ДАНИИЛ ЗАТОЧНИК
XIII ВЕК
Между двумя героями этой странички около четырех веков. Что же их объединяет? Почему, хотя они оба и не мнили себя виршеписцами, что когда-то звучало вовсе не насмешливо, составитель все же решил включить выдержки из их исповедей в антологию именно поэзии? Когда Достоевский говорил, что "красота спасет мир", я думаю, он имел в виду не только красоту пейзажей, а и красоту духовную, красоту отважных поступков, из которых я бы выделил мужество независимого мышления. Именно это мужество и есть одна из высших форм поэзии жизни, без которой нет поэзии как таковой.
Даниил Заточник жил в ХIII веке. На Древней Руси водилось выражение "милостник", означавшее любимца, покровительствуемого кем-либо случайного человека (по настроению милостивца). Даниил Заточник был, очевидно, княжеским милостником. Его уникальное "Моление" написано в форме литературного послания к переяславско-суздальскому князю Ярославу Всеволодовичу. Перед нами древнерусский интеллигент-разночинец, не то чтобы глубоко образованный, но с довольно широкой нахватанностью и с типичной для разночинцев ущемленностью от несовпадения амбициозных идеалов и унизительного положения выпрашивателя. Из таких людей вышли и литературные персонажи - Раскольников, Базаров, и реальные исторические фигуры - Белинский, Писарев, а впоследствии и некоторые примкнувшие к советской власти либералы, ставшие уже не княжескими, а большевистскими "милостниками". Даниил Заточник ясно понимал, что при традиционной пирамидальной структуре власти на Руси "лучше служить царю в дерюге, чем в багрянице на боярском дворе", ибо положение самых именитых, соболиношубейных бояр было не менее зыбко, чем положение самых мерседесошестисотных олигархов сегодня. Несмотря на свое загнанное положение, Даниил Заточник, прикрываясь червленым щитом прославления княжеской власти, осмелился на первый опыт антибюрократической русской публицистики. А его генетическая близость к фольклорным истокам иногда поднимала его полумоление-полупамфлет до афористичности народной поэзии.
Делилась Русь на нищих и счастливцев,
на милостников и на милостивцев.
Был милостником Даниил Заточник.
Он был своих несчастий сам источник.
Когда на свете то война, то тризны,
все милости случайны и капризны.
Когда у власти не лицо, а морда,
то просто невозможно - клянчить гордо.
И могут к полу прирасти колени,
привыкнув попрошайничать в моленье.
На что была надежда Даниила?
На то, чтоб власть поласковей давила?
Но в нем надежда все же не сломилась,
что можно постоянной сделать милость.
Лишь тот, кто верить в это не лзнивец -
не милостник уже, а милостивец.
Из "Моления Даниила Заточника"
Как олово пропадает, когда его часто плавят, так и человек, когда он много бедствует. Никто ведь не может ни пригоршнями соль есть, ни в горе разумным быть; всякий человек хитрит и мудрит о чужой беде, а о своей не может смыслить. Злато плавится огнем, а человек напастями; пшеница, хорошо перемолотая, чистый хлеб дает, а человек в напасти обретает ум зрелый. Моль, княже, одежду ест, а печаль - человека; печаль человеку кости сушит.
Если кто в печали человеку поможет, то как студеной водой его напоит в знойный день...
Господине мой! Не лиши хлеба нищего мудрого, не вознеси до облак глупого богатого. Ибо нищий мудрый - что золото в грязном сосуде, а богатый разодетый да глупый - что шелковая наволочка, соломой набитая...
Не сей на межах жита, ни мудрости в сердцах глупых. Ибо глупых не сеют, не жнут, ни в житницу не собирают, но сами себя родят. Как в дырявые меха лить, так и глупого учить; ибо псам и свиньям не нужно ни золота, ни серебра, а глупому - мудрых слов; мертвеца не рассмешишь, а глупого не научишь. Коли пожрет синица орла, коли поплывет камень по воде и коли начнет свинья на белку лаять, тогда и глупый уму научится...
Перевод Д. С. Лихачева
АВВАКУМ ПЕТРОВ
1620 ИЛИ 1621 - 1682
Даниил Заточник и вслед за ним протопоп Аввакум, сами того не подозревая, утвердили главное в русской поэзии и вообще в русской литературе - слияние исповеди с проповедью.
