Воспоминание о «Солнечном ударе»

Главная Культура 06:01 26 Июля 2013 2560

Никита Михалков — о тяге к большому стилю в кино и жизни

Напечатать

Начала работу Вторая летняя киноакадемия Никиты Михалкова — еще одна сбывшаяся инициатива режиссера, актера, президента Московского кинофестиваля, председателя Союза кинематографистов России и кинокомпании «ТриТэ». Накануне открытия академии «Труд» встретился с Никитой Сергеевичем и поговорил с ним о кинообразовании, о его новом фильме «Солнечный удар» и о том, как он учился выписывать характеры на творчестве своего прадеда — художника Василия Сурикова.

— Никита Сергеевич, вы уже во второй раз открываете свою Летнюю киноакадемию. Зачем вам помимо всех прочих занятий еще и это?

— Это была моя давняя мечта, к которой я шел более 10 лет. В прошлом году Летняя киноакадемия наконец-то распахнула двери. Я хотел создать не еще одно творческое учебное заведение для молодых людей, только что окончивших школу, а некие бесплатные курсы повышения квалификации для тех, у кого уже есть высшее профессиональное образование и кто хочет развиваться дальше в профессии, расширять границы своих возможностей. Хотелось создать ту уникальную рабочую творческую атмосферу, которая бывает на настоящей площадке или сцене, когда молодые имеют возможность прикоснуться к опыту и знаниям признанных мастеров, проявить себя, посмотреть на других, дышать воздухом профессии, заряженным творчеством и кропотливой работой. Со следующего года, если и эта киноакадемия пройдет удачно, я хочу запустить большую годичную школу.

— Конкретные результаты первой киноакадемии есть?

— Безусловно. Ребята выросли с профессиональной точки зрения. За полтора месяца каждый из учеников смог поработать бок о бок с такими мэтрами, как Вадим Юсов, Сергей Соловьев, Владимир Грамматиков, Андрей Эшпай, Марлен Хуциев, Владимир Хотиненко, Карен Шахназаров, Алексей Учитель, Глеб Панфилов, Кирилл Разлогов, Алла Демидова, Евгений Миронов, Андрей Эшпай, Владимир Машков... Кроме того, киноакадемия — это жесткий срок, за который ученики, объединившись, должны снять фильм. Это очень сложно, результатом обучения в киноакадемии стали три короткометражки. Для меня еще очень важно то, что ребята смогли вынести из академии в духовном плане: они с нежностью и любовью вспоминают эти пять недель, продолжают активно общаться друг с другом и преподавателями. В дальнейшем, если удастся создать годичную киноакадемию, мне бы хотелось, чтобы наше учебное заведение смогло брать на себя определенную ответственность за то, чтобы наши ученики устроились на работу.

— Студенты академии — профессионалы, люди с дипломами, которые уже получили образование. Чему их нужно учить? Или наоборот — переучивать?

— Я хочу, чтобы наши ученики, в первую очередь, профессионально расширяли свой технический и человеческий диапазон. Для меня центр кино — это актер. Для него создается вся атмосфера. Оператор, художник и тем более режиссер должны понимать, что актеру должно быть удобно на съемочной площадке, он должен чувствовать себя свободно. Только в этом случае может получиться настоящее цельное художественное произведение. Актер — вот он, на экране, его эмоции, жесты, его лицо — видят все. Сейчас же многие режиссеры берут на себя эту центральную роль, а это неправильно. Это первое. Второе — мы хотим преподавать все множество театральных техник: школы Константина Станиславского, Евгения Вахтангова, Михаила Чехова, Питера Брука и Шарля Дюллена.

Я считаю, что наша актерская школа действительно лучшая в мире, но количество дилетантов так велико, что она разрушается, а мы хотим этому противостоять. Сейчас много непрофессионалов, которые не умеют использовать самые банальные техники. Самый простой пример — слезы и смех на сцене, в кадре. Режиссер, который говорит актеру: вспомни любимую бабушку и заплачь, — он не профессионал! Он не знает, что слезы и смех — это просто диафрагма. Кто-то скажет, что это обман, что актер не чувствует. Это неправда: ты включаешь технику, чтобы передать эмоцию, но от этого внутреннего технического трюка ты заводишь и свой эмоциональный аппарат. Благодаря этому трюку можно обойтись без глицериновых слез, которые сегодня можно увидеть по телевизору.

