Сразу два повода для разговора с актером Виталием Коваленко: недавно вышел и успел уже нашуметь сериал «Аутсорс», в котором он снимался, а в театральном агентстве «Арт-Партнер ХХI» состоялась премьера — спектакль Петра Шерешевского «Торговцы резиной» по пьесе израильского драматурга Ханоха Левина, которого некоторые критики даже сравнивают с Чеховым. С работы в спектакле и началась наша беседа.
— Троим героям в «Торговцах резиной», людям одиноким и не обремененным семейными заботами, по-житейски повезло: им досталось немалое наследство от родителей. Казалось бы, живи и радуйся, но из страха потерять имущество они так и состарятся, не найдя свою любовь: Вы считаете, это жизненная ситуация?
— Конечно. Вообще это стоит понимать как в прямом смысле, так и метафорически — от родителей нам достается нечто, предопределяющее нашу судьбу и практически непреодолимое — определенный генетический код. А здесь еще герои изначально обречены, потому что они слишком сильно держатся за свои воспоминания. Беле, которую играет Полина Кутепова, нужно было бы продать свою аптеку, потому что в нее почти никто не заходит, но она не может этого сделать в память об отце. Мой герой держится за свои деньги, потому что они достались ему от матери, — и даже не понимает, что, отказываясь тратить их, он упускает множество возможностей — например, обрести семью и стать счастливым. В общем, наш спектакль о том, что синица в руках — птица коварная.
— В какой-то мере все это похоже и на историю Раневской, которой вишневый сад был дорог как память. А в чем еще действие в «Торговцах резиной» перекликается с чеховскими интонациями?
— В этой пьесе, как и у Антона Павловича, главное — подтекст. Вот у Чехова люди пьют чай, а в это время решаются судьбы. А тут герои вроде бы торгуются в аптеке, а на самом деле определяют дальнейший ход собственной жизни. И еще в пьесе, которую мы играем, тоже хороший слог — тут, конечно, надо отдать должное переводчику.
— Репетиции с Петром Шерешевским сложны?
— Это один из самых легких в работе режиссеров, которых я встречал. Интересно, что мы с ним делаем спектакли уже в третьем городе подряд: в новосибирском «Красном факеле» у Шерешевского я сыграл юного гуляку в «Последней любви Дон Жуана», в питерском Камерном театре Малыщицкого — Тригорина в «Чайке». А теперь вот участвую в московских спектаклях этого режиссера — «Торговцах резиной» и «Борисе Годунове» в Театре Наций.
— В нынешней премьере вы, исполняя зонги, обращаетесь к зрительному залу. Вам нравится ломать четвертую стену?
— Да, я это испробовал в разных вариантах: и в постановках, и в актерских капустниках, и в своих чтецких программах. У меня с залом и диалоги случались. И не всегда все идет гладко. Как-то в детском спектакле в роли Серенького Волчка я просил у юных зрителей прощения за свое волчье поведение. А они мне в ответ: «Нет, ты плохой! Мы тебя не прощаем!» А уже во взрослом спектакле играл юношу, влюбившегося в девушку легкого поведения. И в зале так близко к сердцу приняли ситуацию, что начали мне вслух советовать: «Не верь ей! Она тебе изменит!»
Такое живое восприятие того, что происходит на сцене, мне нравится, если, конечно, дело не доходит до неуместных или хамских высказываний.
— В спектакле ваш герой влюблен в хозяйку аптеки, а она отдает предпочтение другому. А вообще со сцены или с экрана труднее рассказывать о счастливой любви или о несчастной?
— В жизни, конечно, ужасно оказаться в такой ситуации — любить и не быть любимым. А вот играть безответную любовь интереснее и легче, чем любовь взаимную. Если же говорить в целом, то изображать человека влюбленного, передавать это чувство на сцене и в кино — одна из самых трудных актерских задач. Здесь наблюдается удивительный парадокс: чем меньше слов ты тратишь, тем чувство выглядит пронзительнее. И самое сложное — сделать так, чтобы зритель все это считал и понял.
— А в каких фильмах мирового кинематографа, на ваш взгляд, любовь показана интереснее и ярче?
— Мне нравятся «9 1/2 недель» — его герои так смотрят друг на друга, что сразу видно то, что они чувствуют, в том числе и их искреннюю увлеченность друг другом. Становится понятно, что мужчину и женщину здесь связывают не только эротические игры, но и нечто настоящее, сильное. А есть совсем другое, но пронзительнейшее кино — «Раба любви», «Неоконченная пьеса для механического пианино», «По главной улице с оркестром», «Дневник его жены»... Если же говорить о литературе, то мне очень нравится, как пишет о любви Иван Бунин. Его слог и то, как он описывает чувства, — все это мне очень близко. К сожалению, его героев мне играть не довелось. Хотя мне грех жаловаться, но многие роли, которые я хотел бы сыграть, ушли безвозвратно — упущен возраст. Но я ведь не первый и не последний из артистов, кто об этом сожалеет, не так ли?
