Полвека назад этот портрет украшал комоды и стены многих советских жилищ. Пастушок с трубкой, певец стогов и куполов... Парадоксально, но многие любят Есенина вовсе не за «Белую березу» или «Шаганэ», а за авангардистскую поэтику распада.
Запрещенный долгие годы, заклейменный кабацким поэтом, Сергей Есенин как никто перекликается с тем веком потрясений и потерь. Собеседник и исповедник родины, ее истинный и заблудший сын породил миф, окликающий нас до сих пор. Продолжающий жить в сбивчивом нерве Высоцкого, печали Рубцова, тальянке Фатьянова.
Но именно распад можно считать главным сюжетом и мотивом есенинской лирики. Речь, конечно, о его самой трагической и авангардной поэме «Черный человек», которую любили декламировать за столом образованные советские чины.
В рваном акцентном ритме, сознательно расшатывающем границы формы, принято видеть мотивы двойничества и стилизованный под похмельный бред акт запоздалого раскаяния: певец крестьянской утопии совестится за вирши, несущие «революционную инфекцию». «Голова моя машет ушами, как крыльями птица» — выводит пятистопный ямб поэт, и в этот самый момент на кровать к нему садится вполне гофманианский Двойник — Черный человек. Избавиться от кошмара удается, лишь запустив ему в морду трость. «Я в цилиндре стою. / Никого со мной нет. / Я один: И — разбитое зеркало...»
Но, позвольте, убить двойника и остаться живым нельзя! Так кто же эта Тень? Темный образ собран из кусочков. Это — демонизированная воля, овладевающая миром и убивающая все живое, будь то глухариный рай, городской романс, крестьянская вольница. В «Небесном барабанщике» лишенное намека на человекоподобие чудовище поднимает солнце на штык и привешивает землю на край радуги бубенцом. В «Стране негодяев» каждый персонаж по отношению к другому — Черный человек, ведомый ненавистью. Преодолеть мрак силой страсти готов только Номах (прозрачный намек на Махно). В поэме «Пугачев» Хлопуша со своим знаменитым монологом «Я хочу видеть этого человека» отчаянно взывает по сути к безликой стихии...
В русской литературе, по сравнению с западной, тема двойничества пережила серьезную трансформацию. Черный человек в своем развитии не просто антагонист, а третья сила, ничто, лишающее автора или героя его лирического голоса.
Пример такого двойника находим у зрелого Пушкина, создавшего целую галерею черных людей в «Маленьких трагедиях». Завистник Сальери, богато одетый (во все черное) незнакомец, заказавший Моцарту «Реквием». Схожие мотивы появляются в «Скупом рыцаре», "Сцене из Фауста","Пире во время чумы«.
Есенина сломила революция? Скорее наоборот. Она лишь раскрыла трагическую составляющую его модернистской авангардистской поэтики. А фальшивым и надуманным был как раз образ глянцевого пастушка. Достаточно вспомнить о непрекращающейся схватке Есенина с Маяковским. Или послушать его страшное чтение собственной лирики — этот, как точно заметил Дмитрий Быков, «абсолютно распутинский рев рязанского мужика».
