ГРИГОРИЙ ЧУХРАЙ: ЗА "БАЛЛАДУ О СОЛДАТЕ" МЕНЯ ИСКЛЮЧИЛИ ИЗ ПАРТИИ

Главная Жизнь 01:01 23 Мая 2001 149

Сегодня исполняется 80 лет со дня рождения выдающегося кинорежиссера Григория Чухрая. В издательстве "Алгоритм" выходит его книга "Мое кино", где он рассказывает о том, как снимал свои фильмы: "Сорок первый", "Баллада о солдате", "Чистое небо", "Трясина".

Напечатать

Я возвратился в Москву полный новых впечатлений и мыслей.
В то время мы снимали много фильмов о войне. Были среди них и плохие, и хорошие.
Не знаю точно, когда у меня появилась мысль поставить фильм "Баллада о солдате". Должно быть, задолго до того, как я это осознал. Я думал о "Балладе", еще не зная ни ее названия, ни ее сюжета. Она жила во мне со времен войны чувством светлой печали, я ощущал ее как свой долг перед памятью тех, с кем вместе шли в бой и кто не вернулся с войны. Я еще не знал, каким будет мой фильм. Но я уже твердо решил, что в этом фильме не будет показана смерть героя, это, казалось мне, зрелище не эстетическое. У меня были придуманы некоторые сцены, но сюжет фильма складывался мучительно. Сцены рождались в моей фантазии и тотчас же исчезали: они не соответствовали тональности фильма, звучавшей в моей душе. Я придумывал новые и от этих отказывался.
В то время, когда в кулуарах "Мосфильма" еще живо обсуждали фильм "Сорок первый", мы с Валентином Ежовым работали над сценарием о солдате. Работали увлеченно. Оба были молодые, оба участвовали в войне, оба знали, что значит хоронить своих товарищей. Работали мы на даче у Ежова. Рядом с нами писал свой сценарий "Жажда" поэт Григорий Поженян.
Между тем в стране происходили новые события. Никита Сергеевич Хрущев опубликовал свою работу об искусстве. Он призвал художников создавать современные произведения и любовался елочками, обсыпанными инеем. "Вот, мол, какая у нас природа, а вы проходите мимо". По этому поводу на "Мосфильме" состоялось открытое партийное собрание. На этом собрании наш сценарий был подвергнут серьезной критике. "Партия призывает нас снимать современные фильмы, а некоторые режиссеры работают над историческими сюжетами. Например, Чухрай. Он снимает фильм опять о войне". Я защищался. Мы с Ежовым продолжали работать.
Один из вариантов сценария прочли в мастерской Ромма, его осудили. Вечером того же дня мне позвонил Ромм.
- Гриша, вы мужественный человек. Я думаю, вам нужно отказаться от сценария. Он не получился.
Я любил Ромма, как любил бы своего отца. Его мнение было для меня непререкаемым. Но на сей раз я его не послушал. Вместе с Ежовым мы стали думать, что у нас не получилось. Мы задумали сделать фильм о войне без войны, и именно это не получилось. Получилось "без войны". Решили начать сценарий военным эпизодом. Я вспомнил солдата, который отличился в бою. Когда я спросил его, как это у него получилось, он признался: "Я очень испугался". Мы стали обрабатывать эту ситуацию и придумали эпизод с танками. И, к нашему удивлению, теперь, когда мы показали войну, у нас получилось то, к чему мы стремились: война без войны. Но все равно в сценарии чего-то еще не хватало.
Однажды ночью мне в голову пришла мысль: сын погиб, а мать, как тысячи матерей, все еще выходит на дорогу и ждет. Авось произойдет чудо, и ее сын возвратится. Я позвонил Ежову. Мой звонок разбудил его.
- Ты что звонишь среди ночи? Совсем одурел!
- Кажется, я придумал начало фильма, - и рассказал ему суть эпизода. Он выслушал и сказал:
- Ладно. Давай спать!..
А утром он уже сам звонил мне.
- Хороший эпизод! Теперь все стало на место!
Ромм, прочитав новый вариант сценария, обрадовался нашим находкам как своим собственным, одобрил сценарий и предложил назвать его "Баллада о солдате".
