Ролан Пети: «Мы с женой были в шоке от поцелуя Нуриева»

Главная Культура 02:24 17 Июня 2010 10967

Великий хореограф дружил с Эдит Пиаф и Мэрилин Монро, но любит только свою супругу, звездную балерину Зизи Жанмер

Напечатать

— Вашему балету «Юноша и смерть» в России повезло — в Москве его танцует прима Большого Светлана Захарова, в Петербурге — прима Мариинского Ульяна Лопаткина.

— На самом деле я у вас ставил и «Пиковую даму» с гениальной Илзе Лиепой, и «Собор Парижской Богоматери» с Николаем Цискаридзе, и другие вещи. «Юноша и смерть» — действительно один из пяти-шести самых играемых моих балетов наряду с «Кармен», «Пинк Флойд», «Прустом», «Арлезианкой». Что же касается балерин, которых вы назвали…

Захарова — великая танцовщица, а Лопаткина… Я с ней тоже работал. Она, бесспорно, очень талантливая балерина. Но, как бы это сказать, странная. У нее есть педагог, советы которой для нее важнее указаний хореографа. Когда я приезжаю и ставлю, она все делает нормально, но потом я уезжаю, и она меняет хореографию.

— Какие еще из русских балерин сыграли большую роль в вашей жизни?

— Ну как же, мадам Рузан, у которой я учился параллельно с занятиями в школе Парижской оперы. Мадам Рузан вообще стала мне как приемная мать, я у нее засиживался допоздна, частенько оставался ночевать — тогда была война, комендантский час. Исключительная женщина, совершенно бесстрашная — еврейка из России, всю немецкую оккупацию провела в Париже.

— Прямо сюжет фильма Франсуа Трюффо «Последнее метро»!

— Но, конечно, главная женщина моей жизни — это моя жена Зизи Жанмер, которая танцевала мою «Кармен» в 1949 году, а в 1954-м мы поженились. Все остальные женщины — после нее (смеется).

— В недавнем интервью ежедневному «Труду» вы рассказывали, как спасались от чересчур активных, скажем так, дружеских притязаний Эдит Пиаф.

— Она мне всегда говорила: «Давайте я буду петь, а вы танцевать». Я отвечал: «Прекрасная мысль», а сам под каким-нибудь благовидным предлогом избегал таких творческих встреч, потому что знал, чего она потом от меня потребует.

— А от Мэрилин Монро вам тоже пришлось бегать?

— Нет, она совсем другая. Исключительно простая, скромная и очень-очень милая. Помню, я ставил танцы для какого-то фильма в Голливуде. И каждый день, когда приходил в столовую студии, видел ее сидящей за столом, совершенно без грима. Но она и так была фантастически красивая женщина.

— Говорят, вопреки внешности и ролям, в жизни она была абсолютно асексуальна.

— Не знаю, такого опыта у меня с ней не было. Однажды она снималась в каком-то роскошном мюзикле и должна была пройти сверху донизу по большой лестнице под песню. Начала спускаться, все участники выстроились вдоль. А на ней было платье, сшитое вплотную по фигуре. И на середине лестницы оно вдруг лопнуло и упало! Ей быстро принесли какой-то пеньюар, тут она посмотрела на меня, и кто-то ей сказал: «Вы незнакомы? Это французский хореограф Ролан Пети». Она удивлено ответила: «Нет! Я была уверена, что вы говорите по-английски! Вы со мной можете поговорить по-английски?»

— Рассказывают, что вы стали брить голову после роли Маяковского.

— Да-да. До этого у меня были волосы, а тут я все сбрил.

— Как возникла идея спектакля «Маяковский»?

— Я просто читал его стихи, и какие-то из них меня буквально перевернули. Но это было так давно — самая первая моя постановка в Балете Марселя, которым я руководил на протяжении 25 лет. Сейчас уже не могу в подробностях вспомнить этот спектакль.

— Не думали возобновить его в России?

— Но его больше не существует. Он где-то растворился. Мы его даже не записали.

— И вам совсем неинтересно его восстановить?

— Нет, мне вообще неинтересно возвращаться назад. Мне хочется двигаться вперед. Если Бог мне отпустит еще какое-то время, я лучше сделаю что-то новое.

— Но возобновляете же вы «Юношу и смерть» у нас или «Пруста» во Франции…

— «Пруст» — другое дело, с ним так много связано. Я прочитал все 20 книжек этого писателя, он мне очень близок, и балет этот я поставил очень легко и быстро. В Парижской опере его играли в последний раз, по-моему, три года назад — по-прежнему огромный успех, народ дрался, чтобы попасть на спектакль. В «Прусте» заложена вся французская культура. Там и мужская дружба, и любовь к женщине, и есть женщины, которых любят, а сами они любить не могут. Есть проблема наркотиков… Там абсолютно все отношения отражены.

