ИГРА В ЖИЗНЬ

Главная Жизнь 01:01 11 Апреля 2002 188

ИГРА В ЖИЗНЬ

Западный мир возгласил начало новой, постхристианской эпохи. Придумали еще одно звучное название - эпоха Водолея... Нашлось среди отечественных интеллектуалов немало сторонников такового изыска: образованщину нашу хлебом не корми - дай только поклониться

Дунаев Михаил

Напечатать

Вспомним, как играют дети: "Ты больной, а я доктор, я буду тебя лечить". Или: "Я как будто твоя мама, а ты моя дочка", Можно набрать фантиков, и они будут как будто деньги. И так далее. То есть: игра это даже не действие, а состояние, пребывание в мире мнимых ценностей, в мире, если употребить модное словечко, виртуальном, где необходимо серьезно вжиться в понятие "как будто". Для этого необходимо хорошо развитое воображение.
Воображение, фантазия - понятия религиозные в основе своей. Сакральные. Святой Максим Исповедник писал: "Фантазия вытеснила память Божию после грехопадения, затмила душу образами". Это важно: воображение - по сути, суррогат. Мы вынужденно пользуемся им, поскольку утратили то знание, каким обладали наши прародители до грехопадения. Поэтому сама игра - свидетельство поврежденности мира и природы человека в его земном бытии.
Но воображение - это и дар Божий. Без него человек оказался бы полностью беспомощным перед новой открывшейся ему реальностью. В игре человек частично постигает то, чего он оказался лишен. Человек обретает опыт. Игра воспитывает, формирует индивидуальность человека, развивает и его воображение. Она - и отдых, необходимый нам порою. Все это давно известно.
Менее обращалось внимания на иное: на опасность игры. В нашем поврежденном мире любой дар Божий может быть употреблен человеком не только на пользу себе, но и во зло. Фантазия порою тесно сопряжена со страстями, которые всегда губительны для души, даже те, что кажутся нам безобидными. Через страсти действуют на душу бесы, чья цель - погубить человека. Преподобный Григорий Синаит предупреждал, что нет ничего такого духовного, что нельзя было бы извратить фантазией. Он же предостерегал: "Бесы наполняют образами наш ум, или лучше сами облекаются образами по нам, и приражаются (прилог вносят) соответственно навыкновению действующей в нас страсти". О том, что воображение может быть связано с действием страстей, ведомо и светской мудрости: недаром же писал Монтень: "Душа, теснимая страстями, предпочитает обольщать себя вымыслом, создавая ложные и нелепые представления, чем оставаться в бездействии". Иными словами: душа стремится к состоянию игры.
В нашем мире все двоится, пытается облечься в некоторую неопределенность, часто притворяется, выдавая себя за то, чем не является по природе своей, ложь выдает себя за правду, зло прикидывается добром, порок - добродетелью. Игра этому споспешествует: она ведь имеет дело всегда с мнимыми, неабсолютными ценностями.
Противоположную систему выстраивает религия: в ней нет смешения добра и зла, в ней все слишком определено. Грех в ней нельзя выдать за добродетель, ее запреты непреложны, свет противостоит тьме. И это часто не очень удобно для нас, слабых, соблазненных, робких перед жизнью.
Игра, когда она превращается в самоцель, - становится системою удобств и выгод для не желающего бороться с грехом человека.
Игра облегчает грех, оправдывает его, снимает само понятие греха. Она основана на том самом плюрализме, который так навязывается ныне нашему сознанию. Плюрализм невозможен без признания всех ценностей мнимыми (потому что, как только хоть одна идея будет признана абсолютной, плюрализму конец). Прежде было признано, что однополый секс - извращение. Теперь этим даже гордятся.
Теперь - как будто врачи нас как будто лечат. Как будто художники как будто создают произведения как будто искусства. Как будто государственные мужи как будто заботятся о нашем благе. Как будто глубокие финансовые умы как будто проводят как будто реформы. Мы играем без оглядки.
Вот только что: Америка как будто искала какого-то бен Ладена, а под шумок расширила свое присутствие в мире. К слову: американцы, по сути, и не скрывают, что затеяли игру. Они ведь изначально заявили, что их цель как будто - отыскать и наказать террориста. Для этого они сами занялись террором, бомбили зачем-то Кабул, отправив на тот свет множество мирных жителей (и чего это молчали наши доблестные правозащитники?), потом отпраздновали свою победу... а бен Ладен как был на свободе, так там и пребывает. Бен Ладен нужен не для того, чтобы его найти, а для того, чтобы его искать. Таковы правила игры.
Все достоинства и вся опасность игры особенно ярко осуществили себя в искусстве, которое есть игра в чистейшем виде. Оно создает всегда единственно виртуальную реальность, и оно не может осуществлять свое бытие (и для творящего, и для воспринимающего) вне воображения. Искусство, помимо всего прочего, есть средство мощного познания бытия. Но нигде, как в искусстве, не звучит столь настойчиво требование превратить игру в самоцель. Ибо и в искусстве есть свои установления, которые кому-то выгодно считать условными, поскольку до подлинности законов искусства не все дотягивают. Чтобы стать признанным великим поэтом, необходимо написать "Я помню чудное мгновение..." и "Отцы пустынники и жены непорочны...". Но можно изречь: "Дыр бул щыл убещур..." и объявить, будто это выше Пушкина. Такое возможно исключительно в абсолютизированной игровой системе, когда фантики допустимо считать деньгами.
