НАРОДНЫЕ ПЕСНИ
Когда в сибирском зиминском детстве мои тетки брали меня с собой "по ягоды" или "на картошку", я запоминал, а потом записывал дома их песни. Слушал, как поют на "вечерках", - так местные жители тогда называли деревенские посиделки. Сидели обычно на завалинках, лузгая семечки, и тем форсистее считалось, чем длиннее была шелуха, лентой свисавшая с нижней губы. Но когда приходил черед "заступать" в песню, эту ленту безжалостно сшибали ребром ладони, чтобы не мешала голосу. Мы, мальчишки, были во время войны единственными мужчинами на завалинках. До сих пор мне кажется, что сама народная песня - это русская женщина, у которой нет ни имени, ни возраста, и одновременно она живет во всех временах, соединяя голосом и поле Куликово, и картофельное поле моего детства, выбирая бугорчатые клубни, к которым нежно прилипает земля, не желающая с ними расставаться. Народная песня - она и безутешная мать, и вдова, и невеста всех убитых давным-давно у Непрядвы, либо на братоубийственной "гражданке", либо под Сталинградом, либо в неприветливых горах нынешней Чечни. Но народная песня не только плакальщица - она и улыбальщица, и смеяльщица, и влюбляльщица-неразлюбляльщица. А уж когда заводит частушки, то такая плясальщица, что оторви да брось - и твои ноги тоже подтопывают, и разве удержишься, чтобы не пойти следом за ней, зазывно помахивающей платком и заманивающей в дурманную траву-мураву, от которой так закружится голова, что не потерять ее будет невозможно.
В 1948 году я писал в своих совсем еще подростковых стихах:
Эту пляску в платках и монистах,
приподняв слегка от земли,
взяли под руки гармонисты
и, как девушку, повели.
Как-то в Москве я оказался на одном поразительном дне рождения, где собралось множество профессиональных домработниц - уроженок села Константинова. Когда они начали частить свои частушки и плясать, все превратилось в лингвистический пир такой бесшабашной удали на тонкой, но не оскользчивой грани очаровательного неприличия, что казалось - есенинская золотая голова, словно керосиновая лампа, заплясала в чьей-то шалой руке, грозя спалить все на свете, и я понял, что недаром Есенин вышел именно из этого села.
За всю нашу историю не было ни одного всенародного события - страшного или радостного, - на которое бы не откликнулась русская народная песня. Ведь народные песни - это и былины, и "Слово о полку Игореве", и целая россыпь песен о Разине, Пугачеве, Болотникове, и песни гражданской войны, и второй мировой, и песни Гулага... А еще народная песня высветила своей лучиной самые потайные уголки души человеческой. Ведь народная песня - это летопись чувств народа, а разве чувства - меньшие события, чем войны и революции? Это понял, поставив образ Лары над революцией, Пастернак - поэт, казалось бы, далекий от фольклора. Но так только казалось. Великого поэта, "далекого от фольклора", быть не может. Пастернак не нашел лучшего финала, чем фольклорное "Жизнь прожить - не поле перейти", в собственном монологе, из самозащиты озаглавленном "Гамлет". Высоцкий исполнял эти стихи под гитару на сцене Театра на Таганке уже открыто, как собственный монолог, перераставший в монолог многих из нас.
Какая у песни народной судьба?
Такая же, что у народа.
Народ -
он от радости
пел не всегда,
и чаще - надрывно, надгробно.
Какая у песни народной судьба?
Как ночь, но уже с петухами.
Беременна песней спина у раба,
когда ее бьют батогами.
Какая у песни народной судьба?
Такая, как рожь поспевает.
Народ - он и сам отпевает себя,
и сам он себя воспевает.
Какая у песни народной судьба?
Такая, как латки на латках.
Но ягодки огненного суда -
С разгульных цветов на трехрядках.
На моей памяти были случаи превращения авторских песен в народные, и сейчас при их исполнении авторов не называют, а может быть, даже не знают. Это счастливый вид забвения, равный награде.
