Татьяна Друбич: «Может, сейчас и наступило время для таких, как я»

Главная Культура 00:30 22 Июля 2010 7539

Одна из самых загадочных красавиц российского кино Татьяна Друбич согласилась на эксклюзивную беседу с «Трудом-7»

Напечатать

— Что за таинственные острова, о которых вы вскользь бросили, пообещав, что все расскажете по возвращении? И с какой компанией вы туда ездили?

— Хорватия. А компания называется семья. Ну и близкие люди.

— Лежали на пляже или путешествовали с рюкзаками?

— А куда путешествуют с рюкзаками? Все мои попытки пристойного и гламурного пляжно-отельного отдыха быстро терпели крах. Ведь тоскливо, когда все включено. Помню, в пионерлагере тоже было «все включено» — борщ, котлеты, компот…

— В качестве хвоста от юбилейной темы философский вопрос: какой вам видится ваша жизнь — актерство в ней было главным делом или только роскошным гарниром к чему-то более для вас важному?

— (Долгое молчание.) А чего это вы в прошедшем времени? Почему было?

— Хороший ответ. Или все-таки уход от ответа?..

— Хороший ответ — это и есть уход от ответа, как в милиции. Отмахиваясь от интервью, всегда безответственно говорила, что актерство — случайность, стечение обстоятельств. Когда-то ребенком придя в кино, почему-то сразу же поняла, что не стану профессиональной актрисой.

Но потом — удача или неудача, это с какой стороны посмотреть — вышла замуж за режиссера, и актерская профессия на какое-то время как бы стала частью личной жизни. Сейчас… (Долгая пауза.) Знаете, все вообще так в жизни изменилось, что то, что недавно казалось случайностью, теперь представляется даже фатальной неизбежностью. Теперь ведь, вроде даже понятия «актерство» нет, теперь есть медийность. Смешное слово. От слова «мед»?

— Вы имеете в виду, что сегодня дилетантизм в кино стал чуть ли не законом, а профессионализм, наоборот, исключением?

— Если бы я знала, кто что имеет в виду и в каком случае… К тому же новые цифровые технологии дают возможность любому безбоязненно снимать кино. В любом объеме. Хоть 100 серий разом. Даже на фотоаппарат. Когда-то представить себе такое невозможно было. Хорошо это или плохо? Я не знаю. Вот вроде бы очень сблизилось игровое и неигровое кино.

В каких-то случаях игровое кино выглядит неигровым. Тем оно вроде бы лучше, актуальнее. В этом случае сверхорганика актера-непрофессионала может показаться даже ценнее, чем сверхмастерство профессионала. Может, сейчас как раз наступило время для таких людей, как я? Чего я такое вам сказала, вы поняли?

— Кажется. Ну и что из этого революционного кино вас особенно потрясло?

— Я вообще в последнее время редко «потрясаюсь». Всегда приятен честный и правдивый взгляд режиссера на реальность. Я в некоторых таких фильмах с удовольствием снялась бы. Например, «Бубен, барабан». Но там хорошо снялась Наташа Негода. Я за нее рада. Что вам еще назвать? Что-то с ходу не могу сообразить…

— Вы же по фестивалям ездите, смотрите.

— По фестивалям езжу очень редко.

— Неинтересно? Суетно?

— Да нет. Сейчас на российских фестивалях, думаю, интересно. Показывают то, что в кино не показывают.

— Тогда почему не пройтись, как некоторые наши актеры и режиссеры, допустим, по Каннской набережной, а потом об этом вся гламурная пресса напишет?

— Затолкают.

— И на ММКФ не были?

— Я же уже говорила: фестивали как-то проходят мимо меня стороной.

— Но вашу «Анну Каренину» публике не удается посмотреть ни во время, ни потом. Что за странная история — почему картина не выходит на большой экран? Это сознательное решение?

— Что за сознание надо иметь, чтобы годами снимать картину, а потом ее не показывать? Это сплетня, конечно. Вредная. Я была свидетелем хождения по мукам Соловьева и удивлена, что он все-таки завершил работу в соответствии с собственным замыслом.