— Как возникла идея вашего знаменитого спектакля «Пинк Флойд»?

— Давно, лет 30 назад. Моя дочка, тогда еще маленькая, сказала: «Папа, ты обязательно должен услышать музыку „Пинк Флойд“, тебе надо на нее балет поставить». Я послушал музыку, расцеловал дочку и сказал: «Дорогая, ты совершенно права, спасибо тебе!» Сел на пароход — тогда поезда между Парижем и Лондоном еще не ходили, потому что не было туннеля, — и переправился в Англию.

Приехал и сказал — хочу послушать концерт «Пинк Флойд». Меня в Лондоне хорошо знали, я там много выступал. И ответили: «Конечно, послушайте». Посадили в специальную ложу, потом проводили за кулисы, я познакомился со всеми музыкантами, сказал, что обожаю их музыку, и попросил разрешение использовать ее в балете. Они ответили: «Пожалуйста, ставьте.

Если хотите, мы даже запишем для вас новую музыку». Они прекрасно себя вели. Но это было 30 лет назад. А в прошлом году театр «Ла Скала» захотел поставить «Пинк Флойд». Я обратился к ним снова — и некто мне говорит: «Теперь я представляю интересы группы, вы не можете решить ваш вопрос без меня». Ну я свел его со своим агентом, которого зовут Роберто Джаванарди, они обо всем договорились, балет поставили.

Кстати, это первый случай в истории «Ла Скала», что балет там идет без традиционного оркестра. Но как меняются люди! 30 лет назад «Пинк Флойд» говорили со мной по-одному, а сейчас — совсем по-другому.

— Вы упомянули вашу дочь. В каком деле она реализовалась?

— Пишет замечательные стихи и песни.

— Внуками вас порадовала?

— Пока нет.

— Значит, в Диснейленд вам пока не с кем ходить.

— Даже мысль такая не приходила в голову. Не люблю механические развлечения.

С гораздо большим удовольствием схожу в зоопарк, посмотрю на жирафов или тюленей. Живая природа гораздо интереснее. Для меня Диснейленд — это ужас. Я только один раз там был и когда увидел этот кошмарный поезд, который проносится в воздухе вверх-вниз, понял — больше моей ноги там не будет.

— Стало быть, те высокотехнологичные балеты Мориса Бежара про космические полеты и прочее, которые он у нас показывал, вам не нравятся?

— Я вам так отвечу: я этого не знаю. Если хотите спросить меня о хореографах, я могу поговорить с вами о Баланчине или Джероме Роббинсе. Или о ком-то еще, в нашей профессии есть очень талантливые люди. Но господин, о котором вы меня спросили… Понимаете, тот его балет, который танцуется на столе, «Болеро», — ведь задолго до него у Брониславы Нижинской уже был балет, где танцовщики стояли вокруг большого круглого стола, а один танцовщик находился на столе.

— Но сами вы когда-то ставили балет на весьма космичную музыку Оливье Мессиана, на его симфонию «Турангалила».

— Да, в Парижской опере. У меня там возникла проблема. Симфония потрясающая, но после смерти Мессиана его жена сказала, что не хочет, чтобы на эту музыку танцевали. Лет через пять я спросил Парижскую оперу — почему они не ставят в репертуар «Турангалилу», они сказали, что это невозможно, запрет действует. Правда, не знаю, жива ли сейчас сама эта женщина… Но все равно уже нет никакого смысла играть этот балет.

— Он тоже «исчез», как «Маяковский»?

— Конечно. Мне больше неинтересно делать абстрактные балеты.

— Какова же идея вашего будущего спектакля?

— Нет у меня пока никакой конкретной идеи.

— Тогда, может быть, подскажу: вы ведь наполовину итальянец, очень любите Караваджо…

— О-о-о!!! Это, может быть, самый великий художник во всей истории живописи. Для меня, по крайней мере. Он вот там (указывает на небо). А остальные — Веласкес, Рембрандт, Леонардо, Рафаэль — они все уже где-то ниже. В Неаполе в верхней части города есть музей. Я Богу признателен за то, что он там есть. Я туда приехал и увидел 40 Караваджо! Провел там несколько фантастических часов, целый вечер… Лет через пять я вернулся в Неаполь.

И первым делом захотел пойти в музей, но мне сказали: да там уже нет Караваджо, всё, кончился. Куда-то по разным местам растянули: что-то в мэрии повесили, что-то отдали в другой музей, что-то в другой город, что-то в церковь поместили — всё растащили! Осталась только одна картина. Зато обыграли они ее замечательно: длинный-длинный коридор из черного бархата и вообще без света, а в конце — эта самая картина.

Ты к ней идешь издалека, она сперва маленькая, потом растет, растет, и когда подходишь, ты как бы попадаешь в нее. Никогда этого не забуду. Называется «Снятие с креста».