— Помимо школы у вас еще множество инициатив. Одна из давних, но так и не осуществленных — строительство Дворца кинофестивалей, которое с новой силой начинает обсуждаться во время каждого Московского кинофестиваля. В этом году Вы заявили, что уже есть договоренность по поводу промзоны в «Лужниках», но, как я понимаю, никаких постановлений еще нет.

— Процесс идет. К данной инициативе серьезно отнеслись Собянин и его команда. Нас это очень радует, мы обращались к правительству Москвы на протяжении восьми лет, и наконец-то наши просьбы были услышаны. Московский кинофестиваль — крупнейшее культурное событие в России. Но все видели, как проходят показы в кинотеатре «Октябрь»: постоянная толкучка, проблемы с парковкой — все это смазывает впечатление о фестивале. А между тем он представляет не только город, но и нашу страну. ММКФ, конечно, нужен свой дом и прописка. Например, особое преимущество, которым обладает площадка в «Лужниках» — это выход к воде. Сразу создается правильная атмосфера и образ фестиваля. Москва-река — это возможность подвозить гостей на трамвайчиках. Там можно сделать очень красивую набережную, красивую пристань, а также проводить различные мероприятия помимо фестиваля. Поэтому я надеюсь, что отказа по поводу этой площадки не поступит.

— То, о чем вы говорите, это вопросы престижа фестиваля. Вопросы внешние, а не содержательные. При этом вы постоянно обходите стороной денежный вопрос, хотя не можете не понимать, что строительство Дворца выльется в миллиарды рублей. Неужели в этом случае цель оправдывает средства? Может, будет лучше, если эти деньги пойдут на восстановление Музея кино, на поддержку ВГИКа, на производство новых картин?

— Знаете, это такое внешнее заблуждение. У Московского международного кинофестиваля должно быть место, где жить. Это престиж города, страны. Другой вопрос, если фестиваль не нужен ни стране, ни Москве, то деньги, наверно, можно отдать другим. Но я убежден, что этот фестиваль просто необходим — как возможность живущим в Москве и приезжающим увидеть практически полный расклад кинематографической палитры в мире. Я не говорю: отнимите у того и отдайте мне! Но если в Москве есть Дворец музыки, есть театры, которые построены Москвой, например, Et Cetera, есть другие организации, которые так или иначе являются центрами культуры и были построены на бюджетные деньги, то почему у Московского кинофестиваля до сих пор нет своего дома? Мне кажется, он должен быть.

— Но люди, с которыми общаюсь я — как критики, так и простые зрители — высказывают претензии не столько к «Октябрю», где проходит фестиваль, сколько к программам и в первую очередь к главному конкурсу. На мой взгляд, вот что стоит менять прежде всего.

— ММКФ — это кинофестиваль класса «А», единственный в своем роде в нашей стране. Что значит класс «А» — на подобных кинофестивалях в конкурсе могут быть показаны только премьеры, картины, которые нигде раньше не были «засвечены» — ни в прокате, ни на каком-либо другом фестивале. Чтобы сохранить уникальность кинофестиваля, нам важно сохранять и постоянно улучшать конкурсную программу.

Возможно, наша работа скрыта от глаз, но мы из года в год ее ведем: ездим по миру, ищем, ведем сложнейшие переговоры с продюсерами. Важно понимать, что нашим отборщикам приходится сложнее, чем отборщикам в тех же Каннах. Мы можем выбирать ленты из того, что остается после утверждения конкурсных программ в Каннах, Венеции или Берлине. Почему авторы и производители фильмов предпочитают те же Канны? Потому что кроме звезд, именитого жюри и Лазурного берега там есть мощнейший кинорынок. Учитывая, что кино — это индустрия, кинорынок — это важная движущая сила. Но существующий в нашей стране кинорынок еще не является таким мощным стимулом, хотя худо-бедно — это 120 миллионов потенциальных кинозрителей. Справедливости ради нужно заметить — международные эксперты считают, что по уровню программ Московский фестиваль приближается к Берлинскому. В параллельных программах — пожалуйста, смотрите фильмы, которые уже собрали призы в Каннах, в Торонто, в Берлине. В рамках ММКФ мы пытаемся представить нашим зрителям полный расклад мирового кинематографа. В этом году мы вернули «Эйфорию» (одна из параллельных программ фестиваля. — «Труд»). Я уже много раз говорил о том, что конкурс для ММКФ — это важная вещь, это престиж.

