Самый изысканный из музыкальных фестивалей Москвы – «Декабрьские вечера Святослава Рихтера» – на сей, 39-й раз проходит в английских декорациях. Пышные, почти райские кущи зеленеют и золотятся на стенах Белого зала ГМИИ им. Пушкина, а деликатно притушив яркость красок, гризайлем переходят на кулисы эстрады. Этой зимой «Прогулки с Томасом Гейнсборо» – во всех смыслах романтическая услада. Художник здесь предстает не только как виртуоз кисти, но и как одаренный музыкант, игравший на множестве инструментов.
Это позволило ему быть на равных с целым рядом современников, чей облик он увековечил: например, великим актером Дэвидом Гарриком или одним из сыновей Баха – Иоганном Кристианом, жившим в Англии. Результаты дружеских связей – в портретной галерее, запечатлевшей цвет музыкальной Британии георгианской эпохи. В Москву привезены изображения певицы Анны Форд, композитора Томаса Линли и его семьи, виртуоза виолы да гамба Карла Фридриха Абеля – прекрасные образцы утонченной живописи, насыщенные музыкальностью линий и колористических аккордов.
Усладой глаз мы обязаны, помимо всего коллектива ГМИИ, куратору Анне Познанской, для первой в России персональной выставки Томаса Гейнсборо (1727-1788) сумевшей собрать воедино сотню его картин, рисунков, офортов. Прибыли они с берегов Альбиона, но лишь издалека кажется, будто наследие Гейнсборо хранится там в каком-нибудь одном, особо почетном месте. Напротив, поиски велись по десяткам музеев, от Национальной галереи Лондона до глубинки, включая городок Садбери в графстве Саффолк, где в семье не слишком удачливого торговца сукном девятым по счету ребенком родился Томас. И хотя папаша Гейнсборо вскоре разорился и был вынужден податься в почтмейстеры, он не остался равнодушным к тому, как лихо его младший лепил фигурки животных и рисовал окрестную природу, к десяти годам освоив масляные краски. В 13 лет подросток добился разрешения отправиться из родного дома в Лондон – учиться живописи. С тех пор он умудрялся обеспечивать себя самостоятельно: был помощником ювелира и гравера, писал пейзажи, подновлял старые картины. И брал уроки в академии у француза Гравло, словно заранее зная, что станет самым галльским из английских портретистов, тонким и оригинальным последователем Ватто.
Учиться Гейнсборо не перестанет на протяжении всей жизни, даже достигнув успеха и славы. Но и работать ему придется в поте лица. Женился художник рано, по страстной любви на Маргарет Барр, побочной дочери герцога Бофора. На каждый день рожденья он дарил ей новый портрет – один из поздних прибыл на выставку из Садбери, хотя в нем уже трудно опознать фирменный стиль мастера.
Портреты оказались верным хлебом – но только не в Лондоне с его конкуренцией, и начинающему автору пришлось вернуться в тихий Садбери, где в 1748 году у молодой четы родилась их старшая дочь Мэри. К несчастью, девочка оказалась больна, и младшая дочь Маргарет, героиня прибывших в Москву двух картин, посвятила свою жизнь уходу за сестрой, так и не обретя собственной семьи. Дом-музей знаменитого уроженца – гордость нынешнего Садбери, но сейчас он, на радость организаторам выставки, закрыт на реконструкцию, и к нам отпустили ряд ценных экспонатов: литографии, рисунок мелками «Лесной пейзаж с путешественниками», совсем необычный для XVIII столетия эскиз портрета… Не менее интересны мемории – обгоревший обрывок письма другу, актеру Гаррику: «…я, как и весь остальной мир, признаю ваш дар и величие души», а рядом совсем обыденное – расписка в получении денег.
Родной город тоже не мог дать нужного числа клиентов, и вскоре семья перебралась в соседний Ипсвич, где Гейнсборо стал членом Музыкального клуба, завел знакомства и наконец обрел репутацию как портретист. Это подтолкнуло к переезду в Бат – модный курорт изобиловал жаждущими получить свой портрет, измученный заказами художник даже заболел от переутомления, и местная газета в 1763 году по ошибке сообщила о его смерти. За 15 лет в Бате маэстро прославился требовательностью и нежеланием приукрашивать модели – разве что соглашался переписать наряд в угоду ветреной моде, ну и иногда добавить персонажей. Так, уже в Лондоне, где в конце концов оказался художник, он обновил по просьбе мужа умершей аристократки один из центральных экспонатов выставки – хранящийся в Даличе «Портрет миссис Элизабет Муди с сыновьями Самуилом и Томасом». Фигуры детей, которые родились после написания портрета, были добавлены в картину, изначально изображавшую лишь статную даму на фоне парка.