Я бы даже сказала, что художник в нем победил человека, потому что по-человечески все это вынести было практически невозможно. Теперь все то же самое происходит у него с отечественным прокатом. Но я его знаю и надеюсь, что в нем опять победит художник и картина выйдет.

— Неужели прокатчиков не убеждают имена Соловьева, Друбич?

— А имя Льва Толстого? Или Олега Ивановича Янковского? Саши Абдулова? А ведь Стива Облонский — тоже его последняя роль в кино. Неисповедимы пути. А мне жаль, просто жаль. Честно говоря, до меня вся эта чертовня так и не доходит.

— Так хотя бы сериал могли показать.

— Да и сериал покажут. Все обязательно покажут, только грустно, что затрепанная истина про «писателя, который в России должен жить долго», продолжает сохранять абсурдную силу.

— Там ведь и музыку писала ваша с Сергеем Александровичем дочь Анна.

— Писала. И написала. Несмотря на то что сейчас самыми модными фильмами считаются те, что без музыки. И без женских ролей. Хотя кто-то совсем неглупый в свое время говорил: музыка — душа фильма. Я согласна. Кроме меня с этим согласны, получается, еще множество толковейших кинематографистов и музыкантов во всем мире.

Сейчас Аня выиграла какой-то престижный европейский конкурс молодых кинокомпозиторов. В его финал вошли всего 15 композиторов. Я не поленилась и слетала на финал в Кельн. Меня поразили результаты — не было штампов, образцовой киномузыки, ни темпоритмовой, ни идеологической. Но я своими глазами видела, что музыка действительно может менять смысл кинообраза.

— Анина музыкальность — от вас?

— Да нет. Я думаю, все-таки от Бога. Вообще любая музыкальность все-таки от Бога.

— Вас учили музыке?

— Ну да, дома. Аниного папу тоже учили. Толку — ноль. Но музыку мы любим. Вообще семья у меня музыкальная. Дедушка был флейтистом в военном оркестре. Но музыкальные способности как-то в основном передавались по мужской линии — женщины у нас больше по хозяйству… Хотя вру, наверное. Моя мама очень восприимчива к мелодии, как, впрочем, и к актерству. Будучи в войну в Башкирии в эвакуации, очень быстро освоила местные башкирские песни и тем самым практически спасла семью от голода. Когда она пела на базаре, проходила за свою, выгодно что-то меняла.

— И вас судьба сводила с замечательными музыкантами.

— С Исааком Иосифовичем Шварцем, например. Мы не просто знакомы — очень много лет дружили. А сколько общих работ — практически все фильмы Соловьева сделаны с ним. Это действительно был выдающийся человек и личность. Многое в моей жизни сложилось бы по-другому, если бы не Исаак Иосифович. Даже то, что Аня стала музыкантом. Ее первые композиторские шаги сделаны в его доме в Сиверском под Питером, где он постоянно жил. Мы ее отправляли к нему на все лето. Когда полгода назад его не стало, у меня не получилось поехать на похороны, а Аня с отцом ездили.

— Вокруг вас благодаря кино всегда были и великие рок-музыканты.

— Ну не вокруг меня, а скорее я рядом с ними. Вы имеете в виду «Ассу», «Ассу-2»?

— Да, и было бы здорово, если бы вы поименно, прямо такими маленькими главками рассказали начиная с Виктора Цоя, со дня смерти которого скоро исполнится 20 лет. У вас с ним на съемках «Ассы» завязался человеческий контакт или это было невозможно?

— Да нет, не то что невозможно…

— Не приходило в голову? Или просто вы тогда еще не прониклись его культом?