На роль главных героев были выбраны Олег Стриженов и Лиля Олешникова. Мы сделали им хороший грим: Олегу Стриженову подтянули нос, сделали его курносым. Лицо его неузнаваемо преобразилось, стало простым, с юморком. В это время в Москве часто бывал Джузеппе де Сантис. Я показал ему фотографию Олега в гриме. Де Сантис пришел в восторг. Лиля ему тоже понравилась. Худсовет согласился с этой парой, их пробы были занимательными. Мы приступили к съемкам. Начали с эпизода, когда Алеша едет на машине в отпуск, а навстречу ему, к фронту, движутся колонны автомашин с солдатами. Оператор Эра Савельева расположилась на капоте с камерой, я сел на капот слева, свесив ноги.
Во время съемки встречный грузовик столкнулся с игровой машиной и бортом сбил меня на землю под колеса. Я успел сгруппироваться. Но с переломом ключицы и голеностопного сустава попал в военный госпиталь.
Перелом костей всегда связан с болью. Особенно мучил меня раздавленный и переломанный голеностопный сустав. Но еще больше меня мучило другое ощущение - чувство, что я снимаю не то, что я в чем-то ошибся. Но в чем? Я мысленно просматривал фильм с начала и до конца, но не мог обнаружить ошибки, а тревожное ощущение не покидало меня. И однажды ночью меня осенила мысль: не те актеры! Надо менять актеров!
Я стал торопить врачей с выпиской. И наконец с костылем и в гипсе, появился на "Мосфильме". Когда я сказал, что у меня неправильно выбраны актеры и что я хочу их заменить, разразился скандал. Меня упрекали в легкомыслии, говорили, что мое требование беспрецедентно, что даже великий Эйзенштейн не менял актеров. На все это я отвечал, что актеры не те и их надо менять, и рылся в альбомах актерского отдела. Я даже, к неудовольствию части своей группы, сделал кинопробу Володи Ивашова, студента второго курса актерской мастерской Ромма во ВГИКе. Начальству надоело мое упрямство, и мне сказали:
- Пожалуйста, заменяйте, если актеры согласятся уступить свои роли другим.
Расчет был на то, что актеры не согласятся. Делать нечего - пригласил на беседу Стриженова. Показал ему его пробы, спросил.
- Как, по-твоему?
- По-моему, хорошо.
- И по-моему хорошо. Но на сколько лет ты выглядишь?
- А что? Года на 23 тяну.
- Вот это меня и волнует, - сказал я. - Если мальчишка 17 лет говорит: хочу к маме, крышу починить, - это понятно. Но если кобель в 23 года говорит эти слова, - это, согласись, не так симпатично. Мы с тобой друзья. Ты прекрасно сыграл в "Сорок первом". Я не хочу тебя и себя подводить. Откажись от роли.
И Стриженов согласился.
Труднее было с Олешниковой. Я показал ей ее пробы, показал Володю Ивашова, он ей понравился.
- А как вы смотритесь вдвоем?
- А что такое?
- А то, что ты молодая красивая женщина, а он - мальчишка. Оказавшись с тобой наедине, не ты, а он через пять минут закричит "мама".
С большим трудом, но я уговорил и Олешникову.
Фотографию Жанны Прохоренко я нашел в одном из альбомов актерского отдела. Ее пробовали на массовку. Я захотел познакомиться с ней лично. Девочка мне понравилась. Ее фотография и фотография Ивашова убеждали меня: это они. Теперь надо было договориться с училищем МХАТа, на первом курсе которого училась Жанна.
Ректор МХАТа Родомысленский принял меня недружелюбно.
- Мы отпускаем наших студентов сниматься в кино только с четвертого курса. С первого - это исключено.
Я пробовал его уговорить.
- Вы портите наших студентов, - настаивал он.
- Я обещаю вам ее не испортить.
- Сколько я слышал таких обещаний, они никогда не оправдывались.
- А если она захочет все же сниматься?
- В тот же момент она будет исключена из училища и изгнана из общежития.
Получив полный отказ, я вышел из кабинета. На лестнице меня дожидалась Жанна. Я рассказал ей об отказе Родомысленского и о его угрозе исключить ее из училища и выгнать из общежития.