Еще до покорения столицы Гейнсборо успел многому научиться у старых мастеров, включая секреты искусства пейзажа. В Англии оно только зарождалось, и корифей портрета стал его крестным отцом.
Собственно, карьера пейзажиста и была мечтой его юности, но в ту пору этот жанр популярности не имел. Природа считалась лишь фоном, оттеняющим значимость портретируемых лиц. Однако уже в 1749 году Гейнсборо впервые дерзко ввел пейзаж на равных с изображением людей в «Портрет четы Эндрюс», ныне один из хитов. В то же время художник разрабатывает жанр «разговорного портрета», ставший фирменным знаком и подхваченный массой подражателей.
Кое-какие образцы его творческой манеры, подчас капризно-причудливой, если всмотреться в следы кисти, структуру мазка и прочие нюансы, до сих пор украшают фамильные коллекции в замках и дворцах. Но, как нередко бывало с великими, после смерти художник вышел из моды, о нем стали забывать, и множество его картин в XIX веке перекочевали за океан. Ныне превосходные холсты Гейнсборо можно найти в США, но с ними наши музеи теперь не могут обмениваться экспонатами. Поэтому выставка на Волхонке мастера, прежде в России не показанного – выдающееся достижение музейщиков. А с учетом того, что они собрали произведения из 11 музеев Великобритании, ее можно считать уникальной и в масштабе Европы.
Парадокс Гейнсборо в том, что художника этого мы воспринимаем как удивительно близкого, хотя с его творчеством знакомились в гомеопатических дозах. Многие помнят «Портрет дамы в голубом», которую долго считали герцогиней де Бофор, – единственную в России картину Гейнсборо, на сей раз не покинувшую стен Эрмитажа. Эта утончённая кареглазая дама галантного века так врезалась в память, что иначе мы, пожалуй, и не можем вообразить себе английскую аристократку. Тем паче, изображение пронизано лёгкостью, непосредственностью и видимой симпатией.
Теперь, открывая истинного Гейнсборо, мы узнаём, что он едва терпел участь портретиста, был с моделями суров, несмотря на их высокий статус. Зато визиты в дома и замки сиятельных заказчиков дали шанс познакомиться с наследием живописцев, ставших ему учителями – такими как ван Дейк или Рубенс. В Европе XVIII века общедоступных музеев не было, и учиться на примере картин в Лувре или Тейт, как поступали великие в поздние времена, было невозможно. Зато частные коллекции аристократов Британии открывались для Гейнсборо по мере того, как росла его слава.
Непокорный нрав маэстро сказался и в его отношениях с Королевской Академией, куда он был приглашен в 1768 году на правах одного из 36 членов-основателей. Жестокое соперничество с ее президентом Джошуа Рейнолдсом, а также досада, что картины Гейнсборо на выставках размещали в верхнем, плохо видном публике ряду, привели к мысли устраивать такие показы индивидуально, в своей мастерской. Будто нарочно, он снял ее в Лондоне рядом с залами аукциона Кристи.
Стиль рококо, изящный и нежный, кажется неотъемлемой чертой Гейнсборо. Тем интереснее, что в его манере соединились отголоски многих авторов и эпох, от голландцев и фламандцев до Хогарта. Кураторы ГМИИ не ограничились показом наследия одного лишь своего героя, как чаще всего бывает на персональных выставках, а добавили картины его коллег и предшественников. Это позволило показать художника в развитии, на фоне эпохи, символом которой он стал. Ну а то, что выставка происходит в России, добавило ей особых смыслов.
У наших художников ведь тоже можно найти сходство с Гейнсборо – и у Рокотова, и у Боровиковского, и даже у Брюллова, пусть отдаленное. Но мне ближе всего параллель с Валентином Серовым. Не только потому, что мы можем увидеть возле ГМИИ такую же замерзающую на декабрьской стыни очередь, какая стояла три года назад «на Серова» (и тут уже вряд ли минкультуры пришлет полевую кухню, ведь Гейнсборо – «не наше все»). И даже не потому, что оба художника на хлеб для большой семьи зарабатывали портретом, втайне мечтая о пейзаже и вольнице, да и музыка была им не чужда: напомню, что родители Серова были выдающиеся композиторы. Дело в другом: вопреки разрыву во времени, двух мастеров роднит смелость исканий и способность создать новый, неповторимый, собственный стиль – как и образ своей эпохи.