— В этом году посмертная ретроспектива Балабанова в рамках ММКФ проходила в VIP-зале, где 35 мест и билеты по 1500 рублей. Это нормально?

— Знаете, я был на открытии ретроспективы Балабанова в Белом зале Дома кино, и там было человек 40. Вы же понимаете, если эту ретроспективу показать в большом зале, то эти 40 там просто потерялись бы. Я думаю, что эта ситуация была бы более унизительной для памяти Балабанова. К сожалению, так устроен наш зритель.

— Вы говорили, что во Дворце помимо ММКФ, который идет всего 10 дней в году, будут проходить и другие фестивали. Кого вы бы хотели видеть на этой площадке?

— Понимаете, Дворец не будет моей частной собственностью! Я ратую за то, чтобы у фестиваля была своя прописка. Кто будет им руководить — не знаю. Сегодня я, а завтра, может, и другой человек. Я считаю, что фестивальная команда должна работать круглый год, чтобы сам фестиваль стал лучше. Да, я хочу, чтобы во Дворце проходили и студенческие фестивали, и «Святая Анна», и фестивали любительских фильмов. Словосочетание «Фестивальный центр ММКФ» абсолютно не означает, что там будет только наша команда. Каннский кинофестиваль проходит во Дворце фестивалей и конгрессов, а все остальное время там и джазовые фестивали, и мода, и все, что угодно.

— Давайте поговорим о вашем новом фильме. В нем вы объединили два произведения Ивана Бунина — «Солнечный удар» и «Окаянные дни».

— Самое главное как раз в этом и заключается. Если вы читали оба произведения, то, наверное, понимаете, как трудно представить, что их написал один человек. Это для меня интереснее всего: что должно произойти, чтобы один человек написал такой летящий, чувственный, пронзительный рассказ — и такую страшную хронику разрушения всего, к чему он привык. Я давно хотел снять «Солнечный удар», но мне чего-то не хватало. Сначала просто был запрещен Бунин... Когда возникла идея сделать «Солнечный удар» вместе с «Окаянными днями», то все встало на свои места. Мой фильм — воспоминание о «Солнечном ударе» человека из «Окаянных дней». Это тот же самый человек, но внутренне перевернутый и пытающийся понять, что же случилось. Это 20-е годы, исход. Тогда уже не было военных действий. В «Солнечном ударе» еще нет следа революции, Гражданской войны, но все, что потом накапливалось, зародилось именно тогда.

— Как я понимаю, этот фильм снова будет картиной большого стиля, в котором вы снимаете в последнее время. Почему вы ушли от камерных драм?

— Без большого стиля не может быть большого кинематографа, который раньше у нас был. Мы утратили звание кинодержавы, потому что только с камерными картинами или артхаусом этого достичь нельзя. Был смешной случай с Юрием Озеровым: я сидел в приемной заместителя председателя Госкино СССР Павленка, входит Озеров и говорит: «Как же хочется снять маленькую картину! Два человека в одной комнате...», а я ему говорю: «А за окном танковая дивизия!» Знаете, масштаб — это очень волнующая вещь. Мне интересно было поместить локальную личную историю «Солнечного удара» в довольно мощную структуру. У нашей страны такой опыт был. Возьмите моего прадеда, художника Сурикова, который занимался как раз такой монументальной живописью. Когда рассматриваешь «Утро стрелецкой казни», не видишь ни одной капли крови, но там такое напряжение и ужас, и каждый характер выписан, и каждая деталь есть, и каждый сюжет внутри интересен. Так что, возможно, тяга к большому стилю у меня в крови.

Напечатать

Культура 19:52 / 18 Ноября 2025 15337

Интрига с любовными письмами подвела Фальстафа

В спектакле Малого театра «Виндзорские женушки», кажется, есть все, что привлекает зрителей

Любовь Лебедина

Роль пьяницы и дебошира Джона Фальстафа креативно исполнил Александр Клюквин

В шекспировской комедии, где героини стремятся отстоять свое эго и быть наравне с мужчинами, лихо закручен сюжет, запутаны отношения, а лабиринт коридоров и комнат, созданных воображением сценографа Максим Обрезкова, не позволяет действию застыть. Оказывается,...