Аввакум был яростный проповедник патриархальной Руси и старообрядчества. При царе Алексее Михайловиче - стороннике плавных, осмотрительных перемен, а ни в коем случае не скоропалительной ломки традиций - Аввакум принимал участие в близком к царскому двору кружке "ревнителей благочестия".Одновременно патриарх Никон начал реформу Русской церкви, пытаясь привести ее в соответствие с греческими канонами и сделать ее, как он говорил, "вселенской".Он снял с себя русский клобук и надел греческий, что вызвало у многих возмущение. Он предписал креститься только тремя перстами, дал указание исправлять все священные книги, подгоняя их под греческие образцы, отменил чисто русские религиозные обряды, ввел в церквах неслыханные дотоле проповеди на современные темы, приказал обыскивать все, даже самые богатые, дома и отбирать иконы нового письма. У отобранных икон выкалывали глаза. Никон начал терять рассудок от казавшегося ему возможным возвышения до "вселенского патриарха",которое поставило бы его даже над царем, и однажды приказал сжечь неугодные ему иконы. Но обыкновенно мягкий царь Алексей Михайлович тихо, но твердо осадил его: "Нет, батюшка, не вели их жечь, а прикажи их лучше зарыть в землю". Но еще до этого царского неудовольствия Аввакум выступил с гневными обвинениями патриарха в отступничестве от истинной веры, став одним из первых "расколоучителей", как тогда говорили.
Первое слово, приходящее в голову при определении этого мятежного протопопа-старообрядца, - истовость. Это слово обычно интерпретируется как истинность, подлинность, но есть и другое, более расширительное значение - посвященность, полная самоотдача собственной вере во что-то. Недаром "духовной дочерью Аввакума" себя называла боярыня Морозова, запечатленная Суриковым, когда она с такими же истовыми раскаленными глазами вскинула над головой двуперстие. Истовость помогала побеждать страх в борьбе, но иногда бывала близорукой. Так через много лет случилось с Александром Солженицыным, проявившим величие личного мужества, но и одновременно историческую недальновидность в отстаивании той России, которая не могла сохраниться такой, как ему бы хотелось. Эпоха двуперстия безвозвратно прошла, как и эпоха земства. Пожалуй, за всю историю Руси не было двух людей настолько трагически схожих, как протопоп Аввакум и Солженицын.
Чем больше ударов судьбы сыпалось на Аввакума, тем больше он укреплялся в сознании того, что он единственный имеет право говорить от имени Бога и что только в его, Аввакумовых устах - истина. Точно так же думал о себе и его противник Никон, в котором для Аввакума собралось все зло земное, в то время как он, Аввакум, был воплощением зла в глазах Никона. На Руси образовалось троецарствие - сам царь и двое соперников, претендующих на роль царя духовного. Этого оказалось многовато даже для такой немаленькой страны, как Русь-матушка. От лишних царей всегда находятся способы отделаться. Никон был низложен, Аввакум был заживо сожжен в срубе.
Переходила истовость в неистовость
горящего пророка во плоти,
и книгу Аввакума перелистывать,
как будто в сруб пылающий войти.
Сруб залитый шипит. Все в дым окутано.
Сгорела вмиг истории глава.
Как угольки от сруба Аввакумова,
погасли Солженицына глаза.
Как ему было больно, как израненно
оперся о трибуну он, когда
позевывали думские избранники,
не чувствуя ни боли,ни стыда.
Здесь втайне все хотят быть президентами.
Здесь в коридорах власти - гололедь.
Не диссидентами - пересидентами
здесь надо быть, чтоб всех пересидеть.
ГУЛАГ, войну смогли мы все же выстоять,
но проморгали треть своей земли
и ноем, растеряв позорно истовость:
"Вот до чего пророки довели".
Но все сотворены мы не пророками,
а собственными пошлыми пороками,
уроками невыученными,
и зависти не вылечили мы.
И если скажет жизнь с усмешкой: "Нате-ка
пророка вам на вырост в чернозем",
мы сразу заподозрим в нем фанатика,
сожжем или тихонько загрызем.