— Зато вы сыграли в кино так много масштабных исторических личностей — Наполеона, Столыпина, Ленина, Берию, Горбачева...
— Ну да, было такое. Признаться, от подобных ролей у меня уже чувствуется оскомина. Не буду зарекаться, стоит ли мне в дальнейшем касаться на съемках исторических персонажей, но думаю, что эту страницу надо бы уже перевернуть. И вообще, недостатка в киноролях у меня вроде бы нет, но мне кажется, что мои возможности используются на экране мало. Хотелось бы открыть себя в кино в новом амплуа.
— А своей ролью начальника тюрьмы в недавно вышедшем сериале «Аутсорс» Душана Глигорова вы тоже не удовлетворены? Вот уж где персонаж настоящий «серенький волчок»!
— Как раз работой в «Аутсорсе» я доволен. У моего персонажа есть и тема, и внутреннее развитие, и определенная свобода внутри сюжетной линии. Мой герой меняется после того, как он почувствовал запах крови, столкнулся с какой-то другой — страшной, отчаянной, безнравственной стороной жизни, о которой раньше не догадывался. Мне вообще нравятся проекты Глигорова, я и прежде пробовался на некоторые из них, но до дела дошло только в «Аутсорсе».
— Как вы думаете, почему этот сериал стал таким обсуждаемым?
— У него хорошая драматургия, при этом присутствует модная сейчас тема — бурные 90-е с их поистине шиллеровскими страстями. При этом в «Аутсорсе» высока концентрация непростых человеческих историй, каждая, даже эпизодическая роль хорошо выписана. Сам сюжетный поворот, по которому сотрудники тюрьмы отдают на аутсорс (модное, появившееся в новой эпохе словечко) родственникам потерпевших исполнение высшей меры наказания, кого-то возмущает, кого-то пугает до глубины души, а кого-то заставляет задуматься о том, что с нами происходило и происходит.
— В какое время вам, актеру, интереснее погружаться — в 90-е годы, в советскую эпоху или, может быть, в более ранние времена?
— Мне интересно мироощущение людей, живших в ХVIII-ХIХ веках. Сам темп и ритм их существования был иным, мне кажется, их век был короче, но осмысленнее. В их жизни было больше искренности, даже наивности, присутствовала чувственная основа в восприятии мира. Это было Настоящее, понимаете?
— Кажется, я начинаю понимать, почему вы мечтали сыграть Обломова — это вы-то, чья неукротимая энергия привела вас из Новосибирска в Москву.
— И тем не менее философия этого персонажа привлекательна для меня. Обломов — социальный тип мировой драматургии, он герой вне времени, а потому всегда актуален и интересен.
— Можете назвать свои поворотные роли в кино?
— На экране, мне кажется, их не было, там у меня все развивалось как-то очень медленно. А в театре это, наверное, Хлестаков, которого я играл трижды в разное время своей жизни. В студенчестве он у меня был таким лицедейским, по-классически гоголевском. А в новосибирском театре «Красный факел» в постановке Олега Рыбкина в моем Хлестакове легкость в мыслях еще оставалась, но он уже временами думал, о чем говорит. Тот Хлестаков, пожалуй, остается моим любимым. Потом, уже в Александринском театре, я играл этого героя думающим, все понимающим. Такие вот метаморфозы...
В этом и заключается притягательная сила театра: когда одного героя в разное время можно увидеть и показать по-разному, не отступая далеко от его истинного характера. И так сложилось, что объемных ролей в театре у меня было больше, чем в кино. Потому, хотя я и перестал служить в репертуарных театрах, со сценой не прощаюсь. Как говорил один из чеховских персонажей, «без театра нельзя».
— Из ваших четверых детей кто-то с вами играл на сцене или в кино?
— К сожалению, нет.
— А вы бы этого желали?
— Мне бы хотелось, чтобы они лучше понимали, чем я занимаюсь, что это за профессия. Старших в детстве я этим как-то не сумел заинтересовать. А сейчас дочери Ольге уже 20 лет, она учится на экономиста, двойняшкам Алексею и Илье по 16, они старшеклассники, с будущей профессией пока не определились. Ну, а четырехлетней Ксении еще рано про это думать, она только открывает для себя этот мир.
— Что бы вы пожелали себе и окружающим?
— Здоровья, мира и насыщенной работы. Успеть, пока еще есть силы и возможности, сделать как можно больше хорошего, доброго и честного.