- Я согласна! - сказала она.
- Попробую перевести тебя во ВГИК.
- Я согласна! - повторила она не раздумывая.
- Не торопись. Дай мне телефон своих родителей.
- Зачем?
- Мне нужно посоветоваться с ними.
Оказалось, что отец Жанны погиб на войне, что ее воспитала мать и живет она в Ленинграде. В тот же вечер я позвонил ей. Рассказал о ситуации и обещал перевести Жанну во ВГИК.
Получив согласие матери, я отправился во ВГИК и попросил Сергея Аполлинариевича Герасимова взять Жанну на первый курс.
- Хорошо, - сказал он. - Но у нас был большой конкурс. Многие достойные не попали. Я не могу принять студентку по рекомендации. Мы устроим ей открытый экзамен. Если мастерская согласится, я приму ее.
Жанна успешно выдержала открытый экзамен и была принята во ВГИК.
Но возникли новые неприятности, взбунтовалась большая часть нашей группы.
- Мы хотели участвовать в серьезной картине, в которой будут участвовать настоящие артисты. Вы собрали детский сад. Мы не хотим участвовать в этой афере.
И пошли жаловаться новому директору Сурину, заменившему Пырьева.
Он вызвал меня.
- Ваши соратники не хотят с вами работать. Они не верят в успех вашей картины. Как мне поступить?
- Не верят - пусть уходят. Я никого удерживать не собираюсь.
Моя съемочная группа поредела наполовину. На смену им пришли другие. Но и они быстро забастовали, потребовали общего собрания группы. Инициатором протеста была оператор фильма Эра Михайловна Савельева, ей казалось, что мы в своем сценарии отошли от священных принципов соцреализма, и она хотела спасти нас, вернуть в свою веру.
- Мы же должны воспитывать людей! - страстно убеждала она меня. - Мне понятно, за что Шурка полюбила Алешу: он герой. Он подбил в бою четыре танка. Но за что он полюбил Шурку? Что она такого сделала? Не можем же мы показывать, что он полюбил Шурку за красивые ножки и длинную косу? Нужно, чтобы и Шурка была героиней, - говорила Эра Михайловна взволнованно.
- Эра Михайловна, - отвечал я. - Если бы мы влюблялись в девушек за их патриотические поступки, вы были бы абсолютно правы. Но мы влюбляемся в них за красивые ноги и длинные косы. Конечно, это непатриотично, но если бы было по-вашему, то скоро бы прекратился человеческий род, а с ним пропал бы и соцреализм.
Эра Михайловна и ее единомышленники ушли, оскорбленные в лучших своих порывах. Когда мы продолжили съемки, она снимала, но как бы по обязанности. Я это видел, и мне это не нравилось. И, несмотря на то что оператор она была неплохой, мне все равно пришлось от нее отказаться.
Когда была снята картина, директор студии ее не принял. "Советские жены не могут изменять своим мужьям - это неправильно!" И стал требовать, чтобы мы вырезали не понравившиеся ему эпизоды. Мы не соглашались.
Тогда он вызвал нашего монтажера Марию Николаевну Тимофееву.
- Ваш режиссер, - сказал он ей в моем присутствии, - возомнил себя Львом Толстым. Он отказывается вносить исправления в фильм. Студия не может выпустить в свет такой фильм. Я официально приказываю вам лично вырезать из фильма следующее, - он протянул ей бумажку. - Возьмите список и приступайте.
Женщина не двинулась с места.
- Вы что, не слышите?
- Товарищ директор, - сказала Мария Николаевна. - Я вас не только не слышу. Я вас не вижу! Этот фильм памяти тех, кто погиб за нашу Родину, за нас с вами. Портить его я не буду.
Тогда нас вызвал министр культуры Михайлов.
- У вашей картины, - сказал Михайлов, - пессимистический финал. Такой пессимизм недопустим в наших фильмах о войне. Ваш солдат умирает. А зачем нам печалить советского зрителя?
- Но о том-то и рассказ, - ответили мы, - что человечество потеряло одного хорошего человека, а это - большая потеря!
Министр обратился к директору картины.
- А что вы скажете про все это?
