удивительный уклад коренные народы Севера. И помогают им в этом соседи-нефтяники.
Путь от Москвы до чума в Ямало-Ненецком округе долог: три часа лету до города с говорящим названием Ноябрьск, потом три с половиной часа на автобусе до Губкинского, потом сто верст на «Нивах» и, наконец, еще 20 км на «вахтовке» (страшная штука, ощущения на бездорожье сравнимы с американскими горками). Но путешествие стоило того, без всяких оговорок.
Там, где даже подобие дороги закончилось, пришлось спешиться и стоять посреди тундры, пока на горизонте не появились «Бураны». В прицепленных к ним нартах с оленьими шкурами продолжилось путешествие в гости к представителям коренных народов Ямало-Ненецкого автономного округа — лесным ненцам. Наши сопровождающие, сотрудники «РН-Пурнефтегаза», как оказалось, с ними давно и хорошо знакомы.
В нартах кроме гостей разместились новый бензиновый генератор, электрическая швейная машинка, мешок с детскими игрушками и три ящика конфет — подарки ненецкому стойбищу от «Роснефти». Скоро вместе с желтым кузовом вахтовки скрылась за горизонт всякая связь с цивилизацией. Десять минут нарты подпрыгивали по подтаявшему снежному насту, при попытке наступить на который человек проваливается по бедра. Наконец кортеж остановился возле двух чумов. Встречать гостей никто не вышел: женщинам не положено, а мужчины стойбища оказались нашими водителями. Только один,
В отдалении паслась пара сотен оленей. А всего на стойбище обитали пять семей по фамилии Айваседо, два чума (третий уже переехал на новое место, в лес, где нет воды под снегом), пять «Буранов», шесть или семь нарт и дюжина детей дошкольного возраста (посчитать точнее не позволяют обычаи — можно сглазить).
Статья расходов
Двор возле чумов засыпан опилками, по нему разбросаны отходы промысла — обрезки шкур, кости. Даже опилки не спасают: при каждом неосторожном шаге проваливаешься под снег — весна тут не самое гостеприимное время. Все обжитое пространство составляет сотня квадратных метров возле чумов — дальше все вокруг белым-бело.
Национальную малицу — меховой балахон до колен с намертво пришитыми к нему шапкой и варежками — носят только дети. Взрослые одеты совершенно по-европейски: утепленные резиновые сапоги, платья у женщин, джинсы у мужчин, куртки и водонепроницаемые плащи. Один только патриарх рода — Виктор Айваседо — одет в малицу, сшитую мехом внутрь и брезентом с защитной окраской наружу. Однако и он позже, раздевшись в чуме, оказывается в синем спортивном костюме.
Что, в общем, неудивительно. Все ненцы уже полвека с семилетнего возраста живут и учатся в специальных интернатах для детей оленеводов. Стан Дянки-Кой территориально относится к поселку Тарко-Сале в 300 километрах отсюда. Воспоминания о жизни в интернате у ненцев самые положительные, да и среднее образование никому не помешает. В результате все как в зажиточной сибирской деревне: добротная одежда, снегоходы, телевизоры, бензиновые электрогенераторы и, конечно, русский язык.
А цена вопроса такая: у «РН-Пурнефтегаза» в статье расходов за 2012 год значится 23 млн рублей на поддержку коренных народов Севера. Плюс еще 30 млн на поддержку деревни Харампур, где живут оседлые ненцы. Затраченные деньги приносят не только материальный достаток: в семье Айваседо у некоторых даже высшее образование за плечами.
Тундра зовет
Вот, скажем, Дмитрий Айваседо окончил 4 курса духовной семинарии в Тобольске. После чего вернулся в родное стойбище и всю семью обратил в православие.
— Почему ты сделал такой неординарный выбор? — спрашиваю я у Дмитрия.
— Учился в интернате, узнал про христианство. — Он отвечает спокойно, продолжая копаться в двигателе «Бурана». — Сначала увлекся, потом поверил, потом захотел узнать больше. Возможность была — нефтяники оплачивают нам высшее образование.