Народные песни вырастали из колыбельных под убаюкивающее раскачивание люлек - деревянных или сшитых из шкур костяной иглой. Полузвериный вой над умершими постепенно обретал ритм и слова, переходил в причитание. Языческие ночи любви, когда ничто не считалось греховным, превращались в голосящее сладострастие. Молитвы, обращенные к Яриле или к другим языческим богам, уже не могли обойтись без слов, а слова не могли обойтись без мелодии, медленно забраживавшей внутри и только потом выходившей из горла голосом. Когда Бог обрел человеческое лицо, с ним стало можно разговаривать песнопениями.
Иконы Рублева походили на песни, сотворенные кистью и красками.
То разрушаемые, то снова воскресавшие церкви вздымались в небо, как белокаменные песни. На гиканье и взвизгивания пришельцев, обхвативших ногами потные бока мохнатых лошадок, Русь отвечала подгусельными песнями. Борьба против татаро-монгольского владычества была борьбой мелодии с гиканьем.
Шло соревнование песен книжных и песен устных. Духовные песни XVII века, сочиняемые в монастырях, были силлабическими, громоздкими по форме. Но песни устные - особенно обрядовые - вырвались из оков, поражая гибкостью и звонкостью. В XVIII веке пииты извели почти всю бумагу уже "не на духовные, а на греховные и смеховные песни, "не на скушные песни застоя, а на ушлые песни застолья".
Граница между книжной и устной поэзией начинала постепенно стираться. Книжная песня откровенно заимствовала ритмы песни устной, варьировала ее темы. Устные песни своей неграмотной, но гениальной няни Пушкин превратил в самоцветно засверкавшую всеми мыслимыми и немыслимыми драгоценностями русского языка песню своей поэзии. Но из книжной его песня как про волшебству снова становилась устной, а потом из устной - книжной, и все эти бесконечные превращения продолжаются по сей день. Но еще до Пушкина с книжных страниц в народную песенность лихо перепрыгивали стихи "Ночною темнотою Покрылись небеса..." Ломоносова, "Где ни гуляю, ни хожу, Грусть превеликую терплю..." Сумарокова, "Кружка" ("Краса пирующих друзей, Забав и радостей подружка...") Державина, а позднее "Выйду я на реченьку" Нелединского-Мелецкого, "Стонет сизый голубочек..." И.И. Дмитриева, позднее "Не шей ты мне, матушка, Красный сарафан..." - песенная жемчужина Цыганова. Русской песне предстояло о многом спеть и в XX веке, но она об этом еще не знала.
* * *
Ой вы, жаворонки,
Жавороночки!
Летите в поле.
Несите здоровье;
Первое - коровье,
Второе - овечье,
Третье - человечье!
Великопостная
Половина говенья
Переломилася.
А другая под овраг
Покатилася.
Подавайте крест,
Подавайте другой,
Обмывайте водой!
Обмывайте гуще,
Поддавайте пуще!
Красные сапожки
С неба упадут,
Старые старушки
По кресту дадут!
НА ВЕРБНОЕ ВОСКРЕСЕНЬЕ
Верба, верба.
Верба хлест.
Верба хлест
Бьет до слез.
Верба синя
Бьет несильно.
Верба красна
Бьет напрасно.
Верба бела
Бьет за дело.
* * *
Одна горка высоко, а другая низко,
Один милый далеко, а другой-то близко.
Уж я дальнего милого в люди подарую;
А я ближнего милого сама расцелую.
У дальнего милого - кони да коровы,
А у ближнего милого - черные есть
брови;
У того у далекого - все пустые ласки,
У сего у ближненького - черненькие
глазки;
У того у далекого - все пустые бочки,
У сего у ближненького - аленькие щечки.
* * *
Ах вы, сени мои, сени, сени новые мои,
Сени новые, кленовые, решетчатые!