— Разве в культе дело? Я для него тогда действительно была человеком со стороны. А у него вообще было мало своих. Он не походил на очень уж одинокого человека, но о сверхкоммуникабельности тоже речи не было. То, что произошло дальше? Ну что сказать, 20 лет прошло с момента той трагической истории. И иногда кажется, что, может быть, и на самом деле он не умер. Не в примитивном, разумеется, чисто биологическом смысле. Но, пока мы были знакомы, мне в голову не приходило, что я встретила бессмертного человека. То, что он невероятно одаренный и иной, неизмеримо более свободный внутренне, человек, было и ежику понятно, но далеко не в той степени, в какой открылось все это теперь для всех.

— А рядом был БГ — совершенно другой человек, который у многих вызывает огромное уважение, но, пожалуй, меньшую человеческую симпатию. Может быть, оттого, что слишком благополучно прожил в рок-н-ролле. Стоял на своем, но довольно удобно. Не так, как Цой.

— Борис Гребенщиков, насколько я знаю, никогда не заботился о собственной симпатичности. Стоял на собственных ногах не удобно и не неудобно, а просто стоял и стоит. Я не знаю, каковы там законы рок-н-ролла, какая степень компромисса-некомпромисса для рокера допустима… Да в общем-то мне на все это и наплевать. Я Борю знаю давно и очень его уважаю.

— А вы все понимаете из того, что он поет? Я, положа руку на сердце, понимаю 95 процентов из текстов Цоя и дай бог процентов 40 Гребенщикова.

— Тут все-таки у каждого свои проблемы. Я в текстовой процентовке не сильна. Что-то я слушаю, и мне нравится, а что-то слушаю — и не доходит. Но это тоже, в общем, мои проблемы. Когда-нибудь может дойдет. У друга детства Соловьева, покойного поэта Льва Васильева, которого я тоже знала, есть замечательные строчки: «Я пишу стихи на вырост». А теперь я вам вопрос задам: вам не видится чего-то общего между Цоем и Земфирой?

— Ну разве что-то в такой общей специальной заторможенности, как бы аэмоциональности. Свинцовая бесстрастность, под которой скрывается ранимость. Но у Цоя, конечно, трагического гораздо больше.

— Ой! Это у Цоя и Земфиры «специальная заторможенность»? Может быть, у меня внутри специальная расторможенность? Но и Цой и Земфира представляются мне исключительно эмоциональными, чувственными художниками. Я чувственнее и не знаю…

— Но Земфира, видите, может прекрасно существовать. Не идут в голову идеи — и наплевать, можно сидеть в тиши, в крайнем случае перевыпуская старые диски и подавая это как событие. Наверное, он бы так не смог.

— Знаете, это так сложно и малопродуктивно предполагать, что на самом деле делается в душах у других людей. Кто там разберет. Может быть, конечно, у некоторых людей есть какое-то внутреннее устройство со спуском на самоуничтожение. Как, допустим, у Высоцкого. Но и Цой, и Земфира, и БГ представляются мне исключительно жизнеспособными личностями.

— А недавний ваш партнер по фильму «2 Асса 2» Шнур?

— Шнур — это вообще ядерная электростанция, работающая на собственном энергоресурсе. Он совершенно антидепрессивен — человек с абсолютным пониманием времени и себя в этом времени. А еще, конечно, в этой картине образовалась замечательная пара Башмет — Шнуров. Они оба — два явления из ряда вон, я бы сказала. Каждый по-своему. Горжусь знакомством с обоими.

— Вы назвали рядом со Шнуровым Башмета?

— А что тут удивительного? Юра тоже совершенно особенный человек среди академических музыкантов, потому что живет и сжигает себя как рок-музыкант.

— Вы с Юрой познакомились, наверное, через Сергея Александровича?

— Нет, сама. Случайно. На Белорусском вокзале. Точнее, он со мной познакомился. Я была молоденькая девушка, Юра — молодой музыкант.

— Так он к вам коньки подбивал?