— Почему бы не отразить вашу любовь к Караваджо в балете?

— Я бы очень хотел это сделать, но нужно найти какую-то ярко написанную книжку о нем. Может, по-итальянски есть, но я итальянского не знаю. А по-французски пока не нашлось.

— Может, по-русски найдется? У нас было много великих искусствоведов.

— Думаете, есть? Я бы с удовольствием почитал. У него ведь была фантастическая жизнь, просто кошмарная. Вы знаете, что его убили на пляже у моря?

— А в русском искусстве кто-то может для вас хоть в какой-то степени сравниться с Караваджо?

— Никто вообще. Это как среди хореографов: их очень много, но талантливых — единицы. Как и танцовщиков. Но здесь вам, конечно, повезло, потому что русские танцовщики исключительные. Вот тот мальчик, Ваня Васильев, который станцевал «Юношу и смерть», с моей точки зрения, один из самых великих в мире. Ему 21 год, и он танцует фантастически, как бог. Притом потрясающе симпатичен.

— Когда вы видите вашу «Кармен» и «Кармен» Альберто Алонсо, которую танцевала в Большом театре Майя Плисецкая, какая вам больше нравится?

— Моя «Кармен» была поставлена в 1949 году. А та, другая, — через 20 лет. Мой балет уже тысячи раз прошел в мире: во Франции, Китае, Японии, Америке, Англии, Голландии, Бельгии — везде. И вдруг кто-то еще ставит «Кармен» в России. Простите, я больше не буду на эту тему ничего говорить.

— Но вы же дружили с Плисецкой, ставили для нее спектакли.

— Я давно с ней не общаюсь.

— Вы не заметили такой закономерности: балетные люди либо доживают до 90–100 лет, либо умирают в 40?

— Да нет, что-то не заметил. Я тоже могу умереть сегодня, мог умереть и 20 лет назад. А может, проживу еще 10 лет. Никакого здесь нет закона.

— Знаю, что вы очень горячо переживали преждевременную смерть Нуриева, поэтому, собственно, и спросил.

— Он был моим большим другом, я очень его любил. И он меня очень любил тоже. Но он был безумный человек — отправлялся в постель с кем угодно, кто оказывался рядом. С красивыми, некрасивыми, умными, неумными. Незадолго до смерти он пригласил меня с моей женой Зизи на ужин, мы посидели втроем в ресторанчике, который был прямо в том парижском доме, где он жил. А когда вышли на улицу и стали расставаться, он нас обоих поцеловал в губы.

Мы были в шоке — я и Зизи любили его, но мы же знали, чем он болел (СПИДом. — «Труд-7»). А вдруг и нам это передастся? Он посмотрел на нас и сказал: «Я вас целую, потому что сегодня мы видимся, возможно, в последний раз». И отправился ночевать не домой, а в госпиталь, где он уже какое-то время находился. И буквально дней через пять умер.

— Не могу обойтись без дежурного вопроса: что надо делать для того, чтобы так держать балетную форму, как вы?

— Мне 86 лет, и каждый день я занимаюсь. Сегодня утром в гостинице «Мариотт Аврора» тоже позанимался, а потом решил сходить в бассейн — там отличный клуб, джакузи с бурлящей водой, откуда выходишь обновленным, — но был расстроен: почему-то бассейн закрыли на профилактику.

— А диета?

— Никакой. Когда у тебя физическая нагрузка, можно есть, что хочется.

— И пить?

— Немножко. Может быть, стаканчик вина. Кстати, не хотите ли выпить кофе? Только я люблю покрепче.

Наше досье

Ролан Пети родился в 1924 году. Окончил балетную школу Парижской оперы. Поставил в своей труппе «Балет Елисейских Полей» спектакль «Юноша и смерть» (1946).

Женился в 1954-м на балерине Зизи Жанмер, в 1955-м у них родилась дочь. Среди 50 его спектаклей — балет «Пиковая дама», поставленный для Илзе Лиепы и Николая Цискаридзе в Большом (2001).

Напечатать

Культура 15:06 / 28 Апреля 2024 16683

Донатас Банионис: Что же остается мне, простому актеру? Только одно – работать

Он умер в 2014 году. Его фильмография закончилась тогда же. Так живут, работают и уходят в вечность «простые актеры»

Леонид Павлючик, кинообозреватель «Труда»

Труд

Донатас Банионис (Крис Кельвин) и Наталья Бондарчук (Хари) в фильме «Солярис» Андрея Тарковского. Фото: Russian Look/globallookpress.com

В нынешнем апреле будет отмечаться 100-летие со дня рождения великого литовского и советского актера Донатаса Баниониса. Кино — особое искусство, не дающее человеку бесследно кануть в Лету. Можно долго рассказывать...