Уж знать, что мне по сеничкам не
хаживати,
Мне мила дружка за рученьку не
важивати!
Выходила молода за новые ворота,
За новые дубовые, за решетчатые;
Выпускала сокола из правого рукава:
Полети ты, мой сокол, высоко и далеко,
И высоко, и далеко, на родиму
сторону!
На родимой на сторонке грозен
батюшка живет;
Он грозен, сударь, грозен да
немилостивый:
Не велит поздно гулять, с холостыми мне играть!
Я не слушаю отца, а потешу молодца!
Я за то его потешу, что один сын
у отца,
Он один сын у отца, уродился в молодца,
Зовут Ванюшкою-пивоварушкою.
Пивовар пиво варит, зелено вино курит,
Зелено вино курит, красных девушек
манит:
"Вы пожалуйте, девицы, на поварню на
мою!
На моей ли на поварне сладко пиво на
ходу,
Сладко пиво на ходу, на холодном на
леду!"
НА УТРО СВАДЕБНОГО ДНЯ В ДОМЕ НЕВЕСТЫ
"Матушка, что во поле пыльно?
Сударыня моя, что во поле пыльно?" -
"Дитятко, кони разыгрались,
свет милое мое, кони разыгрались". -
"Матушка, на двор гости едут,
Сударыня, на двор гости едут". -
"Дитятко, не бойсь, не выдам.
Свет милое мое, не бойсь, не пужайся". -
"Матушка, на крылечко гости идут.
Сударыня моя, на крылечко гости
идут". -
"Дитятко, не бойсь, не выдам.
Свет милое мое, не бойсь, не выдам". -
"Матушка, в нову горницу идут,
Сударыня, в нову горницу идут". -
"Дитятко, не бойсь, не выдам,
Свет милое мое, не бойсь, не
выдам". -
"Матушка, за стол садятся,
Сударыня, за стол садятся". -
"Дитятко, не бойсь, не выдам.
Свет мое милое, не бойсь, не выдам". -
"Матушка, со стены образ снимают.
Матушка, меня благословляют". -
"Дитятко, Господь Бог с тобою.
Свет мое милое, Господь Бог с тобою".
* * *
Не шуми, мати зеленая дубравушка,
Не мешай мне, доброму молодцу, думу
думати,
Что заутра мне, доброму молодцу, в
допрос идти,
Перед грозного судью - самого царя.
Еще станет государь-царь меня
спрашивать:
"Ты скажи, скажи, детинушка,
крестьянский сын,
Уж как с кем ты воровал, с кем разбой
держал,
Еще много ли с тобой было
товарищей?"
"Я скажу тебе, надежда православный
царь,
Все правду скажу тебе, всю истину,
Что товарищей у меня было четверо:
Еще первый мой товарищ - темная
ночь;
А второй мой товарищ - булатный нож;
А как третий-то товарищ - то мой
добрый конь:
А четвертый мой товарищ - то тугой
лук;
Что рассыльщики мои - то калены
стрелы".
Что возговорит надежда православный
царь:
"Исполать тебе, детинушка
крестьянский сын,
Что умел ты воровать, умел ответ
держать!
Я за то тебя, детинушка, пожалую
Середи поля хоромами высокими -
Что двумя ли столбами с
перекладиной!"
МАЙСКАЯ
А береза лугу позавидовала,
Ой, маю, маю, маю зеляну.
"Хорошо тебе, лугу, хорошо
зеленому.
А меня, березу, секут и ломают,
Секут и ломают
И в печку бросают!"
Молодухи девкам позавидовали:
"Хорошо вам, девки, хорошо
злодейки,
А нам, молодухам, такой воли нету!
Один в колыбели, другой на
постели.
А что в колыбели - надо колыхати,
А что на постели - надо целовати!"
ВЕСНЯНКА
"Весна красна,
На чем пришла?
На чем пришла?
Пришла, приехала?"
"На кобыле вороной.
С сохой, бороной!"