— Да нет. Юра, мне кажется, вообще не очень конькобежец. А вот дружба случилась. Надо, наверное, тут сказать, что он, в принципе, изменил отношение к своему инструменту — альту — в мире. Альт до него сольным инструментом практически не был. Есть у Юры альтовый конкурс имени себя. Мне это кажется очень удачной затеей. Он даже и меня дважды приглашал посидеть в жюри. Может, это и не его оригинальная идея, что люди других творческих профессий, непрофессионалы в музыке, дают свою оценку конкурсантам. Но эти альтовые причуды Юры превратились в одни из лучших моментов моей жизни. К тому же за Юрой и благодаря ему растет прекрасная смена альтистов.

— На женщин обаяние Башмета особенно сильно действует.

— Есть даже фраза, которую можно было бы поставить эпиграфом к этой теме. В Японии у него уже более 10 лет есть фанатичная поклонница. Вы же знаете, если японцы со свойственной им безумной нацеленностью запрограммировались на что то, то будут впиваться в тему с упорством насекомых. И вот эта поклонница ради Юры начала учить русский язык. И в каждый его приезд она писала ему послание типа «Юра-сан, любимый» или какую-то еще фразу, выученную к этому моменту. И последнее ее достижение: «Юра, меня волнует ваша муська!»

— Что же особенного? Просто палочку к «ы» не дописала.

— Гениально не дописала! И теперь каждый может составить свой образ этой «муськи», которая ее так волнует в Юре.

— А в вашей жизни были поклонники, от которых приходилось бегать?

— Я всегда в ответ на это шучу: таланта нет, одни поклонники…

— В ваших странствиях по миру какое место на земле показалось самым прекрасным?

— Вот прямо самым прекрасным? (Долго размышляет.) Прекрасных мест на земле много.

— Тема молодости… Вы когда то, если не ошибаюсь, хотели открыть клинику молодости.

— Боже мой, было и такое. Открыла и закрыла.

— Народ не пошел?

— Ну, во-первых, называлась она, если точно, по-другому — антивозрастная клиника. Слово плохое. В мире им пользуются, а у нас как-то еще нет. А во-вторых, я вообще поняла, что медицинские услуги и коммерция для меня абсолютно несовместимые вещи. Убеждена, что все медицинские услуги должны быть бесплатными.

— Одна моя знакомая говорила: «Я жертва бесплатного медицинского обслуживания, все деньги трачу на врачей».

— Ну да, и у нас, врачей, есть поговорка: лечиться даром — даром лечиться. Но это абсолютное извращение сознания. Хотя та же антивозрастная медицина во всем мире считается люксовой нишей — для тех, у кого денег, как у дурака махорки. Одно время эта затея была очень модной. Огромная индустрия с миллиардными оборотами. Но что такое антивозрастная медицина? Это как бы превентивное лечение — говоря по-простому, профилактика. А за профилактику у нас люди точно не готовы платить.

— И вот идея трансформировалась в свою противоположность — вы увлеклись хосписами, то есть приютами для неизлечимо больных.

— Так случилось. Я пришла в Первый московский хоспис и влюбилась в его руководительницу Веру Васильевну Миллионщикову, в людей, которые все это создали и работают там. Вот вы спрашиваете, знаю ли я самое прекрасное место на земле? Знаю. В Москве самое прекрасное место — это хоспис. Стопроцентная человечность, примеры которой так редки. Конечно, не приведи Господь красотой этой воспользоваться.

— Очень банальный вопрос: как вам самой удается выглядеть замечательно молодо?

— Да, ужасно банальный вопрос. Давайте так эту фразу и оставим — ужасно банальный вопрос! (Смеется.) Стараюсь ни на чем не запариваться.

— И все-таки какие еще есть рецепты, кроме как «не запариваться»?

— Аркадина же все всем рассказала в «Чайке»: хочется жить, любить, носить светлые кофточки… Еще что то, по-моему, про «фефелу».

— Вы, кстати, с «Чайкой» до Колумбии доезжали. Интересно, как посреди сельвы воспринимается Чехов?