Мы любим наблюдать огонь агонии.
Живой пророк всегда для нас не то.
Поверить хоть во что-нибудь, в кого-нибудь
накладней, чем не верить ни во что.
И все-таки нам истовости хочется,
чтоб кто-нибудь примером нас увлек,
и до сих пор в том самом срубе корчится
обугленный дымящийся пророк.
А мы ведь все из пламени, из племени,
кому в огне и горе - не беда.
Всем больно перед смертью только временно,
и лишь пророкам больно навсегда.
ВОПЛЬ КО ГОСПОДУ
Послушай мене, Боже, послушай мене,
Царю небесный, Свет, послушай мене!
Да не возвратится вспять ни един от них,
И гроб им там устроиши всем!
Приложи им зла, Господи, приложи
И погибель им наведи,
Да не збудется пророчество дьявольское.
ИЗ "ЖИТИЯ ПРОТОПОПА АВВАКУМА"
...По сем привели нас к плахе и, прочет наказ, меня отвели, не казня, в темницу. Чли в наказание: Аввакума посадить в землю в струбе и давать ему воды и хлеба. И я сопротив тово плюнул и умереть хотел, не едши, и не ел дней с восм и болши, да братья паки есть велели.
По сем Лазаря священника взяли, и язык весь вырезали из горла; мало попошло крови, да и перестала. Он же и паки говорит без языка. Таже, положа правую руку на плаху, по запястье отсекли, и рука отсеченая, на земле лежа, сложила сама перъсты по преданию и долго лежала так пред народы; исповедала, бедная, и по смерти знамени Спасителево неизменно. Мне-су и самому сие чюдно: бездушная одушевленых обличает! Я на третей день у нево во рте рукою моею щупал и гладил: гладко все - без языка, а не болит. Дал Бог во временне часе исцелело. На Москве у него резали: тогда осталось языка, а ныне весь без остатку резан; а говорил два годы чисто, яко и с языком. Егда исполнилися два годы, иное чюдо: в три дни у него язык вырос совершенной, лиш маленко тупенек, и паки говорит, беспрестанно хваля Бога и отступников порицая.
По сем взяли соловецъкаго пустынника, инока-схимника Епифания старца, и язык вырезали весь же; у руки отсекли четыре перъста. И сперва говорил гугниво. По сем молил Пречистую Богоматерь, и показаны ему оба языки, московъской и здешъней, на воздухе; он же, един взяв, положил в рот свой и с тех мест стал говорить чисто и ясно, а язык совершен обретеся во ръте. Дивна дела Господня и неизреченны судбы владычни! И казнить попускает, и паки целит и милует! Да что много говорить? Бог - старой чюдотворец, от небытия в бытие приводит. Во се петь в день последний всю плоть человечю во мъгновении ока воскресит. Да кто о том разъсудити может? Бог бо то есть: новое творит и старое поновляет. Слава Ему о всем!
По сем взяли дьякона Феодора; язык вырезали весь же, оставили кусочик неболшой во рте, в горле накось резан; тогда на той мере и зажил, а опосле и опять со старой вырос и за губы выходит, притуп маленко. У нево же отсекли руку поперег ладони. И все, дал Бог, стало здорово, - и говорит ясно против прежнева и чисто.
Таже осыпали нас землею: струб в земле, и паки около земли другой струб, и паки около всех общая ограда за четырми замъками; стражие же пред дверми стрежаху темницы. Мы же, здесь и везде сидящии в темницах, поем пред владыкою Христом, Сыном Божиим, песни песням, их же Соломан воспе, зря на матерь Виръсавию: "Се еси добра, прекрасная моя! Се еси добра, любимая моя! Очи твои горят, яко пламень огня; зубы твои белы паче млека; зрак лица твоего паче солнечных лучь, и вся в красоте сияеш, яко день в силе своей" (хвала о церкви).
Таже Пилат, поехав от нас, на Мезени достроя, возвратился в Москву. И прочих наших на Москве жарили да пекли: Исаию сожгли, и после Авраамия сожгли, и иных поборников церковных многое множество погублено, их же число Бог изочтет. Чюдо, как то в познание не хотят приити: огнем, да кнутом, да висилицею хотят веру утвердить!