- Я давно говорю Григорию Наумовичу, - сказал Данильянц, - что так снимать кино нельзя! Например, в фильме есть эпизод: солдаты передают с фронта мыло в подарок жене бойца. Причем все мыло, которое было у старшины. Следовательно, они не будут мыться! Значит, наша армия нечистоплотная. А я давно говорю Григорию Наумовичу, что надо уважать армию.
Меня это возмутило. Я подумал: ну что же этот человек, который просидел всю войну в Ашхабаде, от меня защищает советскую армию? У меня вся грудь в орденах, четыре ранения. Я всю войну прыгал в тыл врага, защищал Сталинград, а он, сукин сын!..
Все мои светлые порывы - любовь к Родине, светлая память, о тех, кто погиб, - оскорблялись и растаптывались во имя абстрактных премудростей и ярлыков.
Тут министр закричал секретарю:
- Позовите милиционера!..
И тогда я сказал:
- Хорошо. Я уйду из этого кабинета, но я сюда вернусь. А ты уйдешь - не вернешься!
На "Мосфильме" было большое собрание, на котором говорилось о том, что вот Никита Сергеевич Хрущев советует нам снимать современные фильмы, а у нас снимаются несовременные... Меня критиковали за то, что я снял несовременный фильм. Я сказал:
- У меня еще раны не зажили, а вы уже называете этот фильм несовременным!
Тогда послышались крики:
- Не вешай нам лапшу на уши!
На этом собрании меня исключили из партии.
Для меня это было серьезным потрясением. Я всегда считал себя коммунистом, жил как коммунист и теперь этого не стесняюсь. Я всегда выступал против безграмотных руководителей искусства, но в идеи коммунизма верил. Кроме того, исключение из партии грозило тогда запретом на профессию: "снял фильм, который опозорил советскую армию".
Тем не менее он был выпущен. С запретом показывать его в больших городах и в столицах республик. Было больно. Угнетала бессмыслица. Если фильм вреден для жителей больших городов, то как можно отравлять им зрителей сел и заводских клубов?
Я задал этот вопрос директору студии.
- Не занимайтесь демагогией, - ответил он с раздражением. - Надо же как-то возвратить хоть часть растраченных вами денег.
Фильм шел на втором экране. Печать молчала. Меня стали мучить сомнения. Я никогда не думал, что создал шедевр. Но мне казалось, что, сняв этот фильм, я поступил, как должен был поступить советский художник.
Однажды около часа ночи зазвонил телефон. Голос Сергея Герасимова. Я удивился, так как тогда еще не был с ним близко знаком. Сергей Аполлинариевич только что видел "Балладу о солдате". Он взволнован, говорит какие-то добрые слова, поздравляет меня, а я не знаю, что отвечать.
Потом, повесив трубку, я еще долго не мог прийти в себя. Все это было так невероятно, так неожиданно, что я решил, что это просто злой розыгрыш какого-то шутника. Утром звонок из министерства: поздравления с успехом: "Собирайтесь. Повезете фильм в Канны". Все завертелось в обратную сторону. А что, собственно, произошло? Аджубей, главный редактор газеты "Известия", зять Хрущева, распространил по стране анкету, где был вопрос: "Какой фильм за последнее время вам больше всего понравился?" Глубинка ответила: "Баллада о солдате". Аджубей решил посмотреть, что это за картина. Потом показал тестю, фильм понравился. И Хрущев сказал: "Отправляйте в Канны!"

Напечатать

Жизнь 00:15 / 07 Ноября 2025 15809

«С чувством гордости вышли 7 ноября советские люди на улицы Кенигсберга»

80 лет назад на нынешней площади Победы состоялся первый советский парад

Владислав Ржевский, Калининград

Труд

По площади чеканят шаг летчики, участвовавшие в Восточно-Прусской операции. Фото из открытых источников

«Поверженная прусская столица — Кенигсберг — 7 ноября 1945 года впервые за всю свою семивековую историю увидела великий Октябрьский праздник советского народа» — так 80 лет назад написала...