— Так это же международный театральный фестиваль, там публика особая. Они, кстати, здорово смотрели. Но играть там невыносимо тяжело, это 3000 метров над уровнем моря, дышать нечем. За кулисами стоят кислородные баллоны. Отыграешь сцену, выйдешь, подышишь — и снова в зал. Я в этой стране дважды была, там же в 1983-м «Избранные» снимались.

Прошло 20 лет, мы заходим в ту же гостиницу, и я вижу женщину, чье лицо мне знакомо. И она на меня пристально смотрит, а потом подходит и спрашивает: «Вы случайно не дочка Тани Друбич?» Я говорю: «Ленка!» Она у нас во время «Избранных» была переводчицей.

— Про вашу дочь Аню много пишут. В отличие от внучки Сашеньки, про которую вы как-то гениально ответили: «Ну что можно сказать о восьмимесячной девочке, ведь у нее еще нет ролей».

— И до сих пор в год и четыре месяца не появились (смеется).

— А таланты?

— Талантов куча…

— И каковы таланты — допустим, рисовальный, певческий, актерский?

— Талант — жить и терпеть рядом с собой взрослых, которые все время от нее, бедной, чего-то хотят. То накормить, то переодеть…

— Пока ехал к вам на встречу, в голову пришел вопрос: вам никогда не предлагали роль булгаковской Маргариты?

— Нет, слава богу. Это вам пришло в голову, потому что мы договорились на Патриарших встретиться.

— А-а, правильно. Замкнуло. Даже удивительно, что не предлагали. В вас столько этой, простите, ведьминой магии. Куда режиссеры смотрели?

— А вы, случаем, в режиссеры не хотели бы переквалифицироваться? Чего я только о себе не слышала. Но про ведьмину магию… Сейчас я снимаюсь у Ренаты Литвиновой, и с наслаждением. Редкий случай совпадения и понимания природы кино.

— Пишут, будто в ее «Последней сказке Риты» три актрисы сыграли три состояния женской души: любовь — Ольга Кузина, поиск — сама Рената и, наконец, ненависть — Татьяна Друбич.

— Ненависть? Ренате виднее. Я вообще стараюсь не сводить с ума режиссеров — пусть говорят что хотят. Такая у них планида. Но для себя я определила другое состояние — потеря.

— Но легко ли с ней работать? Вот эта ее знаменитая изломанная манерность, когда трудно понять, где она серьезная, где иронизирует, где настоящая, а где деланная… Человек за огромным количеством защитных слоев.

— Так ей удобнее. Этот ее образ — такое же ее произведение, как ее фильмы и книги.

— Ваше самое глубокое впечатление от жизни?

— Во первых, глубокое не значит справедливое. Жизнь многообразна и сложна. Но иногда в сознании вдруг вспыхивает: все проще, чем мы сочиняем, и вообще уймись — кому ты нужен, кроме мамы?

Наше досье

Татьяна Друбич родилась 7 июня 1960 года в Москве.

Впервые снялась в кино в 12 лет в фильме Инны Туманян «Пятнадцатая весна», а через два года — у Сергея Соловьева в картине «Сто дней после детства». Спустя годы вышла за него замуж и родила дочь Анну.

В 1977-м поступила на вечернее отделение Московского медицинского стоматологического института имени Семашко.

Получив диплом, работала врачом-эндокринологом. Также снялась в фильмах «Храни меня, мой талисман» (1986), «Десять негритят» (1987), «Асса» (1988).

Напечатать

Культура 19:52 / 18 Ноября 2025 12692

Интрига с любовными письмами подвела Фальстафа

В спектакле Малого театра «Виндзорские женушки», кажется, есть все, что привлекает зрителей

Любовь Лебедина

Роль пьяницы и дебошира Джона Фальстафа креативно исполнил Александр Клюев

В шекспировской комедии, где героини стремятся отстоять свое эго и быть наравне с мужчинами, лихо закручен сюжет, запутаны отношения, а лабиринт коридоров и комнат, созданных воображением сценографа Максим Обрезкова, не позволяет действию застыть. Оказывается,...