Чтобы хотя бы отдаленно представить общую цену, заплаченную за Победу, нужно всмотреться в отдельные судьбы. «Мы все войны шальные дети — и генерал, и рядовой», — написал и спел когда-то Булат Окуджава. О том же говорят герои этих повествований, снова и снова встающие перед нами во весь рост.
Ольга Берггольц «Говорит Ленинград»
«Войне уже девятый час. / Уж враг за новою границей. / Уж сотни первых вдов у нас»... Именно так, час за часом и день за днем Ольга Берггольц вела свою летопись, фиксируя факты и чувства с того самого момента, когда война постучала в окно. Она работает в Радиокомитете, радио становится ее трибуной и отдушиной. Она говорит с ленинградцами стихами — и, пожалуй, никогда еще слова не были так нужны людям. «Ее стихи были как хлеб...» Какой, скажите, поэт был удостоен такой оценки? Когда радио вдруг замолчало, «из недр города начали приходить страшные люди в тряпичных масках: «Скоро ли заговорит опять? Нельзя ли, чтоб это было немедленно — иначе совсем уже невозможно жить».
«Февральский дневник» Ольги Берггольц — документ эпохи. У везущего хлеб водителя машина сломалась, обмороженные пальцы не гнутся. «И вот — в бензине руки он / смочил, поджег их от мотора, / и быстро двинулся ремонт / в пылающих руках шофера. / Вперед! Как ноют волдыри, / примерзли к варежкам ладони. / Но он доставит хлеб, пригонит / к хлебопекарне до зари./ Сто двадцать пять блокадных грамм / с огнем и кровью пополам». Читаешь дневниковые записи и видишь наяву, как кротко, едва передвигая ноги, идет она в феврале 1942-го за Невскую заставу в больницу к отцу-хирургу: «По дороге встречала еще и еще гробы, и мертвецов, которых везли зашитыми в простыни или пикейные одеяла, и мертвецов, лежавших в снегу ногами к тропинке. Почти все были разуты — обувь их нужна была тем, кто еще жил и шагал по тропинкам мертвого, цепенеющего и несдающегося города». Города, выстоявшего несмотря ни на что. Города, летописцем которого на все времена стала Ольга Берггольц.
Сергей Михеенков «Москва-41»
Среди тех, кто сражался на подступах к Москве, был и командующий 33-й армией Михаил Григорьевич Ефремов. Про подвиг панфиловцев узнали все уже по горячим следам, их история стала хрестоматийной. А вот про ефремовцев мы знаем немногое. К зиме 1941-го силы 33-й армии были на исходе. Но по приказу командующего Западным фронтом Жукова войска Ефремова перебросили на Вязьму для участия в Ржевско-Вяземской операции. Не выдержав мощных контр-ударов, ослабленная армия перешла к обороне, а 13 апреля 1942 года связь с ней прервалась. Распавшись на группы, ефремовцы с огромными потерями прорывались из окружения. Из Москвы за командармом Ефремовым отправили самолет, на который Михаил Григорьевич погрузил боевые знамена и раненых бойцов. Сам же, будучи тяжело ранен, предпочел застрелиться.
Николай Карташов «Ватутин»
К своим 40 годам Николай Ватутин ворвался в стан талантливейших советских военачальников, выдвинутых в ходе Великой Отечественной. Трудно сказать, до каких высот удалось бы ему взлететь, если бы в 42 года генерала не нашла пуля... Ватутин командовал войсками 1-го Украинского фронта. 29 февраля 1944 года он выехал из Ровно в Славуту, в штаб 60-й армии Черняховского. У въезда в село Милятин машину генерала обстреляла бандгруппа националистов УПА. Удивительно, что командующий, прозванный немцами Гроссмейстером, передвигался по не разведанному ранее маршруту без взвода охраны, отправленного иной дорогой. Организовавшие нападение украинские националисты за несколько часов до этого уничтожили обоз с минами и грузовик тыла армии. Хотя была возможность отступить, штабисты ввязались в перестрелку. В ходе ее Ватутин был смертельно ранен. Почему командующий фронтом оказался без охраны? Почему те, кто был рядом, не смогли его уберечь? Углубись автор в эти вопросы, книга получилась бы в стилистике богомоловского «Момента истины». Здесь же нам просто рассказали, какой путь проделал русский офицер — от крестьянского паренька до выдающегося стратега Великой Отечественной.