— А почему тогда не стал священником?
— Видимо, не судьба. Домой захотелось. Да так, что я пешком готов был идти.
— Все-таки трудно, наверное, от благ цивилизации возвращаться в чум, в тундру, к оленям?
— Почему трудно? — удивляется Дмитрий. — Это же моя семья, мой народ. А вообще в чуме ничуть не хуже, чем в городской квартире. Пойдем внутрь, женщины мясо уже приготовили.
— Нам говорили, что в чум чужим нельзя, обычаи не позволяют.
— Это по шаманским обычаям нельзя, — с хитринкой в голосе смеется Дмитрий. — Среди лесных ненцев уже мало кто живет по шаманским законам.
Невесты для своих
Отодвинув полог, мы заходим в большой круглый шалаш из жердей, обернутых оленьими шкурами. На полу — крашеные доски. Справа и слева от входа, напротив друг друга, на полу лежат матрасы. В центре пышет жаром буржуйка с трубой, выходящей через отверстие в крыше. На веревках вдоль стен висят электрические фонарики, детские игрушки, одежда. Мужчины, кроме старейшины, ушли хлопотать по хозяйству. Женщины угощают гостей вареной олениной.
Насытившись и разнежившись от жара печки, я уже чувствую себя как дома. Тесное пространство сближает расположенных друг к другу людей. Рассказывают, что осенью сюда приезжал чешский этнолог и прожил с Айваседо четыре месяца.
— Чего же не оставили насовсем? — интересуюсь у старшей хозяйки,
— Невесты не хватило, — добродушно улыбается та. — Девушки у нас наперечет, только для своих.
Четыре девушки экзотической для нашего глаза наружности в чуме смотрятся очень эффектно. Одна разносит нам куски оленины, другая возится с грудничком, третья подкладывает чурочки в буржуйку, а самая младшая сидит в дальнем углу чума и исподтишка рассматривает пришельцев.
Это жизнь
— Слушайте, как же вы зимой спите? — спрашиваю Виктора Айваседо. — Тепло в трубу выходит, а буржуйка остывает. А морозы у вас под 50.
— Так ведь малица есть, — смотрит на меня осоловевшими от тепла глазами старейшина. — Сверху еще набросишь меховой совик с капюшоном или одеяло. Ну, бывает, к утру борода в инее. Но проснешься, затопишь — и снова тепло.
— А почему вы называете себя лесными ненцами?
— Потому что есть еще тундровые.
— И в чем отличие?
— У нас теплее, — лукавая улыбка. — Они в голой тундре живут. Когда к нам в гости приезжают, постоянно повторяют: «Сколько у вас дров!» Печку растопить у нас проблем нет.
Три часа в стойбище пролетели незаметно. Перед тем как сесть в нарты, спрашиваю Дмитрия Айваседо, что он думает о наступающей на Ямал цивилизации.
«Трудно сказать, — принимает вопрос близко к сердцу бывший семинарист. — Есть в этом хорошее, есть и проблемы. Дети в школе учатся, „Роснефть“ снегоходы дает, кто хочет из ненцев, начинают в домах оседло жить. Электричество, мобильные телефоны, телевизоры в чумах — это хорошо. С другой стороны, это вызов. В оседлых местах дети месяцами не видят оленей, отвыкают от тундры. Я не знаю, хорошо это все или плохо. Но такова теперь наша жизнь».
О том, какую помощь «Роснефть» оказывает деревне Харампур, «Труд» уже рассказывал (номер от 26.04.2013). Ненцы используют помощь нефтяников с умом, в том числе и для сохранения традиционного уклада. Скажем, в здешнем клубе девочки учатся вышивать бисером, молодежь поет национальные песни, слагает стихи о ненцах и тундре. Но главное — чтобы и через 50 лет чумы и пасущихся оленей можно было увидеть на снегу посреди тундры, а не только в краеведческом музее. И судя по упорству, с которым ненцы держатся за свои традиции и культуру, такая надежда есть.