В системе мнимых ценностей пребывать порою приятно. Человек вообще нередко склонен удаляться от реальности в мир мечты, где он становится кем угодно, тешит свои болезненные комплексы. Игра облегчает человеку возможность самоутверждения - а это, как учил еще доктор Фрейд, один из двух самых могучих стимулов (наряду с сексуальным влечением) жизнедеятельности человека. Но и без доктора, задолго до него духовные мудрецы знали природу тяги к самоутверждению. Эта тяга определена безверием и богоотступничеством человека, его греховной поврежденностью (то есть причина-то всегда все одна). Глубоко верующему человеку самоутверждение не требуется, ибо он знает, что несет в себе образ и подобие Божии. Тот же, кто утратил связь с Творцом, кто ощущает себя в мире одиноким, просто не может существовать без тяги утвердить себя хоть чем-то, доказать собственную значимость в этом мире.
Имея дело с мнимыми сущностями, человек получает способность испытывать подлинные эмоции, освобождая себя от ответственности за свои деяния. Вот и сейчас из Японии хлынул в мир поток игрушек-томогучи, которые как раз к тому и предназначены. Если в результате твоего недосмотра погибло живое существо - даже безбожник подсознательно ощутит свой грех. С игрушкой проще: можно погоревать и купить другую. Сломать самый совершенный механизм - все-таки не уничтожить чью-то жизнь.
Однако это лежит на поверхности. Есть более важная причина, и она также имеет религиозную подоплеку. Человек боится не только жизни, но еще больше - смерти. Для не имеющего веры смерть обессмысливает все. Она говорит человеку (не будем закрывать глаза на то и зажимать уши): ты есть кусок дерьма, неизвестно зачем появившийся на этом свете в результате пустого случая, бессмысленно существующий и неизбежно обреченный на превращение в ничто. И это истина абсолютная. Тут уже не игра.
А игра может помочь не думать о том. Человек вообще изобрел много способов избежать памяти о смерти - вплоть до наркотиков. Этот закон человеческой жизни открыл в новое время Лев Толстой. В "Войне и мире" есть место, которое звучит для многих как суровый приговор:
"Иногда Пьер вспоминал о слышанном им рассказе о том, как на войне солдаты, находясь под выстрелами в прикрытии, когда им делать нечего, старательно изыскивают себе занятия, для того, чтобы легче переносить опасность. И Пьеру все люди представлялись такими солдатами, спасающимися от жизни: кто честолюбием, кто картами, кто писанием законов, кто женщинами, кто игрушками, кто лошадьми, кто политикой, кто охотой, кто вином, кто государственными делами. "Нет ни ничтожного, ни важного, все равно; только бы спастись от нее, как умею! - думал Пьер. - Только бы не видеть ее, эту страшную ее".
Игра для этой цели незаменима. Игра - хороший наркотик. (И недаром серьезные ученые-медики прямо приравнивают одержимость компьютерными играми к наркомании - по физиологическому воздействию на организм человека). Жизнь, превращаемая в игру, как будто оберегает человека от страха смерти, но она и есть свидетельство бессознательного стремления безбожного начала к небытию, ибо бытия страшится. Таков парадокс игровой стихии.
Всякая игра может обернуться своего рода небытием, ибо отвергнув непреложные ценности и требования, данные нам свыше, человек лишается сознавания греха и спасения и обрекает себя тем на гибель. Жизнь в игре уничтожает самое себя.
Ничто не может противостать игре в этом стремлении - она все сумеет подмять под себя, внушить: нет ни ничтожного, ни важного. Ничто - кроме, повторимся, истинной веры. Религия, несущая в себе систему абсолютных ценностей, абсолютно и противостоит игре. Не случайно: именно в Православии звучит непреложное требование жить в памяти смертной. Религия помогает осмыслить и жизнь и смерть, радостно воспринимать и то и другое. (Это не значит, конечно, что в Церкви не найдутся те, кто играет и в веру, в церковную жизнь; но вот что важно: лишь только человек начинает играть, он тем выключает себя из бытия религиозного).
Дьявол - великий игрок, который искусно вовлекает человека в свою стихию, туда, где он всесилен. Вот один из смыслов той постхристианской эпохи, куда нас так насильственно принуждают погрузиться.
Человек не должен становиться рабом игровой стихии, захлестывающей мир все более. Он способен ввести игру в надлежащие ей рамки и использовать ее с пользою для себя. Осуществимо это: если признать над собою непреложность истины Христовой.

Напечатать

Жизнь 00:04 / 19 Апреля 2024 6514

Итак, она звалась «копейкой»…

В этот день в 1970 году с конвейера сошел первый ВАЗ-2101

Артем Скворцов

Труд

19 апреля 1970 года со сборочного конвейера Волжского автозавода сошел первый автомобиль ВАЗ-2101, прозванный в нашей стране «копейкой». Советскому человеку эта машина, прототипом которой являлся итальянский «Фиат-124»,...